9
Преподаватель истории Филипп Сергеевич Лукин ребятам нравился — человек он добрый, беззлобный, а главное, знал тысячу разных историй, которыми умело разбавлял свои уроки. Суворовцы считали его умудренным жизнью, а потому прозвали Лукой-мудрецом, на что он, узнав об этом, не обиделся, а всего лишь серьезно покачал головой:
— Придумают же, травчатая мелкотня.
Бывал он и резким, но ребята на него не обижались. Лукин не пытался казаться лучше, чем был на самом деле, и пацаны, народ ловкий и, как пескари, премудрый, весьма точно схватили его суть: мужик он свой.
Лукин баловался скрипкой и даже однажды на празднике выступил в суворовском клубе; хлопали ему изо всех сил, не жалея ладоней. И довольный Филипп Сергеевич потом улыбчиво говорил:
— Все они понимают. И музыку хорошо чувствуют, возраст такой! Но душой ленивы. Виноваты мы, взрослые, не научили самовыражению.
На этот раз Филипп Сергеевич на урок истории принес скрипку, которая, оказывается, ему досталась от отца. Пустив инструмент по классу, он между делом рассказал ее историю: к отцу она попала на фронте. Увидел он ее у связистов. «А ну-ка, ребята, дай погляжу. — Взял инструмент и ужаснулся: — Боже, да это же клеймо мастера Якоба Штайнера!» Солдаты, конечно, о скрипичном мастере ничего не ведали, но командир роты в этом деле разбирался. Ротный бережно взял скрипку и подрагивающими от волнения пальцами взял аккорд…
— Мазурка ля минор, — объявил капитан, и все в землянке стихли…
Однажды связисты сами принесли скрипку ротному.
— Мы что, в этом деле так, колхозники. Берите, товарищ капитан. Уж больно она в ваших руках поет здорово!
…Филипп Сергеевич бережно взял инструмент и победно посмотрел на ребят, притихших за столами.
— Венявский. Мазурка ля минор…
Сергей Карсавин, Мишка Горлов и Макар Лоза, и Саша Вербицкий, и даже Костя Шариков — весь класс с округлившимися глазами слушал историка. Вот это мужик! До слезы пробирает…
Лука-мудрец осторожно положил скрипку на стол и мягко улыбнулся.
— Вот у этой скрипки, как видите, фронтовая судьба… В Александро-Невской лавре Ленинграда, в Некрополе мастеров искусств похоронен инженер-генерал Цезарь Антонович Кюи, военный ученый и музыкант. Кюи никогда не расставался с музыкой. Вот я и думаю, господа суворовцы должны чувствовать музыку. Иначе душа их будет грубая, пэтэушная. А с грубой душой, сами знаете… солдатчина. Она, к несчастью нашему, существует…
Это был последний урок, и ребята настроились на мажорный лад. Даже Пашка Скобелев, расправив накачанные плечи, сладко потянулся.
— Лепота!
И вот тут-то случилось непредвиденное. Не успел прозвенеть звонок, как по широкой мраморной лестнице вбежал маленького роста шустрый суворовец. Раздался воинственный пискливый крик:
— Кадеты! Наших бьют!
Как бьют? Совсем неожиданно и даже как-то немного непонятно…
В парке, что сразу начинался за училищем, местные схватили двух суворовцев, которых послали по хозяйской надобности в баню. Крик пискливого пацана возбудил всю роту — в какое-то мгновение суворовцы, перегоняя друг друга и на ходу снимая ремни с вычищенными бляхами, рванулись вниз. Через забор и многочисленные лазейки, которые знал каждый, ребята оказались в парке. Там гудела толпа местных металлистов, вероятно, в ожидании нападения. Как на грех, майор Серов был дежурным по училищу. Он первым увидел бежавшую ватагу растрепанных ребят и выскочил им навстречу.
— Горлов, Скобелев, я приказываю вернуться в роту!
Но его никто уже не слушал. Суворовская лампасная масса обтекала дежурного, и майор в ярости сумел схватить лишь Тараса Парамонова.
— Товарищ майор, отпустите, — взмолился Тарас со слезами на глазах, всеми силами стараясь освободиться от сильных рук майора. — Там ведь наших бьют… товарищ майор.
Серый с яростью толкнул Парамонова.
— Марш в казарму!
Но Тарас, ловко обогнув майора, уже догонял ребят. Беспомощный Серый обалдел от такой наглости: с этим он встречался впервые. Он уже понимал ту ситуацию, в которую влип, и яростно искал выхода. Вслед за пацанами он побежал в парк, ворвался в гущу дерущихся и стал разбрасывать в разные стороны мальчишек, но беснующаяся толпа свалила его и стала топтать.
…Когда майор Серов опомнился, стирая ладонью кровь с лица, драки как не бывало. Местные разбежались, а суворовцы, еще разгоряченные, оживленно кучками бродили по плацу. Майор Шестопал, оценивая случившееся, сначала пытался построить роту, но затем, чувствуя, что как следует это не получится, стал загонять суворовцев в казарму.
Серов пришел в себя и, схватив за рукав подвернувшегося Разина, тряс его за грудки.
— Разин, кто зачинщик?! Кто зачинщик?!
— А кто знает, товарищ майор, местные… Одним словом, металлисты.
Отпустив Разина, он увидел Глеба Сухомлинова. У того была подвернута рука и слегка оцарапано лицо.
— Вице-сержант Сухомлинов! Да я из вас мокрое место сделаю! Вы меня запомните на всю жизнь…
Сухомлинов озорно сверкнул глазами, что бывало с ним нечасто.
— Не из пугливых, товарищ майор, потому как я здесь ни при чем.
И тут, может быть, как никогда Серый понял, что почва под его ногами закачалась: все его труды, все его мечты так легко и так глупо разваливались на глазах. От обиды он дрожал и весь полыхал, совсем не слыша голос по трансляции:
— Дежурному по училищу срочно прибыть к начальнику училища.
Несмотря на ожидание расправы во втором взводе господствовало чувство удовлетворения. Ребята прикладывали к ушибам «пятаки» и с наивным восторгом вспоминали эпизоды драки. Пашка Скобелев ходил героем, в десятый раз повторяя, как он «жеманул» одного металлиста.
— Небось, до сих пор в зеркало смотрится!
Второй взвод был оставлен без права выхода из казармы. Суровый майор Серов мало с кем разговаривал, одним своим видом показывая, что главное еще впереди: рано, голубчики, нос задирать, как бы не пришлось плакать…
Но драка, освободившая Димку Разина от неблагодарной миссии парламентера, неожиданно сплотила взвод, и пацаны, чувствуя, что это действительно им так не пройдет, задиристо готовились к худшему. Как сказал Мишка Горлов, умирать — так с музыкой!
Пока, как нарочно, никого никуда не таскали, ни в политотдел, ни к командиру роты, — специально томили ожиданием. Майор Шестопал за все время угрюмо произнес лишь одну сакраментальную фразу:
— Скверная работа.
Что он этим хотел сказать, никто не мог толком понять, потому Вербицкий прокомментировал это так:
— Господа кадеты, это про нас.
Несмотря на внешнюю браваду под сердцем что-то ныло: не иначе, как накаляют обстановку. Адъютант Мишки Горлова щупленький Костя Шариков метался между «элитой», заискивая и что-то вынюхивая. Это была плохая примета, даже Скобелев не выдержал и в сердцах сказал:
— Хватит кататься, Шарик, без тебя тошно!
Мишка Горлов переносил эту «тошноту» легче: скрашивал ансамбль, где на репетициях он барабанил пальцами на гитаре.
— Слава Богу, хоть есть отдушина…
Другие же в этот вечер, несмотря на запрет, выскочили на спортгородок «покачаться». «Качаться» было болезнью и страшной модой суворовцев, неизвестно откуда занесенной. От мала до велика пацаны «качались» при всяком удобном случае, набивая силой и мощью мышцы рук и ног.
10
Во втором взводе ЧП. Недаром говорят, что беда одна не приходит…
Контрольная по химии, на которую так надеялись преподаватель Мария Николаевна Соколянская и майор Серов, была сорвана влетевшим в открытую форточку воробьем. Воробей шарахался по классу, а ребята с визгом обыкновенных школьников подпрыгивали, выбегали из-за столов, пытаясь поймать перепуганную дурашливую пичугу.
Поначалу и Мария Николаевна отнеслась к этому событию с шутливостью, но потом, когда охота стала затягиваться, а ребята вместо контрольной носились по партам, она обозлилась:
— Вы решили сорвать контрольную? Что ж, я так и передам вашему командиру…
Сказать по совести, класс к контрольной был не готов — разве до химии в эти дни! Мария Николаевна это почувствовала сразу, как только вошла в класс, по нависшей тишине, и воробей тут был ни при чем.
Подслеповатая, она медленно сняла большущие очки и после того, как суворовцы утихомирились, близоруко оглядела первые столы.
— Химия — наука точная и не терпит наплевательского отношения. Хотя некоторые и думают, что она офицеру не нужна…
— А вот суворовец Разин, — весело и смело подсказал Карсавин, — считает, что химия нужна. Он, Мария Николаевна, идет учиться на начхима…
Класс хихикнул…
— Он врет, — вскочил Разин.
— Вот как? — удивилась Мария Николаевна. — Значит, горюче-смазочные материалы… Я вам советую, суворовец Карсавин, хотя бы написать контрольную.
В эту минуту в класс вошел заместитель начальника училища, полковник Юферов. Мягкой кошачьей походкой он проскользнул к преподавателю и, искоса поглядывая на свои отличнейшие хромовые сапоги, которыми гордился, вежливо сказал:
— У вас все пишут контрольную, Мария Николаевна?!
— По списку, да.
— А суворовец Скобелев тоже? Суворовец Скобелев!
За предпоследним столом длинный рыжий парень вяло простонал:
— Я, товарищ полковник!
— Так и знал, — усмехнулся Юферов и хитровато прищурился, слушая, как затих класс. — Выходит, в нашем училище двое Скобелевых. А я-то по своей наивности думал, что один. Войдите, суворовец Скобелев!
В дверях показался помятый, понурый Пашка. Все ахнули, увидев, что Пашка «засыпался». Еще с утра Скобелев хитрил и в конце концов договорился с рыжим Тиграняном о том, что «сачканет». План был прост ввиду близорукости Марии Николаевны. Сам же Пашка решил «изучить новую технику» — списанный танк, который недавно привезли в училище и поставили недалеко от спортплощадки. Пашка залез внутрь танка и, хорошо устроившись на кожаном сиденье, быстро задремал. Если потом Мария Николаевна и хватится недостающей работы, то при чем тут он: затерялась где-то в бумагах химички… Кто-то из старшеклассников рассказывал ему, что так было в прошлом году. Помялась-помялась Мария Николаевна да и сказала виновато: