Николь подбежала к Ленуару. Они быстро осмотрели первый фиакр. Никого. Второй – тоже никого. Когда Ленуар подошел к третьему, его нервы были на пределе. В этот момент на улицу вывернул трамвай. Железные колеса стучали по рельсам так же громко, как стучало в голове у сыщика.
– Габриэль! – позвала Ленуара Николь. Он обернулся. Девушка молча показывала пальцем на одну из больших корзинок в фиакре и на рулоны ткани, валявшиеся на коробке рядом.
Ленуар сделал пару шагов вперед. Но тут крышка подпрыгнула, и, сбивая Николь с ног, продавец обуви вывалился из корзинки. Сыщик впервые видел его так близко. Смуглая кожа, разорванное ухо… Движения его были мягкими, словно он всю жизнь только тем и занимался, что бесшумно пятился, перескакивая с камня на камень мостовой. Ленуар двигался прямо на него. Турно тоже начал подходить с другой стороны. Колеса трамвая стучали все ближе.
– Вы не понимаете! Он должен умереть! – крикнул парень, ступив одной ногой на рельсы. – Он символизирует все то, что мы отвергаем!
Водитель трамвая нажал на тормоза. Колеса заискрились, но не останавливались. Казалось, что преступник ничего вокруг себя не замечал. Он смотрел только на Ленуара, продолжая что-то кричать. Еще три метра – и трамвай его задавит… Теперь остальные работники магазина тоже молча таращились на рельсы. Водитель нажал на клаксон. Этот звук оглушил всю улицу. Продавец обуви посмотрел на трамвай. Его лицо скривилось в улыбке.
Ленуар бросился к нему и резко дернул на себя. Все ахнули. В следующую секунду трамвай проехал там, где только что стоял продавец обуви, и плавно остановился. Нижинский сильно побледнел и не мог сдвинуться с места. Турно загородил его своим телом.
– Эй, мсье сыщик! – сказал продавец обуви. – Он все равно умрет. Всех ты никогда не спасешь!
Затем преступник оскалился и засмеялся. Сначала тихо, а потом все громче и громче, и вот уже его смех походил на невыносимый скрип проржавевшего велосипеда. Парень согнулся вдвое, словно ноги его больше не держали, и продолжал хохотать. На улицу выбежал квартальный и громко засвистел. Ленуар выпустил из рук оседавшего на тротуар преступника, отряхнулся и сказал Николь:
– Это конец, дорогая.
Услышав эти слова, продавец обуви вскочил и схватил Николь сзади за подбородок. Теперь его лицо стало абсолютно серьезным.
– Габриэль! – крикнула Николь.
Она держала за руку продавца и хватала ртом воздух. Продавец снова оскалился и с животной ловкостью отступил на шаг назад.
– Отпусти ее! – хрипнул Ленуар.
– Отпустить?.. – спросил продавец. – Всех ты никогда не спасешь, флик!
Его рука дернулась и полоснула девушку ножом по горлу.
– Нет! – закричал Нижинский. Продавец с дикой улыбкой повернулся к танцовщику. В следующую секунду его схватил Турно.
Щеки Ленуара забрызгало кровью. «Пам-пам-пам!» – стучало в висках. Он ничего не слышал. Николь падала, падала медленно, словно сшитая из шелка куколка. «Всех ты никогда не спасешь! Всех ты никогда не спасешь!» – заезженной граммофонной пластинкой звучало в голове сыщика. Он подхватил девушку. Она шевелила губами и, казалось, никак не могла понять, почему не получалось вымолвить ни слова. Ленуар сжал горло Николь, надеясь, что сможет остановить кровавую жижу. Девушка подняла руку. Сыщик подхватил ее и прижал к себе.
– Только не умирай! Николь! Мы будем… Не умирай! – шептал Ленуар.
Девушка смотрела на него, и на ее губах Ленуар читал свое имя. Затем рука Николь выскользнула из ладони Ленуара. Сыщик сжал пальцы. В них остался перстень. Сапфировый перстень Нижинского.
Когда Турно связал продавца обуви, Нижинский поежился и провел пальцами по руке.
– Кажется… Кажется, я потерял кольцо, – сказал он Броне.
Броня смотрела на французского сыщика и молчала. Он походил на сломленную ветку, нависшую над Николь. Ветка то поднималась, то прижималась к остывшему телу, словно ее раскачивал невидимый ветер. Броня перекрестилась.
Нижинский оглядывался вокруг, будто искал знакомое лицо, но не находил. В конце концов, он повернулся к сестре и сказал:
– Броня, меня хотели убить! Мы здесь совсем одни.
– О чем ты говоришь? Я с тобой, – прижалась к брату Броня. – И Ленуар.
– Что Ленуар?
– Он твой ангел-хранитель.
– Я никогда не верил в Бога, Броня… – сказал Вацлав. – Никогда не исповедовался… Не крестился перед спектаклями, рассчитывая только на себя. Но на этот раз слишком много людей пожертвовали своей жизнью, чтобы я продолжал танцевать…
Броня молчала.
– Понимаешь? Мне нужно возвращаться в театр. Нужно набраться мужества и вернуться на сцену. А я боюсь. Раньше не боялся, а теперь боюсь, потому что вокруг гибнут люди…
Броня молчала.
– Тебе нужно сходить в церковь, Ваца, – сказала она наконец по-французски.
– У нас нет времени.
– Попроси Дягилева, чтобы перед спектаклем привели священника.
Нижинский снова потер руку, на которой недавно красовался сапфировый перстень.
– Нет, Дягилев мне уже не поможет.
В этот момент к ним повернулась Люси Жанвиль. Все лицо девушки было в слезах, но она вытерла нос платком и сказала:
– Я могу привести священника прямо в уборную. Перед спектаклем.
Нижинские с удивлением посмотрели на Люси, словно до этого совершенно забыли о ее существовании.
– Я точно смогу, – твердым голосом повторила девушка.
Отсутствие чувств и вещей
Турно насупился и застегнул рукава своей сорочки.
– Он молчит. Я его и так и эдак уже рукой приложил, а он только улыбается и молчит.
Пизон уставился на тюлевые занавески своего кабинета. Их белизна успокаивала. Начальник отдела краж и убийств поправил галстук и спросил:
– Настоящего продавца обуви нашли?
– Да, мы сразу тогда отправили квартального, чтобы узнать в магазине его адрес. Кристиана Вальми нашли при смерти связанным в его съемной комнате, неподалеку. У парня так одеревенело все тело, что он еле дышал.
– Хлипкие какие все стали… Я на его месте уже давно бы освободился, – проворчал Пизон.
– Так Сантос этот его мокрым канатом связал, а в рот тряпицу затолкал, чтобы тот умер без криков…
– Мокрым канатом? М-да… Таких выкрутасов у нас давно не было, да, Турно?
– Веревка высохла, передавила все. То, что Кристиан выжил, – чудо. Когда мы его нашли, он сначала только хрипел, но имя своего мучителя назвал – Роберт Сантос. Всю ночь, говорит, вспоминал, как записал имя в квитанции. Оказалось, что этот Сантос накануне у него обувь приходил заказывать.
– Готовился, пес… – Пизон сжал губы и покачал головой. – С кем же мы имеем дело, а, Турно?
– Не знаю, мсье. Но по профессии Сантос – учитель Священного Писания в школе Св. Николая.
– Как вы это узнали?
– Это Ленуар. У Сантоса были в кармане деревянные четки. А кисточка на них перевязана юбилейной тесемочкой вот такой…
– Ленточкой?
– Да, школьной ленточкой. Мсье Ленуар отправил Бернара узнать, не имеет ли Сантос отношения к католической школе. Так тамошний директор сказал, что Сантос уже десять дней как не появлялся. Отпросился в отпуск для того, чтобы помочь брату с лечением, а после никаких от него новостей не поступало. Но в школе нам дали адрес Сантоса.
– Хорошо, очень хорошо. Завтра тогда проведем в его доме обыск, – довольно сказал Пизон.
– Так поздно уже.
– Что значит поздно?
– Мсье Ленуар уже там.
– Ленуар?.. Так ведь Сантос убил журналистку…
– Да, но мсье Ленуар все равно уже там.
– Как он?..
– Честно говоря, мсье, я по этому поводу и пришел! Освободите его от дела. Таким я его еще никогда не видел.
Густые волосы Ленуара разметались, словно языки адского пламени. Лицо отдавало пеплом, а лопнувшие в глазах сосуды, казалось, навсегда впитали чужую кровь. Липкие красные пятна покрывали старую рабочую робу сыщика, которая ему не принадлежала. Перед обыском он пошел помыть руки. Он долго тер пальцы, подставлял их под холодную струю воды, но до конца смыть кровь никак не удавалось. Она забиралась тонкими змейками под ногти, под кожу, под ребра и жалила сердце. Когда Ленуар вернулся в комнату Сантоса, в его душе не осталось никаких чувств. Он превратился в автомат, тщательно и последовательно выполняющий свою работу.
При виде Ленуара Бернар Бланш поежился. Он встречался с Николь только пару раз и считал ее красавицей. На него бы такая точно не посмотрела. А вот Ленуар – другое дело. Жаль их обоих.
– Проверь шкаф и кровать. Я беру на себя книги и письменный стол, – сказал сыщик чужим голосом. – Только перчатки надень. Скоро сюда приедут из отдела Бертильона – нам лишние проблемы не нужны.
Филер молча кивнул и еще раз огляделся вокруг. В комнате было только одно окошко. Бернар всегда в первую очередь в помещении отмечал все ходы и выходы. И из этой комнаты, пожалуй, даже в окошко не вылезешь. Настоящая келья, в такой может жить только дух, которому не нужно ни есть, ни пить, ни думать о мирских заботах. На стене висело распятие, а в шкафу – две сутаны, один костюм и пара старых, но чистых сорочек. Видимо, на праздник Пуаре он пришел в одной из сутан, которую приняли за юбку.
В комнате не было ничего, что выдавало бы психологически неуравновешенного человека. Никаких картин или рисунков на стенах, никакого эпатажа в одежде, никакого индивидуального беспорядка. Комната выделялась скорее отсутствием вещей, чем их скоплением, пустотой, а не наполненностью.
Под кроватью в коробке было сложено белье, а рядом стояла корзинка. Все в комнате отдавало ветхостью, и на этом фоне корзинка неожиданно выделялась. Вытащив ее, Бернар понял, в чем дело. Она буквально светилась свежей, еще не потрепанной и не потемневшей на солнце лозой. Бернар открыл крышку – на дне лежал незаряженный револьвер и распечатанная упаковка патронов.
– Мсье, смотрите, здесь «наган».
– Не трогай. – Ленуар подошел и заглянул в корзину. – Он русский, видишь? Вот тут написано кириллицей. Вероятно, перед нами то самое орудие убийства Григория Чумакова… Отложи корзинку в сторону, пусть лабораторные отпечатки снимут.