– А вы были на премьере? – спросил Ленуар.
Перья в волосах де Бонфан снова задрожали. Графиня накинула на плечи боа и сказала:
– Нет, но разве вы не читаете газет? Я собираюсь на спектакль сегодня.
Дебюсси помолчал, а потом прошипел:
– Нижинский уже приходил ко мне со своей нянькой Дягилевым, чтобы я написал для него музыку для «первого спортивного балета «Игры», как он это назвал. Эти русские имеют очень приблизительное знание во французском, где им понять все нюансы того, что мы называем «гармонией»? Меня вообще удивляет, что они готовы платить мне большие деньги за музыку, в то время как у них есть Игорь.
– Игорь… Игорь Стравинский? – снова оживилась де Бонфан. – Его «Жар-птица» звучала так… так…
– Огненно и волнующе, – помог подобрать нужные слова Дебюсси. Страусу сложно описывать жар-птиц. – Да, в этом балете все слилось воедино: и музыка, и танцы, и костюмы… У Игоря большой талант. Он обещал мне скоро сыграть отрывки из своего нового балета. Что-то, связанное с весной… Наверное, получится лирично.
– А что вы думаете о сегодняшнем пианисте? Вам понравилось?
– Простите, милый друг, вы как раз напомнили мне, что я с ним еще даже не поздоровался!
На этом Клод Дебюсси поклонился де Бонфан и Ленуару и поплыл животом вперед в сторону датского дарования. Графиня снова поправила свое боа, будто в зале засквозило безразличием. Ленуар воспользовался этим, чтобы взять программку файв-о-клока.
– Мадемуазель де Бонфан, я увлекаюсь рисунком, вы окажете мне честь, если согласитесь послужить моделью. Всего пять минут, – обратился он к экзотическому созданию.
Конечно, у нее есть пять свободных минут. Возможно, даже шесть, ведь Дебюсси так быстро покинул компанию своего «милого друга». Повышенное внимание со стороны другой особи мужского пола было очень кстати. На это Ленуар и делал ставку, когда вытаскивал из кармана карандаш и обращал свой восхищенный взор на графиню.
– Мне неловко… – начала де Бонфан, принимая более выигрышную, с ее точки зрения, позу для наброска Ленуара.
– Умоляю! Ваш отказ разобьет мне сердце, – склонил голову сыщик и посмотрел графине прямо в глаза.
– Что ж, давайте проведем этот эксперимент, – принимая его игру, ответила де Бонфан.
Лучше всего Ленуару удавались карикатуры, однако на файв-о-клоке такой выпад оказался бы рискованным, поэтому, не отрывая карандаш от программки, он быстро набросал реалистичный портрет графини и нахмурился.
– Вы… Эксперимент не удался? – в ее голосе впервые прозвучали нотки неуверенности.
– Нет, что вы! Но образу не хватает одной детали… Могу ли я вас попросить… Ах, это было бы слишком самонадеянно с моей стороны, однако…
– Мсье Ленуар, вы меня заинтриговали, говорите сейчас же!
– Могу ли я попросить на минутку вашу помаду, мадемуазель де Бонфан? У вас такие… В ваших губах гораздо больше жизни, чем на моем черно-белом эскизе… – тихо проговорил Ленуар.
Щеки молодой графини порозовели, и сыщику стало неловко, что он весь вечер мысленно сравнивал ее с нелетающей африканской птицей. Она вытащила из своей сумочки помаду и протянула ее Ленуару.
Не продавайте вещи, продавайте чувства
Они стучали низкими каблучками по улице дю Бак и болтали. Яркое солнце не обжигало, а ласково обнимало прохожих, отражаясь лучиками в пенсне кавалеров. Вонь автомобилей перебивала запах вспотевших лошадей, но казалась настолько привычной, что в последний майский вечер никто не хотел зажимать носы платками. Парижане наслаждались жизнью, а в такие моменты видишь вокруг только красоту. Николь и Люси шли под ручку в сторону Bon marché, «самого большого, самого организованного и удобного» магазина в мире.
– Ну что, теперь ты лучше себя чувствуешь? Может, расскажешь, что у тебя за печаль? – подмигнула Николь подруге.
Люси улыбнулась и покачала головой.
– Все дело в том… Все дело в том, что… я влюбилась.
Николь остановилась как вкопанная.
– Вот это новость! Почему ты мне ни о чем не рассказывала? Он оказался призраком и растворился в первых лучах солнца?
– Нет… Он оказался… Он оказался запретной для меня партией.
– Женат? Слишком беден? Слишком богат и знатен? – спросила Николь.
– Нет-нет… Просто он русский, понимаешь? У тебя мама русская, поэтому я ничего тебе и не рассказывала. Не хотела задеть твои чувства.
Щеки Люси покраснели, а сама она, похоже, предпочла бы юркнуть мышкой в канализацию, чем объясняться с Николь. Журналистка обняла подругу и сказала:
– Милая моя, не расстраивайся. Все хорошо, и потом я же не могу отвечать за благородство всех русских! Он с тобой плохо обошелся?
– Нет, дело не в нем.
– Это… Речь идет о Нижинском?!
Люси вздрогнула и испуганно посмотрела на Николь, словно никак не ожидала ее вопроса.
– Нет! Нижинским я просто восхищаюсь как танцовщиком, как воплощением грации и силы… Нет. В общем… Я влюбилась в русского офицера. Он работает в посольстве Российской империи. Мы познакомились в театре, и он несколько раз провожал меня до дома. А я… Мне ведь уже двадцать четыре, Николь! Я становлюсь старой девой!
Николь отвела глаза в сторону и расправила плечи. Сообразив, что подруга тоже пока не замужем, хотя старше ее, Люси сжалась и замолчала.
– Ну, не томи! Рассказывай дальше! – вспыхнула Николь.
– Он… Он сделал мне предложение. Русские же такие… такие…
– Горячие и решительные?
– Да! Но ведь даже в свои двадцать четыре я не могу выйти замуж без благословения отца… Ах… Петр пришел к нам в гости, а потом… А потом отец выставил его из дома и запретил нам видеться. Петр еще несколько раз ждал меня у театра, предлагал уехать из Франции и обвенчаться тайно…
– Горячился.
– Да, горячился, говорил, что жить без меня не может, стихи читал. Тогда отец попросил моего брата забирать меня из театра, и через некоторое время Петр пропал. Я тайно ходила в посольство и спрашивала о нем. Мне сказали, что его перераспределили, и он вынужден был уехать. Но разве он не оставил бы в таком случае для меня письма?
– Бедная моя девочка! – Николь сжала руку Люси и притянула ее к себе, пытаясь утешить. – Но почему твои родители против брака с русским офицером? Мы же с русскими сейчас союзники. Это же не немец.
– Они говорят… Не хочу повторять дословно, но мои papa и maman придерживаются очень консервативных взглядов. Для них все иностранцы – чужаки и мужланы.
Николь вздохнула. Ее сердце колотилось от возмущения. Люси уже двадцать четыре, она испытывает сильные чувства, такое ведь не скроешь! Избранник зовет ее под венец; если он офицер, то точно обладает положением в обществе. Что еще нужно родителям, чтобы устроить счастье дочери? Но нет, они предпочитают держать ее под колпаком родительской опеки и душить ее своей псевдозаботой. Для них Люси всегда останется их «куколкой» и «несмышленым котенком». Зачем Люси позволяет родителям вмешиваться? Сама Николь уже давно заключила с матерью пакт о самостоятельной жизни. Это стало возможным уже после второго брака Марии Григорьевны Деспрэ. А уж после третьего мать совсем перестала отпускать критические замечания об ухажерах дочери. Со временем Николь окончательно разочаровалась в институте брака. Мерилом своих отношений с мужчинами она считала искренность и взаимное уважение, а не кольцо на пальце, поэтому, когда Люси, в свою очередь, спросила Николь о ее сентиментальной жизни, та честно призналась, что встречается с агентом Безопасности бригады краж и убийств.
– С агентом сюрте? Ушам своим не верю! Николь, ты настоящая любительница приключений! – воскликнула Люси, радуясь, что может сменить тему.
– А чем французский сыщик хуже русского офицера?
– Да, но он же… Погоди, ты сказала «сыщик»?! Значит, ты встречаешься с господином Ленуаром, который расследует дело о покушении на жизнь Нижинского? Николь, это же так… так…
– Неожиданно?
– Это так захватывающе! И как он? С виду кажется непроницаемым.
– Хм, мы недавно начали встречаться. И в последние дни… Он предложил мне работать над делом Нижинского вместе с ним, но в результате я чувствую, что мы словно отдалились друг от друга. Словно это франко-русское дело посеяло между нами сорняки, а мы даже не замечаем их.
– Николь… Николь, кажется, мы наконец пришли! Смотри, как блестят витрины с новыми платьями!
– «Не продавайте одежду…
– … продавайте элегантность и шик, доступный каждому!» – закончила Люси выдержку из правил для продавцов Bon marché.
– «Не продавайте вещи…
– … продавайте идеал, чувства, удобство и счастье!»
– «Не продавайте обувь…
– … продавайте удовольствие от удобной ходьбы!»
Довольные собой, девушки расхохотались и зашли в самый знаменитый парижский магазин. Главные каменные двери Bon marché на рю де Севр поглотили их вместе с толпой спешащих покупателей.
Полвека назад основатель современного храма торговли Аристид Бусико произвел настоящую революцию на левом берегу Сены. В своем небольшом магазинчике он ввел фиксированные цены на товары. Теперь каждый мог сразу видеть, по карману ли ему покупка. И очень часто оказывалось, что она ему по карману, потому что введенные цены были ниже, чем у соседей. Отсюда появилось и название магазина: «Bon marché» – «Выгодная покупка».
Сегодня магазин занимал несколько зданий, объединенных галереями и пассажами на всех этажах. Отныне он мог принимать одновременно тысячи людей и избегать при этом суеты и толкотни. Рекламные буклеты не лукавили: здесь действительно все было организовано и работало как монструозные часы. Магазины занимали 59 993 квадратных метра, а в отдельных зданиях располагались фирменная гостиница для покупателей, служба доставки за границу и огромные конюшни, в которых отныне стояло больше автомобилей, чем лошадей.
На входе покупателям вручались отрывные книжки для покупок, а после длительной прогулки по магазину выбранные товары спускали на элеваторах в подвал для упаковки и доставки по всему Парижу и окрестностям. Даже курьеры работали в бригадах, каждая из которых развозила покупки и толстенные каталоги из Bon marché по определенным кварталам города. Все колесики машины крутили общий механизм самой организованной розничной торговли мира.