— Ты знаешь, Маша, по-моему нам не хватает Глеба.
Маша вздрогнула и неожиданно оживилась так, что Димка пожалел о своих словах. Она смотрела на него с тревожной надеждой. «Ах эта Машка!» Димка кашлянул и сказал:
— Я найду его… чего бы мне это ни стоило.
Глеб не удивился Димке — Машина работа…
— Ну что там? — глуховато и отстраненно спросил он.
— А, табунятся! — ехидно бросил Димка.
— А ты что же?
— Так. Пришел за тобой.
Глеб улыбнулся. С минуту он еще раздумывал, но рука уже закрыла книгу: с физикой действительно не шло. Выбор состоялся. Он встал и обнял за плечи Димку. Странный парень! Смог бы он, Глеб, так поступать, как часто поступал Димка? Даже у компромиссов, казалось ему, был предел.
Маша появление Глеба приняла не то чтобы холодно, но без лишнего энтузиазма — и каких же усилий это ей стоило! Глеб оправдывался:
— Извини, физика чертова. Если бы ты знала нашего Рубля!
Тут же из толпы вывернулась нагловатая Анфиса Рублева.
— Ха, Сухомлинов! Чем вы занимались, кадет?
— Физикой.
— В наше время, в субботу? Знаем мы эту физику с очаровательной женской мордашкой! — И Анфиса громко рассмеялась. — Пойдем отбацаем галоп по-итальянски. Ты же застоялся, мальчик, как старый жеребец…
Глеб виновато посмотрел на Машу — ее лицо выражало недовольство, но он все же пошел: с Анфисой было интересно, да и Маша должна знать, что он к ней не привязан — довольно с нее собачонки Димки…
И Маша танцевала с Разиным, изредка поглядывая на Глеба, но как поглядывала…
Димка понимал это и старался хоть как-то отвлечь ее.
— Ты знаешь, однажды вместе с Пушкиным в карете ехал Дуров, брат Надежды Дуровой… И Пушкину захотелось увидеть эту девчонку, у которой короткая мужская стрижка, черный сюртук и брюки лосиной кожи, а в петлице сюртука — Георгиевский крест…
— Дима, я видела «Гусарскую балладу»…
— Но пойми, скрыться под мужским именем… Нет, ты подумай…
— Ты что, предлагаешь мне? Дима, я не Надежда Дурова.
Димка зло посмотрел в сторону Глеба и замолчал.
Музыка не мешала Глебу размышлять об Анфисе — смелость города берет! Дали бы ей волю, сколько ребят окрутила бы. И сколько она их, молочных, трусливо жаждущих, еще испортит…
— Все, мать! — сказал он Анфисе. — Я с тобой устал. Дай жеребцу отдыха. — И подошел к Маше.
Анфиса лишь усмехнулась: поклонников у нее было хоть отбавляй, но она выбрала именно Саню Вербицкого — тому, черт возьми, любая под стать, была бы огневая.
Маша не корила: тихое блаженство нахлынуло на нее. Глеб это чувствовал и радовался тому, что Маша по духу ближе ему, чем Анфиса. Правда, Анфиса еще пыталась сманить кадета, но, видя безрезультатность, быстро остыла.
— Сегодня твоя взяла, — зло сказала она и незаметно больно ущипнула Машу.
Дискотека близилась к финалу, и многие уже теснились к выходу: суворовцев поджимало время, а те, кто имел на руках увольнительную, рассчитывали на провожание. Глеб пошел с Машей, и обиженному Димке ничего не оставалось, как пойти с Любой Котовой, подругой Маши.
Многое отдал бы Димка за то, чтобы узнать, о чем там говорили Глеб и Маша. С Любой было нормально — и все же не то. Он был рассеян, словно отбывал наряд, и Любе, которой он, видимо, нравился, не по душе было такое поведение.
Они стояли в каком-то обшарпанном подъезде, наверху тускло горела лампочка. Прижав Любу и обняв ее, Димка вяло целовался.
— А ты можешь по-суворовски? — вдруг хитро сказала Люба.
По-суворовски? Димка вспомнил, что по-суворовски это «с язычком», чтобы, как говорил специалист по поцелуям Карсавин, «все работало в унисон». Но Димка, чувствуя, как млеет Люба, не получал от этого большого удовольствия — так, одно баловство! Ему быстро надоело все.
— Ты знаешь, — сказал он, — мне пора возвращаться.
— Боишься наших пацанов?
— Нет, командира роты.
Он быстро проводил недовольную Любу и остался один возле метро. Сновали люди, все куда-то торопились. Лишь Димке идти было некуда. Он думал о Маше… Неужели ей нужен Глеб? А она Глебу? Он был уверен, что Глебу она не нужна. Вот тебе и ситуация под названием жизнь. Димка тяжело вздохнул и подошел к автомату. Поискал монету, поднял трубку. Звонкий голос Саньки Вербицкого.
— Ты один? — с надеждой спросил Димка.
— Нет, с Анфисой.
— Что она делает? — глуповато, словно в шутку, спросил Димка.
— Что делает? Да вон, лежит голая на диване.
И Вербицкий повесил трубку. Димка знал, что он врет, подлец, но настроение тем не менее было испорчено.
— Черт с ними! — вскипел Димка и пошел от метро прочь куда глаза глядят… Димка был страшно обижен и огорчен.
…А в Суворовском после дискотеки — глухая тишина. Дневальный Пашка Скобелев по приказу дежурного наводил порядок и ругал на чем свет стоит тех, кто недавно здесь так лихо прыгал и орал.
12
В кабинете начальника училища двое — генерал-майор Репин и полковник Юферов. Речь шла об уличной драке. Как люди взрослые, они и о драке говорили по-взрослому.
— Несостоятельными оказались сержанты, — веско заметил Юферов, — они должны были…
В карих глазах генерала пробежала усмешка.
— Должны, да расплатились. Полковник Юферов, вы же бывший суворовец, скажите по-честному, вы лично участвовали в подобных драках? Насколько мне известно, они не только результат наших с вами недоработок…
Юферов смутился, оторопело посмотрел на генерала.
— Черт возьми, всякое бывало…
— Так, видимо, с этого и надо начинать. Вот кто-то мне рассказал или я сам прочитал, не помню, но факт остается фактом: приехали немецкие ребята из города-побратима и пошли прогуляться, а местные подростки их избили… Не с нашей улицы, чужаки! Между прочим, мало-мальски разбирающийся в этологии — в поведении животных, — может этой сворой управлять за раз плюнуть: они не делают ничего такого, что не было бы описано у Лоренца и других натуралистов, наблюдавших за муравейниками, за роями пчел… Обыкновенный закон территории. Иерархия. Общая реакция на чужого. И ведь доходит до самопожертвования: сдохну, но нога рыжего муравья в мой муравейник не ступит.
— Нам от этого не легче, — жестко сказал Юферов. — Ваши слова, товарищ генерал, как бы оправдание безнравственным поступкам суворовцев.
— Не совсем. Просто хочу понять смысл их действий. Одни бьют — другие отвечают. Так что отчислять никого из суворовцев не будем. Лучше покумекаем, полковник Юферов, как быть дальше.
Роту облетело черное известие: в кабинете начальника училища — педсовет. Педагогический совет роте не обещал ничего хорошего, и потому суворовцы притихли. Все уже знали генерала Репина и ожидали, что он долго и внушительно в строгой генеральской форме будет ходить по кабинету и нудно говорить о том, что «суворовское училище родилось в пламени Отечественной войны» и что «оно единственное способно воспитать настоящего офицера, в которого верит правительство и народ…» После зажигательного вступления генерал обычно говорил о том, что суворовцы плохо отвечают на заботу правительства, и, возбуждаясь и багровея, начнет громить всех направо и налево из самой крупной артиллерии…
На педсовет были вызваны все вице-сержанты и зачинщики драки. Ими почему-то оказались Тарас Парамонов, Пашка Скобелев и Димка Разин — как видно, майор Серов свое слово сдержал.
Генерал был особенно строг. Суворовцев сразу взяли в клещи, и если кто-то пытался оправдаться, генерал тут же возмущенно перебивал его, не давая выговорить ни слова.
— Мы вас вызвали не оправдываться, а выслушать ваше честное признание!
Давление шло по всему фронту. Ребята скисли, чувствуя, куда клонит генерал — к отчислению. Чем дальше в лес, тем больше было дров. Тому же Скобелеву припомнили химию, и хотя Мария Николаевна поставила ему за контрольную четверку, это в расчет не принималось.
— Какой настоящий суворовец залезет в танк спать? — вспыхнул генерал. — Танк — это же святая святых… Боевая машина! А кое-кто из суворовцев устроил в нем салон, спальню…
Потом суворовцев попросили из кабинета генерала, и они ждали в приемной. Стояла гнетущая тишина, словно перед смертным приговором. Наконец дверь кабинета открылась и появился полковник Юферов. Нарочито картавя, равнодушно сказал:
— Троица исключена из суворовского, ждите приказ. А теперь всем в роту.
После отбоя никто не спал.
Димка Разин лежал на койке, заложив руки за голову. Он как раз меньше всего ожидал такого исхода. Все считали, что здесь поработал Серый, но Димке сейчас было не до поисков виноватого. В глазах стояли слезы.
— Ну вот, Глеб, все. С карьерой тоже…
— Куда-куда, а в армию ты всегда попадешь… — Тем не менее Сухомлинов понимал Димку глубже, хотя о Маше не было сказано ни слова. Уход Разина из училища, пожалуй, грозил ему потерей Вербицких…
Глебу по-своему было жалко Димку, он вдруг почувствовал, что как-то незаметно привязался к нему: Димка считал его другом, да и не такой уж он плохой парень.
Пашка Скобелев надменно ходил между рядами двухъярусных кроватей и срывающимся ломаным голосом повторял навязчивую фразу:
— Братва, встретимся курсантами в Верховном…
Тарас же свою судьбу принял спокойно, видимо, нервное напряжение вылилось в сон, потому что он тут же уснул, только буркнув ребятам:
— Поеду в Севастополь. Там тепло.
Волнение кадетов нарастало. Одни, наиболее ярые, говорили о том, что это удар по всем и что надо это «бойкотировать» — например, не пойти на завтрак, другие, более холодные умом, сопротивлялись.
— Что, хотите пополнить список отчисленных?
Никто не знал что делать, и ребята, может быть, спорили бы до утра, но хитрая бестия сон взял свое. Так и не решив ничего, суворовцы заснули непробудно крепким сном.
Наутро был подъем, обычная зарядка. Все по распорядку дня. Но когда на зарядку не вышли «отчисленные», дежурный по училищу приказал им быть в строю.
— Пока вы суворовцы. И без разговоров.