Ленуар тем временем пролистал Библию и несколько томов Евангелия – других книг у Сантоса не водилось. Теперь сыщик принялся за письменный стол. В ящиках стола нашлись только карандаши, конверты и чистые листы бумаги. Все конверты были адресованы «Св. Деве Марии». А на столе аккуратной стопочкой лежали последние номера католической газеты La Croix. И все. Больше у Сантоса ничего не было, словно он приходил сюда только спать и молиться.
Ленуар сел за стол и начал просматривать газеты.
– Кажется, здесь кое-что есть…
– Благочестивые советы от монашек?
– Не совсем… Вот посмотри… – Ленуар протянул первые три газеты Бернару.
Похоже, Сантос любил не просто читать, но и активно следил за жизнью Парижской епархии и ее правления. Важные для него события или цитаты он подчеркивал карандашом. Но на полях при этом заметок не делал.
– Значит, его все-таки интересовало хоть что-то кроме Священного Писания! – заметил Бернар.
– Не что-то, а кто-то… Все выделенные цитаты принадлежат одному человеку, – прохрипел в ответ Ленуар. – А именно Леону-Адольфу Аметту.
– Кто это?
– Ты не знаешь? – удивился Ленуар. – Это архиепископ и кардинал Парижа… Он был сыном школьного учителя и в молодости долгое время работал секретарем епископа Эврё. Среди агентов Безопасности о нем ходили разные слухи. Говорили, что когда он получил титул викария, то просто каким-то чудом удержался на посту помощника епископа. И это при пяти разных епископах. Все они быстро умирали или назначались в другие приходы… Пять епископов за десять лет!
– Нет, такого я не слышал. Редкий ловкач… – заметил Бернар.
– Я никогда не верил в эти слухи, но сейчас я уже не знаю, во что верить. Аметт потом сам стал епископом Байе, пробился в коадъюторы Парижа, а когда умер кардинал Ришар, занял его место. Сейчас он борется за привилегии и репутацию церкви. Верующие к нему прислушиваются. Пару лет назад он грозился отлучить от церкви всех, кто придет на балет «Мученичество святого Себастьяна», а в этом году – всех, кто придет в театр «Шатле» на русские балеты.
– Ого! Ах да, я слышал, что какой-то кардинал хочет отменить в Париже танго! Получается, речь тогда шла как раз об Аметте!
– Борец за праведный образ жизни своих верующих, – сказал Ленуар, просматривая последние номера газет.
Бернар тоже открыл одну из газет и прочитал выделенные слова обращения Аметта к своей пастве: «Христиане, любить родину – это наш долг и наша обязанность. Никто, кроме нас, не заботится так о ее величии, ее благосостоянии, ее мире, а они невозможны без мудрых и справедливых законов. Католики, мы одинаково любим Бога и родину, Церковь и Францию. История накрепко их связала невидимой нитью. В последние десятилетия их хотят разъединить, а правители страны постоянно своими действиями и законами нападают на Бога и Церковь. Вот почему наш священный долг – положить этой войне конец. Война подрывает устои нашей нации и религии. Речь идет не просто о смене порядка управления страной, под угрозой оказываются свобода, безопасность и даже существование католицизма во Франции».
В La Croix часто публиковались репортажи о выступлениях Его Высокопреосвященства кардинала Аметта, о том, кого он благословил, о том, как он присутствовал на открытии новой церкви или давал наставления о праведной жизни. Именно их Сантос систематически выделял карандашом.
«Бог освещает умы и придает нам сил собрать волю в кулак и действовать…»
«Приходить в церковь в платье с декольте – поднимать руку на Бога. В то время как все верующие идут на жертвы ради божественного благословения своей страны, те, кто забывает о христианских правилах умеренности, вдвойне виноваты. Настоящие христиане согласятся с этим мнением и своим приличным видом и благопристойной жизнью будут подавать пример, который мы от них ждем».
«Дадим всем истину в милосердии: милосердие, умеющее бороться, но которое борется с ошибками, а не людьми. Как завещал святой Августин: уничтожайте ошибки, любите людей». В этой цитате Сантос жирно подчеркнул последние слова «уничтожайте ошибки, любите людей», и Бернар задумался о том, насколько по-разному при желании можно было бы истолковать эти слова.
– Вызови сюда бонну! – вывел его из философских размышлений резкий голос Ленуара.
– Что?
– Сейчас же!
Бернар вернул сыщику газеты и быстро спустился по лестнице к хозяйке дома. Она в свою очередь привела к нему племянницу из Бретани. И еще через пять минут девочка испуганно рассматривала кровавую одежду Ленуара.
– Вы часто убираетесь в этой комнате? – спросил сыщик.
– Два раза в неделю, мсье. Но обычно здесь и без меня очень чисто. Раз в неделю господин Сантос просил отнести белье к прачке, вот и вся работа.
– А кто отправлял его письма? Он сам? Здесь все конверты подписаны «Св. Деве Марии».
– Ах да, еще вот иногда просил отнести его письма. Говорил, что заказывал молитвы за здравие в соборе Парижской Богоматери в честь кого-то из родственников…
– В школе сказали, что у Сантоса не было близких родственников, – заметил Бернар.
Услышав это, девушка покраснела и еще больше заволновалась.
– Куда вы относили его письма? Отдавали почтальону или сами доставляли?
– Так почтальон же долго будет доставлять… А я и так в церковь постоянно хожу, вот и заносила по дороге письма.
– Кому? – не выдержал Ленуар.
– Святой Деве Марии… Как указано на конверте.
– Куда? Куда вы их относили? По какому адресу? Напишите вот здесь, – Ленуар вытащил чистый лист и протянул девушке.
Бонна наклонилась и неровным детским почерком вывела: «Канцелярия парижского архиепископства».
Невинное сердце Марии, молись за нас
Нижинский посмотрел на себя в зеркало и подправил грим. Перед ним снова возник Фавн. Дикий бог. Единственный бог, живущий в гармонии с природой, который сам природа. Бог возрождения, постоянного поиска и обновления. Самый страшный бог.
– Господин Нижинский? – обратился к танцовщику незнакомый ему голос. – Моя сестра сказала, что вы перед представлением хотите причаститься? Обычно я подобное не практикую, но Люси поведала мне о сегодняшней трагедии, и я…
– Спасибо, что пришли, отец… – рассеянно прервал его Нижинский.
– Жанвиль. Отец Жанвиль, – уточнил священник, выкладывая на стул у двери церковную утварь и гостию. – Позвольте узнать, почему вы решили причаститься? Обычно на причастие ходят в церковь или вызывают священника перед смертью.
– Я… Мне очень страшно, отец Жанвиль. Сегодня я стал свидетелем смерти одной девушки… Ее убили из-за меня… И это не первая смерть с тех пор, как я танцую Фавна.
– Признаться, я действительно еще никогда не проводил причастия языческого бога, – сказал Жанвиль. Нижинский посмотрел на священника, надеясь увидеть в его глазах улыбку или хотя бы намек на улыбку, но Жанвиль был серьезен. Этот контраст между словами и внутренним напряжением священника сразу бросился Нижинскому в глаза, однако он решил, что это все нервы. – Знаете, в древние времена христиане уничтожали языческие идолы во имя единого Великого Господа нашего. Вам мешает ваш внутренний идол. Но я помогу с ним справиться.
– Я не хочу никого уничтожать, отец. Я просто хочу помолиться во спасение своей души. Иначе сегодня на сцену мне не выйти. Мне нужны силы, чтобы противостоять тьме, – Нижинский снова посмотрел в зеркало и застыл, разглядывая, как священник берет в руки тяжелый позолоченный крест.
– Мы все противостоим тьме, сын мой. Но победителем станет тот, чья вера останется непоколебимой. Вера – вот наше оружие. Чистая вера.
Священник подошел к Нижинскому и сказал:
– На колени, сын мой.
Танцовщик внимал голосу Жанвиля и невольно начал его слушаться. В конце концов, ему действительно сейчас нужна была вера и поддержка высших сил. Он встал со стула и опустился перед Жанвилем на колени.
– У вас мало времени, сын мой, вкусить Тело и Кровь Христа, и соединиться с Богом нельзя без исповеди. Покайтесь. Покайтесь в содеянном, – почти нараспев произнес Жанвиль.
Нижинский застыл и вспомнил своего отца. Сколько он молился в детстве, сколько он ходил в церковь и исповедовался, но его отец все равно бросил их с матерью и ушел к другой женщине. С тех пор Вацлав никогда не ходил в церковь.
– Простите… Мне не в чем каяться… Разве Бог не любит всех людей безусловной любовью? Разве он не может просто подарить моему сердцу успокоение в тихой молитве?
– Вы взяли на себя большой грех, я чувствую это… Покайтесь, пока не поздно! – Жанвиль поднял крест над головой Нижинского и начал громким речитативом: – Святое сердце Иисуса, сжалься над нами; невинное сердце Марии, молись за нас…
Нижинский закрыл глаза и перекрестился. Звук голоса священника начал казаться ему ветром, дующим над водами океана. С каждой фразой волны поднимались все выше, с каждым «аминь» ветер разбивал их об острые камни ощетинившейся души Нижинского. Фавн внутри него не хотел сдаваться просто так. Он кружился и вглядывался в танцовщика, пытаясь его вернуть в мир зеленых крон деревьев и спелого винограда, в мир, где он танцевал как язычник, как в последний раз в жизни, в мир, где не было крестов и распятий.
– Внемли словам моим, покайся! – зазвучал незнакомый голос в его голове. Нижинский посмотрел на священника. Глаза Эрнеста Жанвиля горели ненавистью и презрением. Он замахнулся крестом и дрожащей рукой ударил им Нижинского по голове. – Изыди! Изыди, сатана!
В этот момент дверь открылась, и Ленуар бросился на Жанвиля. В глазах у Нижинского потемнело, он схватился за стул, с трудом сдерживаясь от того, чтобы не упасть. Однако с каждым движением тело его тяжелело. Кто-то громко кричал. В уборную вбежали люди. Нижинский качнулся еще раз и окончательно потерял сознание.
Во тьме
Домой измученная телесная оболочка Ленуара вернулась поздно. Еще без души. Душа застряла в тот день неподалеку от остановки Bon marché, словно ожидая следующий трамвай, который никогда больше не придет.