Дягилев силен. Он часто злоупотребляет своей силой. Когда я был мальчиком, я дрожал перед ним как осиновый лист. Меня продали Дягилеву по телефону. Я знал, что моя мать бы иначе умерла с голоду. Я много душевно страдал. Смерть тела – не ужасная вещь. Душевные страдания – ужасная вещь.
Передний клок волос у Дягилева крашен белой краской. Дягилев хочет выделяться. Он любит, чтобы о нем говорили. Он красит передний клок белой краской и носит на одном глазу монокль. Я любил его искренне и верил ему. Он мне искренне врал. Он импресарио. Астрюк импресарио. Дягилев не любит, когда его называют «импресарио». Он не хочет, чтобы все думали, что он врет. Он хочет, чтобы его называли меценатом. Он хочет, чтобы русские балеты назывались «балетами Дягилева». Он хочет славы. Он хочет денег. Он хочет меня убить.
Дягилев думает, что без него не будет искусства, ибо люди не поймут сами увиденных вещей. Дягилев думает, что он Бог искусства. Я думаю, что я есть Бог.
Поцелуй Жар-птицы
– Я обожаю сарафаны! – кричал Поль Пуаре Дягилеву. – Никогда еще француженки не носили таких простых и элегантных нарядов! В следующем году главным цветом сезона станет красный, обещаю вам, Серж!
– В следующем сезоне мы поставим не просто балет, это будет свежая кровь, свежая энергия. Основные цвета русского костюма – белый и красный, – закивал Дягилев.
– Я знал, я чувствовал это! Нигде красный цвет крови не выделяется так ярко, как на белой сорочке. Сарафан! Без корсета и доисторических подъюбников. И золотой! Как на фоновых декорациях всех ваших спектаклей. Там же всегда много солнечного золота! За русские балеты!
– Виват! – закричали гости, поднимая бокалы. – Да здравствует русский балет! Да здравствует Поль Пуаре!
Гостям разливали кисель и медовуху, на входе играл гусляр, а в галерее «царского дворца» Пуаре – ансамбль балалаек.
Русских танцовщиков окружили почитатели их искусства. Фокин приехал прямо из театра, не переодеваясь, и щеголял под аплодисменты публики в костюме Ивана Царевича. Сапоги и кафтан, расшитые жемчугом, прекрасно дополняли его образ удалого молодца. Вера Фокина томно улыбалась и теребила длинную косу своего парика. Нижинский появился на празднике в костюме Синего бога.
– А как ему нужно было одеться? – разводил руками любящий провокации Дягилев. – Если бы Вацлав пришел в костюме Фавна, он распугал бы всех русалок и кикимор!
Гости-французы, по задумке Пуаре, должны были оттенять русских артистов балета, поэтому допускались в главный зал только в костюмах нечисти. И поскольку кутюрье видел все в масштабных размерах, приглашенных собралось уже около двух сотен. Густо накрашенные лешие, русалки, водяные и кикиморы двигались вдоль закрытых дверей центральной галереи как темные силы и с детской радостью пугали друг друга. На их фоне гвардейцы Ленуара напоминали высохшие деревья, безмолвно пялившиеся на окружающих, но намертво вросшие корнями в черную землю.
Балалаечники начали плавно, а потом с застывшими от концентрации лицами заиграли сумасшедший ритм. Фокин выплясывал казачий танец, мелко перебирая ногами так, словно от этого зависела его жизнь. Затем он скинул шапку и сам схватил балалайку.
– Хоровод! – объявил Дягилев, и Вера в костюме царевны и в сопровождении пяти других танцовщиц завела хоровод. Через несколько минут в танце кружилась уже сотня человек. Люди струились «ручейками» по всему залу, по-детски улыбались и повторяли простые движения русского танца.
Ленуар не спускал глаз с Нижинского. Тот стоял в углу, синий и страшный, как идол.
– Ваца, может, теперь и ты нам сыграешь на балалайке? – спросил Фокин. Вера при этом усмехнулась. Фокин явно вызывал своего соперника на дуэль. Дягилев направился к Нижинскому, покачивая головой, но глаза Вацлава уже загорелись таким же огнем, как его синий костюм. Он аккуратно взял балалайку из рук музыканта ансамбля и вскочил на стол, не разбив при этом ни единого бокала. Публика ахнула и замерла. С двух сторон галереи продолжали беспечно шипеть фонтаны, установленные в качестве сказочных «кисельных берегов». Ленуар обводил взглядом нечисть, ожидая неприятностей.
Пальцы Нижинского побежали по струнам.
– Па-ба-бам-пам-пам-пам… – Грустная мелодия легко пролетела по залу и поднялась к потолку, как ветерок. Листья хрустальной люстры дрогнули.
Нижинский заулыбался одному ему ведомой мысли. Пальцы двух его рук сблизились, играя самые высокие ноты. Никто не танцевал. Все смотрели на страшного Синего бога и на его ловкие пальцы, танцующие по струнам маленькой балалайки. От мелодии Нижинского просветлели лица самых накрашенных кикимор и леших. Музыка звенела, то подкрадываясь, то испуганно отскакивая в сторону. А потом в зале погас свет, и Ленуар подумал, что теперь он спускается из рая в самый настоящий ад.
Сыщик бросился к Нижинскому, но тут на лестнице зажегся большой канделябр на тридцать свечей. Его держал старик с длинными острыми ногтями и белой маской с вытянутым носом и пустыми глазницами. Тело старика полностью покрывало фирменное черное пальто «Конфуций». Его оборванные по низу края прекрасно соответствовали общему мракобесному стилю.
– Кощей Бессмертный объявляет русский праздник открытым! – проскрипел низким голосом Поль Пуаре. Все гости выдохнули, рояль заиграл отрывки из балета Стравинского «Жар-птица», и общее веселье снова охватило всю галерею.
– Вот это праздник! Я впервые присутствую и участвую в подобном безумии одновременно! – воскликнула Николь. – Расслабься и отбрось мрачные мысли! Ты сегодня уже обо всем позаботился: гвардейцы охраняют нашего бога танца лучше, чем ты думаешь!
Она вместе с Броней Нижинской и Люси Жанвиль сегодня оделась в черное платье-абажур, которое Пуаре ввел в моду в прошлом году. Ноги девушек чуть просвечивали сквозь прозрачные муслиновые шаровары, но сверху прикрывались юбочкой в форме абажура. Все три кикиморы показались Ленуару прелестницами из высшего общества.
– Господин Ленуар, послушайте Николь! Ее никогда не обманывает внутренний голос. Даже когда мы работали вместе в Bon marché, она всегда чувствовала приближение опасности. То есть… Ой, я хотела сказать, опасных клиентов. – Люси вдруг поняла, что ее воспоминания рискуют скомпрометировать Николь, и от этой мысли смутилась еще больше.
– Не думаю, что в Bon marché часто заходят опасные убийцы, – тихо сказал Ленуар. – Чего не скажешь о сегодняшнем празднике.
Сыщику никак не удавалось расслабиться. В каждом резком движении и громком смехе гостей, в каждом взгляде и небрежно брошенном слове чудилась возможная угроза. Праздник длился уже целый час, и этот час казался бесконечной цепочкой минут, все сильнее и сильнее сдавливающих шею. Нижинский послушно хватался за «юбку» Дягилева, и Ленуар ходил за ними тенью, то всматриваясь перед собой в незнакомые ему лица, то озираясь на знакомые голоса.
Наконец Пуаре объявил танец Жар-птицы. Заиграла музыка, и в центр зала вылетела Карсавина. Длинные перья в ее волосах отсвечивали золотым и желто-горячим. Девушка взмахнула руками, словно крыльями, и, затрепетав, как испуганная сказочная птица, очертила движениями большой круг, в котором собралась танцевать. Нижинский завороженно смотрел на артистку. Ленуар, как всегда, скользил взглядом по залу.
Николь в это время решила воспользоваться случаем и попросить комментарий для своей газеты у Поля Пуаре. Она подошла к Кощею Бессмертному и увела его за собой на второй этаж.
Танец Жар-птицы продолжался. Карсавина хлопала огромными ресницами, как крыльями, металась от одного гостя к другому, отрывисто касаясь пола. Все зрители следили за каждым ее движением. Все, кроме Ленуара. Тогда Карсавина, словно спасаясь от невидимого охотника, прижалась к Ленуару и легко обожгла поцелуем его шею. Нечисть вокруг запищала от восторга. Ленуар тоже смотрел на балерину.
Из толпы вышел Фокин. Иван Царевич готовился к охоте за пером Жар-птицы. Все движения артистов сливались с движениями и дыханием музыки. Рояль набирал в легкие воздух и рассыпался звонкими нотами волшебной русской сказки.
Тем временем Поль Пуаре в костюме Кощея начал спускаться по лестнице в зал. Николь рядом с ним не было, что Ленуару показалось странным. Музыка заиграла громче. Мелодия стремительно неслась к кульминации. Еще чуть-чуть – и Иван Царевич поймает Жар-птицу.
Кощей Бессмертный подошел к роялю и поднял стоявший на нем канделябр.
– Па-бам! – ударил по клавишам последний аккорд пианист. Иван Царевич поймал Жар-птицу, вытащил из ее хвоста перо и поднял над головой. Ленуар снова посмотрел на Пуаре. Что-то в его походке было не так. Сыщик опустил глаза: из-под пальто «Конфуциус» торчала еще одна длинная черная юбка.
– Это не Пуаре! – крикнул Ленуар и сделал шаг в сторону незнакомца.
– Конечно, это не Пуаре, – засмеялся леший справа от сыщика. – Это Кощей Бессмертный! Царь русского подземного царства!
Иван Царевич сделал круг с пером Жар-птицы. Публика взорвалась аплодисментами. Кощей посмотрел в сторону Ленуара и пошел к Ивану Царевичу. Свечи канделябра в его руке отражались в глазах восхищенной толпы. Кощей выхватил у Ивана Царевича перо Жар-птицы и сказал:
– Да будет свет!
Ленуар, расталкивая нечисть, продирался к Кощею. Ему оставалась всего пара шагов, когда тот поджег перо Жар-птицы и вместе с канделябром бросил его на пурпурную штору, закрывающую выход в парк. Она тут же вспыхнула. Ленуар подумал о том, что сегодня девять из десяти дверей галереи были заперты. Вокруг закричали.
Третий круг ада
Весь зал загудел, затрещал и задвигался одновременно. Николь держала за руку Люси и искала глазами Ленуара. Все давили друг друга, сталкивались и отталкивали от себя тяжелые тела соседей. Наконец она его увидела.
– Турно, двери! – орал Ленуар, вскочив на тот же стол, на котором еще совсем недавно Синий бог играл на балалайке. – Выламывайте двери! Действуем по плану!
Турно кивнул и в следующую секунду уже несся со стуком, как бык, на первую из запертых дверей. Все шторы были охвачены огнем. Дым распространялся со скоростью дувшего из первой двери сквозняка. Особняку Пуаре угрожала смерть от огня Жар-птицы. Ленуар схватил замершего от ужаса Нижинского и потащил его за собой.