Рогаж обещал познакомить Ленуара с Землеройкой, если тот появится. Но, похоже, у Землеройки на сегодня были другие планы. С каждой минутой сыщик все больше начинал сомневаться в успехе всей его затеи с переодеваниями. Но вот все рабочие затихли: в воротах показался низенький человек в костюме и очках. Шарль Моррас! Тот самый Моррас, идеи которого были сформулированы столь витиевато, что каждый интерпретировал и выхватывал из них только то, что ему удавалось понять и упростить.
Моррас не стал терять времени. Он поклонился собранию и начал свою речь. Говорил он тихим голосом, как интеллектуал, а не как политик, но его слушали с возрастающим вниманием.
– Когда буржуа говорят о рабочих, они словно пытаются их укорить в том, что они вообще существуют на этом свете. Они говорят: разве жизнь рабочих не стала счастливее, чем была раньше? Разве они не живут более комфортно? Разве у них нет крова над головой и лучшей одежды? Разве они не лучше питаются? Разве они не стали зарабатывать больше? Это правда. Но буржуа забывают, что и они стали жить комфортнее, и они стали лучше есть, зарабатывать и одеваться, что вместе с повышением заработной платы повысилась и стоимость жизни. Почему, когда мы говорим о буржуа или аристократии, мы не говорим, что их жизнь стала комфортнее?
Все собравшиеся зааплодировали. Ленуар продолжал следить за участниками собрания.
– Нет, нельзя обвинять рабочих в том, что методом создания коалиций и забастовок они со своими товарищами борются за увеличение зарплаты. Вас спрашивают: зачем вам высокая зарплата? Но это дело самих рабочих, это ваше дело и ваша борьба. Вы имеете право бороться за повышенную оплату и лучшие условия труда, чтобы отложить деньги на старость, чтобы купить себе обновку или отправить деньги семье. У каждого социального класса своя борьба. Вы тоже живые люди, и это ваша борьба!
– Да! – с чувством крикнул лысый, поднимая вверх кулак. – Долой буржуазию!
– Почему буржуа всегда представляют рабочего лентяем, хулиганом и пьяницей? Почему они не представляют вместо этого нормального рабочего? Не слишком трудолюбивого, но и не лентяя? Рабочего, которому нужны деньги не только на себя, но и на то, чтобы прокормить свою жену и детей? Именно поэтому я призываю вас не останавливаться, но цивилизованно отстаивать свои интересы, а не всецело вручать свою судьбу в руки владельцев фабрик, в руки своих отцов, братьев или мужей. Что значит цивилизованно? Это значит организованно и требуя взаимных обязательств и равных гарантий, а не просто устраивая саботаж и парализуя работу промышленности и нашей нации. Помните, что, когда амбициозные политики призывают вас к беспорядкам, они будут использовать эти беспорядки в своих интересах для вхождения в Национальную Ассамблею и министерства. Мы живем в век республики, в век демократии. Но демократия – режим, который подстрекает к беспорядкам. Это режим, при котором зачинщики беспорядков делают себе карьеры. Любой, кто призывает к забастовкам, будет выбран народом.
На этот раз оваций не последовало. Перед Моррасом стояли профсоюзные, а ведь именно они подстрекали к забастовке и организовали сегодняшнее собрание для приспешников. Заметив свой промах, Шарль Моррас, тем не менее, не изменил себе и продолжил речь в том же духе. Постепенно воодушевление вновь стало возвращаться. Каждый тезис Морраса рабочие поддерживали аплодисментами. Наконец, оратор перешел к главной мысли своего движения.
– Франция – это не тридцать или сорок миллионов жителей, – сказал он. – Это миллиарды умерших людей, которые создали нашу культуру. Вот на чем строится нация. Партия выражает индивидуальную волю, а общую волю народа выражает нация. Партия – это сообщество, а нация – это общество. Именно нация всех объединяет. Нация не имеет отношения к расе, она имеет отношение к обществу. Разрушьте нацию и национальную идею, и вы оголите человека. Он потеряет опору, станет беззащитным и быстро растратит все свои способности. Если патриотизм – это любовь к земле и защита своей земли, то национализм – это любовь к своим отцам и тому, что они создали, это наше наследие!
– Ура! – закричали в публике.
– Но у Германии тоже национализм! И к чему он привел? – спросил один из участников собрания, стоявший к Ленуару спиной. Несмотря на все старания выглядеть незаметно, новая ткань его униформы и перебинтованное ухо сразу обращали на себя внимание.
– Национализм национализму рознь. Если французы ассимилируют достижения человечества, германцы замыкаются в тюрьме национального духа и расовой теории. У нас другой путь, мы открытая нация, которая не боится новых варваров нашего века, потому что верит в силу своих ценностей, – ответил Моррас.
– А как же иностранцы? Их уже много в Париже, они не хотят разделять наши ценности, живут и держатся вместе. Это не французы, это варвары! – крикнул лысый. Вся толпа подхватила последнее слово, и оно прокатилось эхом по всему двору.
– Варвары могут добавить в расу свежую кровь, но они не способны задать новый ритм ее развитию. И французская литература никогда не возродится из германских заимствований, – продолжил свою речь Моррас. – Конечно, варвары полезны. Их чувства сильнее, они более жестоки, и порой это даже вызывает отвращение. Они открывают себя, или, если говорить точнее, они открывают нас, и начинают думать, что в них тоже есть нечто, что принято называть «загадочной душой». Но за этой загадкой ничего не стоит. И варварское искусство заканчивается там же, где и начинается! Они не знают, что такое гармония. Нас заставляют любить уродство, лишь бы оно было оригинальным. Любителей такого искусства не волнует ни прошлое, ни числа. Все то красивое, что они случайно творят, связано с латинской или греческой культурой.
Я называю варварством все, что чуждо классической культуре, все чуждое не только сокровищам латинской и греческой традиции, но и высшей ступени развития человека. Варварство начинается там, где чувствительное животное отказывается от разумного поведения, предпочитая самому выбирать себе дорогу. Варварство начинается там, где сильные впечатления беспорядочно выливаются из наших душ в произведения искусства в самом неотесанном виде. Их жизнь коротка. Она длится не дольше одного модного сезона.
Я называю «варваром» слугу материального или, например, слугу процедур или инструментов своего искусства. Когда поэт начинает поклоняться рифме, а писатель живописному эпитету, когда оба ради формы готовы сами превратиться в амфоры, в подделки и словари самых распространенных рифм и метафор.
– Значит, русские балеты правильно разгромили? – крикнул незнакомец с перебинтованным ухом. Когда он повернул голову, Ленуар узнал в нем… Габриэля Астрюка! Сыщик не верил своим глазам. Что этот напыщенный импресарио делает сегодня на собрании? Да, это точно был он!
– Нет! Не все русские произошли от скифов. И пусть нас с ними разделяет пропасть, их культура выросла на греческой почве, на почве Византийской империи. Даже сам русский язык происходит от греческого. Этого у них не отнять. И я осуждаю нападение на русскую труппу в театре «Шатле». Сделав этот шаг, погромщики сами уподобились варварам, покушающимся на латинскую культуру. Варварство не может включить в себя цивилизацию, оно может только включиться, растворившись в ней. Не уподобляйтесь варварам, будьте достойными гражданами французской нации!
В толпе раздались сначала негромкие, а потом все более уверенные хлопки. Рогаж сплюнул и сказал своим:
– Эх, Моррас, Моррас… Надо действовать! Пока мы будем думать о том, кому мы уподобляемся, а кому не уподобляемся, иностранцы заменят нас на всех заводах!
– Да уж… – промычал в ответ старик.
– Землеройка правильно сделал, что не пришел сегодня на встречу. Он-то точно не отступит от своего. Он никогда не бросает то, что начал. Вчера у нас не получилось, сегодня он доведет свое дело до конца, – сказал Рогаж, совсем забыв о своей утренней робости. – Как думаешь, Ленуар, будут еще русские выступать сегодня в «Шатле» или уже нет?
Но сыщик вместо ответа начал продвигаться сквозь толпу к Астрюку. Моррас закончил свою речь и под общие аплодисменты жал руки главам профсоюзного движения обувной фабрики. Ленуар оказался зажатым в толпе желающих лично поблагодарить Морраса за выступление. Астрюк, наоборот, успел подойти к Моррасу и, обменявшись с ним несколькими словами, повел его обратно к воротам, помогая организаторам расчистить путь.
Сыщик стал пробираться к ним. Главное – выйти за ворота. Рабочие туда не пойдут – останутся обсуждать во дворе речь Морраса… Ленуар, наконец, выбрался на улицу и посмотрел направо.
Моррас уже сидел в большом фиакре, а Астрюк жал ему руку и передавал маленькую квадратную коробочку. Затем дверца захлопнулась, и шофер уже приготовился заводить фиакр, как перед ним выскочил взлохмаченный Ленуар в рабочей робе. Шофер, видимо, принял его за анархиста, выбежавшего из мануфактуры, и нажал на клаксон. Астрюк вытаращил глаза на сыщика. Ленуар воспользовался всеобщим замешательством, обогнул фиакр сбоку и вырвал коробочку из рук Морраса. Однако вместо того чтобы сбежать с добычей, он ее открыл.
– Что это?.. Что здесь происходит? Кто вы, мсье? – крикнул Моррас. Но вместо напавшего ему ответил Астрюк:
– Не волнуйтесь, это не рабочий и не вор. Это агент Безопасности парижской префектуры полиции.
Тем временем Ленуар открыл коробку. Там лежали карманные часы фирмы Breguet. Он вывернул подкладку – пусто. Было очевидно, что речь идет о новых дорогих часах, то есть о подарке…
– Прошу извинить мне мое неподобающее поведение, господин Моррас. Но мне нужно было кое-что проверить, – Ленуар с поклоном вернул часы, и Моррас с ворчанием велел шоферу трогаться.
– Да уж, если бы вы вежливо попросили отдать вам часы, то никто бы и ухом не повел. Честно признаться, не ожидал вас здесь увидеть! Вы выглядите как настоящий бельвилец, мсье Ленуар! – сказал Астрюк.
– А вы выглядите как засаленный агент из страховой компании, – ответил Ленуар. – Зачем вам понадобилось забинтовывать ухо? Вы ранены?