Он прекрасно знал, что сладкого Ида не ест совершенно, поэтому с удовольствием предвкушал ожидаемую реакцию.
И тут Ида удивила:
– Обожаю ванильные пирожные! Закажи мне два, пожалуйста!
Не сдержавшись, Кама округлил глаза. Ида взглянула на него по-детски наивно. Обычно опущенные уголки губ сложились в очаровательную улыбку:
– Что такое?
– Дорогая, сегодня ты прекрасна, как никогда, – ответил Кама и поцеловал протянутую над столиком узкую руку.
Раньше он считал Иду Рубинштейн воплощением эпатажа, но позже понял, что просто отстал от жизни. Настоящий эпатаж – это совсем другое.
В Америке, где пришлось пробыть почти год, ему необходимо было сблизиться с четой Мэрфи, красивой и богатой парой, через которых он собирался выйти на нужного человека. Продолжать знакомство Кама не планировал, но однажды случайно встретил Джеральда Мэрфи в Париже и был немедленно приглашен на их виллу в Антибе.
– Мы собрали там настоящую американскую колонию, – с гордостью заявил Мэрфи.
На приеме в Антибе его познакомили с Френсисом Скоттом и Зельдой Фицджеральд. Кама успел прочесть роман Фицджеральда «По эту сторону рая» и был настроен на вдумчивый разговор с модным писателем, ну, или, по крайней мере, легкую беседу о литературе. Однако юная чета весь вечер выделывала такие коленца, что поразила даже его, видавшего виды человека. Сначала Скотт запустил ягодой из десерта в английскую герцогиню, потом разбил любимые бокалы четы Мэрфи, а под конец вообще выкинул номер: поспорил с одним из гостей, что сможет распилить человека пилой, и тут же решил попробовать на официанте. Беднягу привязали к стулу, и если бы тот не сумел сбежать, пока Скотт искал инструмент, неизвестно, чем бы все закончилось. Хозяева взирали на выходки баловня судьбы чуть ли не с умилением, объясняя шокированным гостям, что Скотта просто переполняет радость жизни. Еще более странно вела себя Зельда. Половину вечера она просидела, не реагируя на происходящее, а потом вдруг начала громко смеяться и, вскочив на стол, принялась расшвыривать носком туфли еду, стараясь попасть в кого-нибудь.
Венцом этой странной вечеринки стал звонок из жандармерии. Оказалось, на обратном пути Фицджеральды заблудились, выехали на узкоколейку и заснули прямо в машине, когда та застряла на путях.
– Клянусь, они нарочно все придумали! – смеялся Мэрфи, которого Кама подвез к управлению жандармерии. – Они обожают эпатаж!
После этого случая Егер пересмотрел свои взгляды на жизнь и стал относиться к Иде гораздо снисходительнее.
– Когда увидимся в следующий раз? – поинтересовалась она.
– Смотри, не вздумай поправиться, – ответил Кама, поднимаясь из-за стола, и показал глазами на сияющего официанта, несущего упоительно пахнущие ванилью пирожные.
В этот же день он выехал в Цюрих. Недалеко от него мультимиллионер и скользкий политик Паскевич как раз прикупил хорошенький особнячок с обширным парком.
Ида была права. Даже ночью в особняке не спали. На первом этаже свет горел повсюду, на втором – только в коридорах, но это мало что меняло. Дверь хозяйского кабинета, расположенного в центре коридора, отлично просматривалась. Охранникам незачем было ходить туда-сюда, достаточно сесть с бутылкой пива на стул по разным концам и все. Мышь не проскочит.
Попытка попасть в помещение через окно, например, спустившись с крыши, могла стать невероятным приключением, но была заранее обречена на провал. Егер знал, что окна кабинета замурованы изнутри, создавая видимость источника света за счет вставленных в стены замаскированных ламп. Сей факт Егер установил во время светского визита, нанесенного Паскевичу в прошлую пятницу. Сам хозяин об этом не догадывался, и, абсолютно уверенный в неприступности своего личного Форта Нокс, отбыл на встречу с министром в отличном расположении духа. Впрочем, его золотой запас Каму не интересовал.
Только одно не учел Паскевич, организуя охрану, – любовь охранников к пиву. Ту самую, непобедимую.
Изучению привычек и вкусов охранников, которые оставались на дежурстве в особняке этой ночью, Кама посвятил целый день. Результатом стала доставка бочонка из старинной пивоварни Falken, для чего Кама специально посылал Якова в Шаффхаузен. Бочонок сопровождался запиской, в которой дядя начальника охраны поздравлял племянника с помолвкой и грядущей свадьбой. Дядя, помолвка – все было настоящим, что еще раз подтверждало особую ценность Якова в качестве организатора подобного рода штучек.
Единственным тонким моментом была недостаточная уверенность в том, что начальник охраны захочет делиться пивом с остальными.
На этот случай у Камы были заготовлены свои штучки, не уступавшие по казуистике тем, что придумывал Яков.
Ночь была лунной, и Кама, выжидавший, когда можно будет начать работу, не скучал. Рисунок созвездий всегда вызывал в нем священный трепет и рождал мысли о величии вселенной.
На этот раз, правда, в мысли о глобальном вмешались те, которые он обычно гнал от себя, когда работал. Эти мысли всегда были связаны с Анной и только с Анной. Разумеется, выбить себя из колеи он им не позволял, но дыхание иногда все же сбивалось. А это было плохо.
Вот и сейчас, глядя на звездное небо, в созвездии Лебедя между Денебом и Альбирео он умудрился увидеть ее лицо с завитушкой волос у виска.
Это было настолько глупо, что Кама чертыхнулся про себя.
Нашел время!
Наконец он счел, что пора.
Его дальнейшие действия были стремительными и продуманными вплоть до того, как он оказался перед сейфом в кабинете Паскевича.
С этого момента следовало действовать иначе.
Вскрытие сейфа не терпит суеты.
Выравнивая дыхание, Кама сосчитал до пяти и принялся за дело.
Отворяя тяжелую дверцу, он не переставал прислушиваться к звукам, доносящимся из коридора. Оценить степень безопасности немного мешал храп одного из охранников, сидевшего справа от кабинета, и Кама решил, что уходить будет именно в эту сторону: храп заглушит любые звуки.
То, за чем он охотился, лежало на верхней полке. Раскрыв папку, Кама проверил содержимое. Все так. Чертежи и документация. На нижней полке стояла шкатулка. Открыв, Кама полюбовался чудесным гарнитуром из изумрудов и бриллиантов и хотел уже закрыть ее, как вдруг заметил выглядывающие из-под бархата, которым было выстлано дно, фотографии.
Осторожно достав снимки, он вгляделся в то, что на них изображено, и обрадовался нежданной добыче.
Когда Паскевич начнет метать икру в поисках пропавших документов, эти фотографии станут залогом того, что поиски он направит вовсе не в ту сторону, в какую следовало.
Свою добычу Кама спрятал под одежду.
Чем ближе к телу, тем целей.
Уже у самой двери он на несколько минут застыл, сверяя свои ощущения с тем, что предполагалось увидеть снаружи, и выскользнул из кабинета. Все было именно так, как он предполагал.
Отличное все-таки пиво варит Falken.
Через два дня, заехав по пути в Страсбург и Нанси, он вернулся в Париж, где его уже ждал Яков и еще один верный друг – Джокер. Хотя, пес, кажется, ждал встречи гораздо меньше.
Причина выяснилась довольно скоро. Озабоченный Яков сообщил имя – Шарлотта.
– Она хотя бы басендж? – поинтересовался Кама.
– Шпиц, – коротко ответил Яков.
– Ну это уж… – растерялся Егер. – Я понимаю, доберман. Или, на худой конец, бульдог. Но шпиц! Еще левретку бы подцепил. Ты убеждать пробовал?
– Хамит.
– На хлеб и воду Казанову.
У Якова сразу сделалось скучное лицо.
– Ладно, – сказал Кама. – Поговорю с ним.
Меры воспитательного воздействия дали неожиданный результат: Джокер пропал на целых два дня. Явился тощий до невозможности, но с независимым видом. Зашел и, ни на кого не глядя, потрусил к кормушке, в которой его ждал непонятно как попавший туда – кое-кто проявил непозволительную слабость – свежий антрекот. Поел и как ни в чем не бывало растянулся на солнышке у окна.
– Мерзавец, – произнес Кама, не отрываясь от бумаг.
Разумеется, это замечание Джокер проигнорировал, но с тех пор не бунтовал. Шарлотта была забыта. На время или навсегда – по обстоятельствам.
На следующий день с вокзала Восточный в Берлин, а далее через Польшу в Москву отправился поезд, который еще через три дня доставил добытые им данные человеку, однажды отправившему Егера в Париж.
Именно тогда, когда Кама больше всего на свете хотел остаться в России.
Яков, который никогда не задавал вопросов, если можно было не спрашивать, на этот раз изменил себе.
– Куда? – услышал Кама, доставая портплед, и удивленно поднял брови.
Яков пожал плечами и показал пустую миску.
– Неужели Шарлотта? – ахнул Кама.
– Ее зовут Зизи.
– Варианты?
– За день управится. Она – пудель.
– Тогда задержимся. Но только на сутки. В Монако выезжаем в четверг. Тебе понравится.
– Мне не понравится.
Кама не ответил. Ему сейчас тоже больше нравился Петроград, уже два года носивший имя вождя мирового пролетариата.
Холодный, неприветливый, насквозь продуваемый ветрами. Даже приближающийся июль не принесет туда ни настоящего тепла, ни такого привычного для Европы ленивого летнего спокойствия. Жара, едва наступив, внезапно и скоропостижно сменится холодным дождем, а ветра с Финского залива будут мешать наслаждаться даже короткими вспышками зноя. Непонятный, нелюбимый, уже трижды сменивший свое имя и не привыкший ни к одному из них город.
Как же ему хотелось туда.
Пять лет. Он не был там пять лет.
Супружеская встреча
Лакей вошел с поклоном и, незаметно поправив тюрбан на голове, застыл в дверях.
– Что там? – не поднимая головы, спросила Ида.
– Мадам, вас спрашивает господин.
– Он назвался?
– Господин Горовиц.
От неожиданности Ида села на софе.
– Что он сказал? – помедлив, спросила она.
– Он ваш родственник и хочет повидаться.
– Родственник? Забавно. Проси.
Поклонившись так, чтобы проклятый тюрбан снова не съехал на глаза, лакей важно удалился.