– Мсье Астрюк, позвольте тогда нанести вам совершенно неофициальный визит без посторонних глаз. У меня есть личные причины, по которым я хочу побыстрее раскрыть это дело, что для вас означает «замять его». По-моему, общий интерес налицо.
Астрюк поморщился.
– Какие у Габриэля Астрюка могут быть общие интересы с французской полицией?
– Я не просто полиция, я тот самый агент Безопасности, который раскрыл дело о Клубе кобальта. А оно затрагивало интересы очень влиятельных лиц. Вы слышали о нем?
– Нет.
– Узнайте и напишите мне время нашей будущей встречи в конторе «Русских сезонов».
– Куда же мне писать? Может, сразу президенту республики? – насмешливо спросил Астрюк.
– Зачем? Мое имя Ленуар, и префектура полиции находится на набережной Орфевр, 36. – Ленуар сделал легкий поклон. – Этих сведений достаточно, чтобы меня найти.
Как известно, ничто так не интригует собеседника, как информация, найденная им самим. И неважно, сколько людей ею уже владеют. Поиск сведений и их анализ как игра, в которой так приятно выигрывать! Ленуар закинул сеть, и теперь оставалось только ждать, когда Астрюк ему напишет. И они смогут поговорить серьезно.
Французский импресарио отчалил в сторону модного пианиста. Ленуар осмотрелся, взял из ближайшей вазы три лилии и подозвал официанта. Потом он обменял цветы на бокал шампанского и попросил их вручить Алин де Бонфан, Хизер Беркли и княгине Хадеми. В ответ официант обвел зал взглядом и сказал, что сегодня на концерт пришли только графиня де Бонфан и миссис Беркли. Затем, привыкший к капризам высшего общества, он с совершенно невозмутимым видом направился к первой даме, а затем ко второй.
Только этого Ленуар и ждал. Как можно открыть охоту на человека, когда не знаешь, как он выглядит? Когда официант преподнес лилию первой даме, она говорила с Кальметом. Бросив рассеянный взгляд на Ленуара, она вдохнула запах цветка и кашлянула, затем сказала пару слов Кальмету, коснувшись белой атласной перчаткой его локтя, и поплыла поздравлять пианиста с успешным выступлением. Агент Безопасности мысленно нарисовал в голове карикатуру женщины: чуть вздернутый носик, веснушчатые щеки, белые завитки на висках и тонкие губы. Ее громогласность с английским акцентом очень контрастировала с мелкими чертами лица. Значит, не «мадам де Бонфан», а «миссис Беркли».
Тем временем лавирующий в толпе официант подошел к графине де Бонфан. Графиня подняла на Ленуара большие черные глаза, взяла лилию и молча поставила ее в ближайшую к ней вазу. Хм, в любом случае сыщик гнался не за мимолетным знакомством или благосклонностью дамы, поэтому ее жест ни капельки его не задел.
Обернувшись в сторону Кальмета, Ленуар констатировал, что первой добыче удалось от него ускользнуть: Хизер Беркли нигде не было видно. Вдохнув поглубже, сыщик направился к графине Алин де Бонфан.
– Ах, это вы передали мне лилию? У меня на них аллергия, – вблизи графиня де Бонфан оказалась моложе, чем когда Ленуар смотрел на нее издалека. Все дело в белой прозрачной коже. Окутанная в боа из перьев графиня сама напоминала вытянувшего шею страуса, который не знает, бежать ему, клевать или прятать голову в песок.
– Простите, мадам…
– Мадемуазель.
– Простите, мадемуазель де Бонфан, я всего лишь хотел выразить вам свое почтение и передать поклон вашему отцу, – промурлыкал Ленуар. Лицо графа Жана де Бонфана до сих пор мелькало в светской хронике парижских газет, поэтому сыщик знал его лучше дочери.
– Алин! Девочка моя, вы тоже сегодня участвуете в этом музыкальном балагане? – обратился к графине пятидесятилетний пухлый господин с такими же кругами под глазами, как и у самой мадемуазель. Его жидкие волосы волной были зачесаны набок, а нависшие веки выдавали в нем человека, в котором постоянно боролись любопытство и презрение.
– Мсье Дебюсси, как я рада вас видеть! – пропищала графиня де Бонфан.
– Вы сегодня в компании? – Клод Дебюсси посмотрел на Ленуара.
– Нет… Этот человек…
– Габриэль, старший сын Теобальда Ленуара, – сыщик знал, что на файв-о-клоке Le Figaro уверенность в своей знатности имела гораздо большее значение, чем неуместное напоминание о какой-то суетной профессиональной деятельности. Впрочем, генеалогия семьи Ленуаров действительно восходила к десятому веку, и душой сыщик не кривил. Просто обычно он не кичился благородством крови. К тому же в 1912 году среди местной знати было уже столько купленных титулов, которыми эта знать с такой любовью прикрывала, как фиговыми листочками, свои причинные места, что смысла в этом особенного не было. Да и что такое благородство крови, если в нем нет ни капли благородства души?
Как и ожидалось, ни Дебюсси, ни графиня де Бонфан о Теобальде Ленуаре не слышали, но, чтобы не потерять лицо, уважительно кивнули и продолжили разговор.
– Вам не понравился концерт, мсье Дебюсси? – спросила графиня.
– Как может понравится эта какофония, мой милый друг? Нынешнее поколение музыкантов с такой регулярностью выдает свои фокусы за настоящее искусство, что порой начинаешь верить в эти миражи. А миражи обманывают, как музыка Равеля. Он тоже вечно притворяется факиром, который обещает посеять цветы вокруг стульев.
– Равель в этом сезоне написал музыку для Фокина, как и вы. Так что, можно сказать, вы стали коллегами, – добавил масла в огонь Ленуар.
– Да, русские ведь поставили «Послеполуденный отдых фавна» на вашу музыку, мсье Дебюсси! – Страусовые перья на голове графини де Бонфан дрогнули и повернулись в сторону композитора.
– Они купили у меня музыку. Композитору ведь тоже нужно что-то есть, – Дебюсси провел ладонью по волне своих жидких волос, изо всех сил стараясь подчеркнуть, что он не имеет никакого отношения к балетам.
– Кажется, вы уже работали с русскими. Разве в прошлом году не вы написали «Мученичество святого Себастьяна» для Иды Рубинштейн и Михаила Фокина? – спросила графиня. – Я была на спектакле, и, несмотря на то, что святой Себастьян страдал очень долго, я была в восторге от смелости организаторов.
– Вам понравились декорации и костюмы? Я смотрел русские балеты в этом году, и меня поразила яркость их постановок, – сказал Ленуар.
– Яркость. Но для «Святого Себастьяна» Бакст, наоборот, написал лучи, которые совсем не светились. При этом, когда я сделал ему замечание, он мне ответил: «А вы уже были в раю и знаете, как там светятся лучи?» На что я возразил этому носатому дикарю, что да, но не собираюсь обсуждать это с чужаками. Вы видели, в какие костюмы он нарядил балетных танцовщиков в «Шехеразаде»? Может, я уже старею, но у нас в «Фоли-Бержер» делают костюмы не хуже.
– В «Фоли-Бержер»? Ах-ха-ха, мсье Дебюсси! Вам палец в рот не клади! – губы графини расплылись в улыбке, но глаза продолжали по-птичьи таращиться на композитора.
Ленуар отметил, что цвет ее губ соответствовал цвету отравленной помады. Может, сегодня она тоже пользовалась помадой Cartier?
– В «Мученичестве святого Себастьяна» вы превзошли себя! Пять часов чистого наслаждения! – продолжила свою лесть де Бонфан.
– Спасибо, мой милый друг! Я всего лишь пытаюсь преумножить наше культурное достояние! – Дебюсси явно получал удовольствие от искренности своей собеседницы.
– В этом балете русские удивили не только декорациями, мсье Ленуар, но и новаторством. Каким вызовом нашей церкви стало их решение взять на роль святого Себастьяна эту долговязую Иду Рубинштейн! – де Бонфан хлопнула ресницами и подняла со стола бокал шампанского.
– Разве это новаторство? Мужчины уже несколько столетий переодеваются на сцене в женщин, да и женщины переодевались в мужчин. Взять ту же Сару Бернар в роли Гамлета, – заметил Ленуар.
Дебюсси и де Бонфан переглянулись. Дебюсси закатил глаза, а графиня вытянула губки и сделала глоточек шампанского.
– Рубинштейн – оригинальная балерина, но все-таки этой удивительной женщине кое-чего не хватало, – заметил композитор.
– Что вы имеете в виду? – спросил Ленуар.
– Ей не хватало мужества! – Дюбюсси поднял ладонь вверх, словно декламировал стихи Вергилия.
– Дело не в этом, – вмешалась графиня. – Мужества ей очень даже хватало. Попробуйте-ка сами станцевать мужскую партию, написанную итальянцем на французскую музыку, когда вы русская и так поздно начали брать уроки танца! Дело в том, что она бросила вызов католической церкви. Получилось, что в спектакле христианского святого играла не просто женщина, а иудейка…
– Да, мы не учли консерватизм парижского кардинала, – нахмурился Дебюсси. – Спектакль провалился, потому что Его Преосвященство Леон-Адольф Аметт выступил с заявлением перед своей паствой, что предаст анафеме всех, кто посмеет пойти на этот спектакль. Мой дорогой д’Аннунцио очень расстроился. Это он написал либретто к «Мученичеству святого Себастьяна».
Несмотря на отделение церкви от государства, ее влияние во французском обществе продолжало сохранять свои позиции. В определенных слоях угроза отлучения от церкви от самого кардинала являлась вполне достаточной, чтобы не идти смотреть какой-то сомнительный балет. Особенно это касалось тех людей, для кого вопрос «Что скажут люди?» имел решающее значение. Не понимал Ленуар только одного: какую именно угрозу кардинал увидел в балете? Почему он перешел к угрозам такого масштаба?
– Мсье Дебюсси, кажется, Аметта не на шутку волнует ваша музыка, – произнес вслух Ленуар.
– Аметта? Кардинала Парижа? При чем тут моя музыка?
– Иначе он бы не угрожал отлучением от церкви и за «Мученичество святого Себастьяна», и за «Послеполуденный отдых фавна».
– Что?! – Дебюсси сложил руки в карманы и, прищурив глаза, посмотрел на Ленуара.
– О потенциальной анафеме сегодня гудит уже весь Париж, – сказал сыщик.
– Этот десятиминутный балет из «изысканного», похоже, все больше зацикливается на десяти кругах ада.
– Во всяком случае, от слова «отдых» в нем осталась только музыка, мсье Дебюсси, – перебила сыщика графиня де Бонфан. – Эти русские не поняли вашей с Малларме поэтической гармонии.