После того, как немцы заняли Керчь, они всех местных пленных отпустили домой. Так вернулся и сосед Е. Н. по двору – Бондаренко. Он рассказал, что служил санитаром при госпитале, видел там В.Е. На его глазах во время эвакуации госпиталя снаряд (или бомба) прямым попаданием разнесли машину, где были раненые, в их числе и В. Е. Щировский. Это произошло под Геническом. Могила его неизвестна.
В судьбе В. Е. Щировского, может быть, наиболее полно отразилась трагедия русской культуры XX века. Чувствуя свою одаренность, он видел, что талант его не мог найти признания в официальной литературе тех лет, и слишком любил поэзию, чтобы унизиться до воспевания того, что он презирал.
У Щировского осталось два сына, оба родились в Керчи. Николай Владимирович – у первой жены. Теперь он инженер-нефтяник, живет и работает в гор. Нефтекумске Ставропольского края. У него семья – дети, внуки. У второй жены родился сын Герман. Он тоже закончил институт, женился, жил в Караганде. Адреса его у меня нет.
Рукописи Щировского, частично переписанные ее рукой, сохранила Е.Н.Щировская, ныне покойная. Она верила в талант мужа и ждала, что стихи его будут опубликованы – ведь
Ливни, оживляя зерна,
Проходят по следам засух.
В. В. Емельянов. ВЛАДИМИР ЩИРОВСКИЙ В САДАХ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО ВЕКА
И в садах двадцать первого века,
Где не будут сорить, штрафовать,
Отдохнувшего человека
Опечалит моя тетрадь…
В. Щировский
Корней Чуковский написал в предисловии к сборнику стихотворений Блока: «Поэзия существует не для того, чтобы мы изучали ее или критиковали ее, а для того, чтобы мы ею жили». Эти слова вспоминаются всякий раз, когда держишь перед глазами тексты Владимира Щировского. Изучать стихи Щировского можно только после того, как напьешься, надышишься ими. Многие поэты думают и пишут о душе. Щировский – это не о душе, а сама Душа. Читая его стихи, трудно отрешиться от мысли, что эти стихи читают тебя самого и тихо тебе сочувствуют. Поэтому подходить к ним с привычным набором филологических инструментов как-то неловко. Тем не менее долг издателя требует хотя бы кратко оговорить основные сюжеты, темы и образы поэзии Владимира Щировского.
Стихи Щировского пришли к читателю очень поздно, но не слишком поздно. Можно даже сказать, что Щировский был дан нам своевременно, когда российский читатель, пройдя все круги адского XX столетия, узнал истинную цену и большевизму, и развитому социализму, и советскому патриотизму. Случилось так, что во всем своем столетии поэт не нашел адекватного читателя. Напечатанные ранее, стихи его вызвали бы шквал обвинений передовой советской общественности – сперва во враждебности строю, затем в упадничестве, а в конце режима – в эстетстве и эгоцентризме. Встретили его уже под занавес столетия, в перестроечной России, и трудами троих доброхотов – А. Н. Доррер, Е. А. Евтушенко и Е. В. Витковского – Владимир Щировский оказался во времени, где его способны если не понять, то хотя бы напечатать. Возникла парадоксальная ситуация: Щировский догнал будущего, совершенно неведомого читателя, хотя творчество его обращено к читателю прошлых времен, которых сам поэт не застал. Его идеал и его вера – Серебряный век, «тонкое детство двадцатого века»; его действительность – «скучная романтика» первых пятилеток; его упование – «сады двадцать первого века, гае не будут сорить, штрафовать». Впрочем, это упование на культурность будущего человека вряд ли связано с умилением поэта перед самим будущим, и еще менее оно связано с надеждой на понимающего читателя. Тем не менее пришествие ностальгирующего по прошлому поэта-аристократа в следующий век нужно признать свершившимся фактом.
Подобно античным поэтам, Щировский не оставил автографов: почти все его стихи переписаны с каких-то древних манускриптов первой женой поэта Е. Н. Щировской и сестрой первой жены А. Н. Доррер. В этих копиях полно грамматических ошибок и часто отсутствует пунктуация. Некоторые стихи записаны по памяти, с пропуском строк и даже целых строф, и оттого выглядят как недосказанной эпос. От руки самого Щировского остались только несколько стихотворений, записанных на бланках учреждений и на листках школьной тетради (ЦГАЛИ СПб. Ф. 519. Д. 4), да записка в одну строчку, обращенная к А. Н Доррер: «пришел, но Вас дома не застал» (Там же. Д. 6). Единственная фотография – как иллюстрация к словам М. Волошина: «детская внешность», «большой и грустный поэт». Личных вещей нет. Двое сыновей где-то на окраинах России…
Пересказывать биографию нет смысла, все факты и сведения читатель может найти в прилагаемой статье А. Н. Доррер. Еще будут изучать жизнь родителей поэта, его жизнь в Петербурге во время недолгого пребывания в университете; будут много писать о его месте в харьковской поэтической жизни 20-х годов, о непростых чувствах к сестре первой жены, о дружбе с В. Свешниковым (Кемецким) и А. Науманом – утонченными эстетами и жертвами Гулага. Не стоит предаваться домыслам и вымыслам, пока не изучены архивные документы. Внимание заостряется лишь на одном биографическом факте – позднем рождении поэта. Поздний ребенок сенатора, вышедшего в отставку. Воспитан по канонам начала века, культурой и культурностью обращен в прошлое, свидетелем которого не был.
Биография предопределила трагедию поэта, но не исчерпала содержание его творчества. Поэтому от внешнего сразу перейдем к внутренним аспектам жизни Владимира Щировского. На публикуемом здесь материале вполне возможно описать его поэтическое мировоззрение, определить круг чтения поэта и выделить ключевые концепты, выражающие систему его ценностей.
Главное, потаенное сказано вот здесь:
Да, жизнь звучала бурно, горько, звонко,
Но смерть близка и ныне нужно мне
Вскормить собаку, воспитать ребенка
Иль быть убитым на чужой войне.
Дабы простой, печальной силой плоти
Я послужил чужому бытию,
Дабы земля, в загадочном полете
Весну и волю малую мою.
Кружась в мирах безумно и устало,
В короткий миг любовно исчерпала.
(«Квартира снов, где сумерки так тонки…»)
Как бы странно это ни прозвучало, но Владимир Щировский действительно был убит на чужой войне – убит случайной бомбой в грузовике, вывозившем раненых из оккупированного Крыма. И свою космическую задачу – вскормить собаку, воспитать ребенка и послужить чужому бытию – он к этому времени уже выполнил. Теперь обратим внимание на последние шесть строк. Это очень непростые строки. Здесь поэт сообщает читателю свой личный миф – миф умирающего и воскресающего бога, шумерского Думузи (вариантом которого в стихах поэта был растерзанный менадами Дионис). Именно Думузи – падшее в землю и проросшее ячменное зерно – был на Ближнем Востоке богом весенней природы. И погибал он тогда, когда весенние силы его оказывались нужны для поддержания плодородия земли. Об этом же – еще одно стихотворение Щировского, где миф Думузи воспроизводится уже открытым текстом:
Истлел герой – возрос лопух.
Смерть каждой плоти плодотворна.
И ливни, оживляя зерна.
Проходят по следам засух.
(«Ничто»)
Эго не вычитанный миф, а центр сознания самого поэта. Именно так он воспринимает и свою жизнь, и свою обреченность в этой жизни. Но миф Думузи касается только жизни одной части поэта – Плоти.
Второй центральный образ личной мифологии Щировского – образ Души как монады мира.
Вселенную я не облаплю –
Как ни грусти, как ни шути,
Я заключен в глухую каплю –
В другую каплю – нет пути.
(«Вселенную я не облаплю…»)
Ты мне скажешь – дождик захлюпал.
Я отвечу – мир не таков:
Это вечности легкий скрупул
Распылился ливнем веков.
И немыслимо в полной мере
Разглядеть мелюзгу бытия,
Округляясь в насиженной сфере,
В круглой капле, где ты – не я.
(«На твоей картине, природа…»)
Ведь знамо мне, что вовсе нет
Всех этих злых, бесстыжих, рыжих,
Партийцев, маникюрш, газет,
А есть ребяческий «тот свет»,
Где вечно мне – двенадцать лет,
Крещенский снег и бег на лыжах…
(«Дуализм»)
И когда, отбыв земное лихо,
Тело свой преодолеет срок,
Полетит душа легко и тихо
На зеленый милый огонек.
(«Зеленый огонек»)
Душа-монада Щировского имеет свое вечное пристанище в гостеприимном мире, где горит «зеленый милый огонек» («Зеленый огонек»), недоумевает по поводу желаний Плоти («Дуализм») и обладает способностью к танцу в хороводе подобных себе душ («Танец души»). Душа не помнит своего прошлого, но всегда помнит о тех, кого она любила.
Итак, в личном мифе Щировского просматривается довольно стройная конструкция. Поэт чувствует себя разделенным на Плоть и Душу. Плоть его стремится к выполнению некоего долга перед здешним миропорядком, а после смерти человека дает начало другим телам; бессмертная Душа устремляется в заветный мир Зеленого Огонька, утрачивая память обо всем плотском. Если же Душа помнит о своей любви – значит, любовь исходила от нее, а не от Плоти, и в таком случае любовь вообще является силой, исходящей от мира душ.
От центра сознания обратимся к его периферийным ответвлениям, составляющим восприятие прошлого, будущего и настоящего. Щировский родился не в свое время. Если бы это произошло в начале 1890-х годов, он мог бы спокойно вписаться в компанию акмеистов или стать участником «Цеха поэтов». Его любовь к прошлому (преимущественно античному и возрожденческому) в сочетании с поэзией и музыкой ввела бы его в круг друзей М. А. Кузмина. Его классический стих был бы близок Н. С. Гумилеву и О. Э. Мандельштаму. Поступив в университет в конце 1900-х годов, Щировский стал бы специ