– Конечно нет! Вы только посмотрите на счета за 1909 год! Эти русские сразу хотели слишком многого. Вы знаете, что они велели переделать весь пол на сцене «Шатле»? Сказали, что он рассохся от старости, увидели в нем щели, бугры и выемки. Пришлось наскоро ремонтировать, забивать в щели рейки, шлифовать доски, а это тоже расходы, – продолжал жаловаться Астрюк. – Высокие требования они предъявили и к светильникам. Прожекторов и рефлекторов понадобилось больше, чем обычно. Мы заново обили все театральные кресла, чтобы благородная публика не чувствовала себя в балагане! Но это тоже расходы. Почему никто не мог приехать в театр, чтобы учесть их в смете заранее? Я не привык так работать. В результате весь сезон вышел дефицитным. Чтобы возместить потери, я вынужден был обратиться за поддержкой к самым влиятельным лицам! Дягилев тратил деньги не глядя и задолжал мне тогда сорок тысяч франков. Если бы я не забрал и не продал потом все декорации и костюмы «Русского сезона», то остался бы в полном убытке. Нет, так дела не делаются!
– Можно ли посмотреть ваши счета по «Русским сезонам» и траты по текущему сезону? – осторожно спросил Ленуар. Когда ты бывший банкир, цифры часто более красноречивы, чем люди. Особенно в том, что касается театральных дел, где по традиции видимость важнее реальности.
– Посмотрите! Будьте любезны! Скрывать мне нечего. – Астрюк вытащил из правого секретера несколько копий набранных на печатной машинке отчетов и протянул их Ленуару. – Вот это его долг за 1909 год. Посмотрите, только за афиши, расклейку афиш и рекламу в газетах я заплатил 20 306 франков. Добавьте к этом услуги секретаря для Дягилева, переводчика, 15 000 конвертов, циркуляров и писем и услуги писателей, чтобы их подписать, услуги доставщиков приглашений, билетов и костюмов, услуги грумов, шоферов для срочных дел, уплату комиссии по авторским правам в Общество авторов, депеши и звонки Дягилева в Санкт-Петербург, марки, а также услуги журналиста для отслеживания опубликованных статей о сезоне, в том числе оплаченных нами… Получается еще двадцать тысяч!
Ленуар пробежал первый отчет глазами. Его догадки подтверждались: если деятельность импресарио в Париже выразить в деньгах, то основные средства, до восьмидесяти процентов от общей суммы, шли на рекламу: афиши, статьи в прессе и личные приглашения в театр…
– А кто занимался выбором газет и рекламой?
– Конечно я! Дягилев не знает парижского общества, он не знал, к кому обратиться, чтобы все было организовано на достойном уровне. Программа – это полдела. Программа сезона – значит взять на себя гарантии и обязательства. А взять на себя гарантии и обязательства – значит составить точный бюджет и придерживаться проставленных в нем цифр.
– В седьмом пункте числится деревянная столешница для письменного стола за 20 франков. За это тоже должен был платить Дягилев? – с сомнением спросил Ленуар. – И за услуги полиции в театре «Шатле» тоже?
– А почему я должен из своего кармана платить за дополнительный стол для рассылки писем по русскому сезону? – искренне удивился Астрюк.
– А вот здесь, почему вы берете себе 2614 франков за авторские права?
– Благодаря моим связям Дягилев получил скидку и отправил Обществу авторов только половину нужной суммы. С моей стороны это была большая услуга, поэтому мы договорились, что он заплатит мне десять процентов с выручки.
– Если было столько расходов и Дягилев остался вам должен, то на каких же условиях вы с ним работаете?
– Мои услуги оплачиваются по тому же принципу, по которому я работаю с американской оперой и Карузо: пять процентов от продажи билетов за вычетом налогов и двадцать пять процентов от общей прибыли. Если она, конечно, есть. После сезона 1909 года, когда Дягилев отказывался выходить со мной на связь и собирался привезти сезон 1910 года в Парижскую оперу, а не в «Шатле», я почувствовал, что меня обманули и предали. Мне больше не хотелось работать с импресарио, который не умеет серьезно подходить к делу.
– Тогда почему же вы все-таки заключили с ним договор на 1910 год и не побоялись устроить два параллельных сезона: итальянский и русский?
– Потому что русские балеты, несмотря на наши с Дягилевым отношения, имели колоссальный успех. Что тут говорить, во многом благодаря моим заботам, как вы видели… Кроме того, у русских и итальянских сезонов разная публика. И разве парижанин, оплачивающий свою ложу в Опере за 3000 франков в год, не может позволить себе пойти в театр «Шатле», когда там выступают русские артисты балета? Одно другому не мешает.
Ленуар просмотрел основные расходы по «Русским сезонам» за 1910 и за 1911 год. Оперные певцы до сих пор обходились антрепризе в полтора раза дороже, чем артисты балета. Один Шаляпин брал себе 55 000 франков, что примерно равнялось стоимости всего кордебалета.
– Учитывая отсутствие оперных певцов, этот год обещает гораздо большую прибыль, чем обычно, не правда ли? – высказал он вслух свою мысль.
– В этом году, – оживился Астрюк, – все зависит от вас. Именно поэтому я и согласился с вами сегодня встретиться. «Послеполуденный отдых фавна» вызвал большой скандал, но парижская публика обожает скандалы! Они притягивают в театр новых зрителей. Все хотят самостоятельно убедиться, что все настолько вызывающе, как об этом написал Кальмет. А вот если Нижинский больше не сможет выходить на сцену…
– Вы хотите сказать «если его убьют или покалечат»…
– Если он не сможет выходить на сцену, и спектакли придется отменить, то я снова рискую потерпеть убытки. Тогда это точно будет последний русский сезон в Париже. У меня есть связи, но без Нижинского их не хватит, чтобы гарантировать успех русского балета. К тому же мой собственный театр откроется только в следующем году. Там все будет по-другому! Но сейчас мне нужна помощь полиции. Мне нужна ваша помощь, господин Ленуар. Сегодня утром я узнал о том, как вы остановили пожар в особняке на улице д’Антен. Остановите пожар и в театре «Шатле».
Астрюк пристально посмотрел на Ленуара, словно пытаясь его загипнотизировать.
– Вы умный человек, Астрюк. Что вы сами думаете о статье Кальмета? Кто за этим стоит? – спросил Ленуар.
– Кальмет – опытный редактор. Обычно он не вмешивается в наши театральные дела, потому что мы – и я, и русские – хорошо ему за это платим. Но, для того чтобы оказывать влияние, даже Кальмету надо удерживаться на своем посту редактора. А это решают акционеры газеты. Или, может, там тоже замешан Дягилев, кто его знает? Серж любит эпатаж и скандалы. От него всего можно ожидать.
– Я вижу, что Дягилев платил за полицейскую охрану в прошлые годы. В этом году мои гвардейцы работают в «Шатле» за счет государства. Если вы хотите, чтобы они проявляли большую бдительность и самоотдачу, заплатите им дополнительно. Они тоже люди и не захотят подвергать себя опасности каждый день ради спасения русских танцовщиков. Вчера у нас уже была бессонная ночь, и я не знаю, что готовит нам сегодняшний день.
– Вам я тоже должен доплатить? – Астрюк пристально посмотрел на Ленуара и поправил свою бабочку.
Когда Ленуар работал в банке, он видел много дельцов, подобных Астрюку. Дельцов, которые прежде всего думали о своем положении, своих интересах, своем доме, своих людях… Чаще всего это стремление к «своему» не добавляло в их жизнь ничего, чем могли бы гордиться их дети.
– Мои услуги не продаются, – ответил сыщик.
За балет!
Услуги Пьера Вилье мог купить любой, кто хорошо заплатит. Обитатель южных парижских окраин с детства имел привычку перевязывать свои жидкие прилизанные волосы в маленький пучок на затылке, за что прославился в узком кругу как «Хвост». Однако паспортом в мир банды «Могикане Монпара» послужили ему не волосы, а умение ловко перерезать глотки своим врагам складной бритвой. Сам он говорил, что обучился этому искусству, когда воевал в Африканских пехотных батальонах. Оттуда обычно не возвращались, а Хвост вернулся. Весь в татуировках и шрамах от ножевых ранений, зато живой. С тех пор его и взяли под крыло могикане.
«Могиканами Монпара» называли самую кровавую банду апачей. Они держали под контролем весь Монпарнас. «Стальные сердца Сен-Уана», «Здоровяки из Ля Виллет», «Душители Берси» по сравнению с ними были финтифлюшками, а «Коты Бельвеля» и «Сердцееды с Гут-д’Ор» и вовсе им в подметки не годились. Единственными, кто мог бы бросить могиканам вызов, были «Волки холма», но они уже дюжину лет контролировали Монмартр на правом берегу Парижа и предпочитали не вмешиваться в чужие дела. В конце концов, у каждого своя территория.
А вот центр Парижа, где находился театр «Шатле», относился к дикой прерии, куда апачи совершали организованные набеги в поисках новой добычи.
Хвост никогда не действовал в одиночку. Могиканин мог выжить только держась за своих. «Своими» он считал парней, с которыми отправлялся в ходку. Все они родились в бедных парижских кварталах, но их объединяли общий кодекс поведения и происхождение. Чем больше могикане любили свою, французскую кровь, тем чаще им хотелось пролить чужую. И им не нравилось, что за последние двадцать лет их родной Монпарнас заполонили чужаки из других стран. Им не нравился новый «Вавилон». Им не нравилось, что их соседями становились итальянцы, испанцы и русские. Им не нравилось, что теперь их заставляли называть всех этих иностранных невеж «мсье». Какие они, к черту, «мсье»? Приезжали в Париж, потому что у них были деньги на переезд и большие планы на захват родины Хвоста.
Власти старались с каждым годом укоротить «резервацию» могикан. Чужаки действовали так же. Они не умели как следует говорить по-французски, но сразу кричали о своих правах и пытались укоротить резервацию, только не могикан, а всех французов. Но Хвоста не обманешь. Он считал себя просвещенным. Обычные могикане думали о мелочах. А он, Хвост, думал сразу обо всем племени. Стратег с широким кругозором – в первую очередь резал чужаков.
Сегодня Хвост был в особенно благодушном состоянии. Задание полностью отвечало его нутру: прийти и показать чужакам, кто тут главный. Работа непыльная, да и куш он отхватил мясистый. Единственное, что смущало: просили обойтись без бритв, чтобы не заляпать кровью весь театр.