— А на первых-то машинах козырьков не было, — улыбался Павел Петрович, — это после придумали. Но тоже, сначала только над кабиной, так камень то в прожектор угодит, то в зеркало. Теперь целая танцплощадка!
Андрейка слышал водителя, будто через стекло. Стал тереть уши ладонями.
— Заложило? — догадался Павел Петрович.
— У меня так в самолёте было: когда самолёт взлетал, — вспомнил парнишка.
— Чего ж ты хотел, мы на полкилометра в земле. Тот же самолёт, только наоборот.
Из-под козырька над кабиной не было видно края карьера, только часть отвесной стены, по которой хотелось взобраться.
— Ты пальцами нос зажми и дуй.
— А вы не глохнете, что ли? — удивился Андрейка: водитель улыбался, как ни в чём ни бывало.
— Я-то что? Привык.
Мальчик последовал совету, в ушах хрустнуло, и гуденье экскаватора стало оглушающим.
Под новыми грохотаниями каменной груды машина заметно оседала. Парень сгибал теперь уже плечи, будто принимал на себя часть груза. Шофер улыбался с пониманием: машинный человек.
Павел Петрович привычными неторопливыми размерянными движениями снял ручку тормоза, включил передачу.
Андрейка знал систему управления легковыми машинами: там рукояти передач высоко торчат между сидений. Поэтому его очень удивляло, что в «Белазе», с которого вниз смотреть — будто со второго этажа — скорости переключались маленьким рычажком, как у инвалидки! Только у инвалидки он на руле, а здесь на панели, словно рубильничек.
Придавленная тяжёлым грузом машина плавно тронулась, медленно стала выползать на дорогу, которая широким собачьим языком выпадала из стены на дно карьера.
На склоне из-под козырька машины стало видно шире. Снизу карьер походил на громадную опрокинутую ступенчатую ракету. Ступени образовывала дорога. Она крупной винтовой нарезью поднималась вверх, по округлой стене карьера. Называлась: серпантин.
По серпантину, словно божьи коровки, ползли машины. Небо стояло вровень с землёй, и за краями кимберлитовой трубки, казалось, не было и не могло быть ничего, кроме того же бестелесного неба.
Выплыла белая тучка и обернулась добродушным снеговиком, изумлённо посмотревшим в кимберлитовый колодец. Небо отодвинулось за снеговика-тучку, и вернулось на место: стало опять высоким.
И в поднебесье, на краю карьера, будто парила бабушка вместе со своими «светиками» — Андрюша их высматривал, высматривал, но так и не увидел.
«Светики» — птицы такие, похожие на ласточек, только больше, как чайки, и совсем прозрачные. Поэтому их и не видно. Они нарисованы у бабушки на картинке. Но на самом деле — это души тех, кто, как бабушка говорит, навеки ушёл по алмазы. А карьер — он и не карьер совсем, а большое гнездо. «Светики» могут подниматься высоко-высоко. Так, что над трубкой — над их гнездом — образовалась озоновая дыра.
Андрейка торопливо глянул на дедушку за рулём — не заметил ли тот его улёта.
Тот, как бы между прочим, управлял тяжёлой машиной, то и дело посматривая налево, где вдоль каменной стены висели железные сети. Камнеуловители. Сети не были закреплены снизу, чтобы обвалившийся камень не рвал их на лету, а путался, меняя траекторию движения.
Камни всё-таки часто, словно ночные зверьки, пробегали перед колесами машины. Андрейка сначала удивлялся, что шофер ездит по одной и той же дороге уже сорок лет! Теперь понял: дорога одна, но она всё время разная.
Встречный «Белаз» взял левее, завернул в карман на дороге и остановился. А дед наоборот, пошел ближе к обочине.
— А почему вот эти ступени на карьере называются горизонт? — спросил Андрей. — Горизонт — ведь это там, где небо сходится с землёй.
— А кто него знает? — подивился Павел Петрович: сколько ездит, а такого вопроса не возникало. — Горизонт, он и есть горизонт…
Андрейка, привстав, глянул вниз. И хотя под дорогой выступали решётки, — отпрянул от окна, как видно, сообразив, почему «горизонт».
Павел Петрович со стыдом стал ждать вопроса: почему расстояние между горизонтами называется бермой? Но мальчишка, весь, вытянувшись, глядя перед собой, сказал:
— А вы когда-нибудь находили алмаз?
— Как же я его тут найду? — опешил старик.
— Но хотя бы видели?!
— Может, и видел, кто его знает, — неуютно заёрзал водитель на месте. — Едешь, блеснёт вдруг, а что это? Алмаз, или так что?
— А вы бы остановились, посмотрели!
— Хе-хе, будешь тут останавливаться, так…
— А если бы найти алмаз, то на это, что бы сразу можно купить? Джип можно?
— Если бы найти, то надо развернуться пошире, да бросить его подальше.
— Почему?!
— А потому.
Павлу Петровичу стало вдруг обидно. Ему, мальчонкой, только бы за баранку сесть — леденцов не надо! А как этих тут нынче растят? Алмаз бы на шельмочка найти, да джип купить. Поддавил резче гашетку газа. Машина юзанула на круче.
— Ух, так и улететь можно! — воскликнул мальчик.
— Мачмала, — пояснил хмуро дед. — Ну, вроде грязи. Воду вон резервуарами ловят, но все равно где-то пробивается, стекает.
Павел Петрович был недоволен собой: лет двадцать его не забрасывало на мачмале. Это молодые обычно газуют. Так и ребёнка угробить можно.
— Ты про алмазы бабку лучше спроси. Она их много находила!
Внук с улыбкой, наклонив голову, снова глянул на бабушку. Как-то не верилось, чтобы она находила алмазы. Волосы её, словно паутинки, расходились в стороны.
Бабушка, обычно посмеиваясь, вытягивала их и говорила, что это нити земли.
Она всё наоборот, чем все другие люди, видела. Изнутри земли. Человек старается, думает, говорила, что добывает ценные минералы, для себя и для украшений. А на самом деле — земля приманивает его красотой. Тяжело же ей, с кимберлитом в жилочках. Так же в чаге на березё — есть лекарства, чтоб человек снял больной нарост. В плесени — пенициллин. Вот вычистит человек все забитые земные поры — и нужен ли он будет здесь потом? Зачем? Соберут, может, самых работящих, да пошлют на иные планеты.
Не охота, чтоб так. Слетать куда-то Андрейка не против, но чтобы и здесь остаться.
Некоторое время ехали молча.
— Алмаз я не видал: на что он мне, алмаз? Я «вышибалу» зато придумал! — захотелось погордиться старому шоферу.
— Чего-о? — Андрейка подумал, что водитель говорит про какого-то кулачного бойца — «Вышибалу».
— Штырь такой железный. Выйдешь, посмотришь. Раньше то и дело: камень меж шин застрянет на задке — там спаренные шины, — пока едешь, он шину где-нибудь и пропорет. У «БелАза» колесо поменять — это не на легковушке и даже не на «КАМАЗе». Целая бригада нужна. И дорога перепружена: где тут разъехаться-то? Вот «вышибалу» и стали делать: чтоб камень вышибала, пока он ещё не залез меж шин. А теперь прямо с завода машины с «вышибалами». Они, заводские-то приезжают, расспрашивают нас: как и что?
Водитель заулыбался: вспомнилось, как она придумалась, «вышибала». Промучился полсмены с колесом, вечером выпил с устатку, стал ласкать молодую жену: а у ней груди-то, как спаренные шины — и медальончик меж ними. Вот она, «вышибала» и есть! Молодой был.
Встречная машина вновь прижалась и остановилась у левой стены. Улыбчивый якут за рулём приветственно поднял руку.
— Запомнил шофера? — радостно помахал в ответ дед. — Сейчас другой такой же поедет.
И точно: следующую машину и её водителя за рулём с приветственным движением руки можно было принять за повторившийся кадр.
— Двойняшки. Знаменитости! Я как сюда ехать, их в журнале на фотографии увидал. Вот такие, года по два, зимой, все в инее. А теперь, вишь, тоже карьеристы.
— Кто?
— Карьеристы. В карьере работаем.
Андрейка привстал: из-за края колодца показалась телевышка, крыша дома, а потом горизонт откатился, и просторы раскинулись необъятные — по одну сторону город, по другую разгоняющийся по взлетной полосе самолёт!
Как же хорошо, когда глаза видят ширь!
С карьера они пошли в Церковь. Алмазную не переставало удивлять и то, что здесь — голова так ясно держала пустошь да хлябь — вознесся золоченый Храм.
Она не то, чтобы стала верующей, но Бог всё чаще звал её для разговора. И она не видела, с кем ещё так могла поговорить.
Нравилось ей глядеть на иконы!
— А почему он такой старый? — внучек стоял перед иконой «Адам и Ева».
Адам на иконе был с седой бородой до колен — столетний. А Ева рядышком — лет шестнадцати.
— А потому, что жил, жил, Адам, без Евы, и уж устал жить, постарел весь. Тут Бог ему на утешенье Еву и дал.
Она думала про Андрея Николаевича: как он уже нажился, как устал, когда они повстречались. Понимать бы это ей тогда.
За жизнь она о нём столько передумала, что под старость у неё само собой стало получаться то, что он смолоду умел: стихи записывать, картинки рисовать.
— А почему у тебя на рисунке дяденьки с тележками такие большие? — удивлялся внук. — Выше облаков?
— Такими они и были, — помнила Алмазная.
Яркие фонарики вспыхивали в глазах внука. Как же походили эти огоньки на те далекие искрящиеся кристаллики в глазах учёного человека — надо же, как походили!
— А почему трактор и люди поднимаются по солнечным лучам? — допытывался Адрейка.
— А как бы ещё они сюда пришли?
Вечерело. Проглядывали звезды. Бабушка и внучек держали путь на Нижний поселок. Андрейка забегал всё время вперед: долговязый для своих годков, с длинными, выдававшимися, будто ветви ели, руками. Ни дать, ни взять — Вася Коловертнов, только как бы уменьшенный.
— Садитесь, подвезу, — остановилась рядом иностранная машина.
В былые годы так делали все, останавливались, если по пути, подвозили. Предложи деньги, обиделись бы — никогда не брали. Теперь иначе.
— Спасибо, — удивилась Алмазная. Внучек прижался к ней в явном желании поскорее забраться в красивую машину.
Сели на заднее сидение. Радио с двух сторон, словно ладошами, шибануло по ушам. Передавали «новости».
— Что творится! — громче радио прокричал водитель. — Коммуняки были, драли. Это ж надо, у Георгадзе, бывшего Секретаря Президиума Верховного Совета — 8 килограмм одних бриллиантов нашли! Бриллиантов, не считая валюты и золотых слитков! Я когда об этом прочитал, волосы дыбом, ну, думал, воры!