Теперь Шестопал почесал затылок и вызвал с урока Димку Разина.
— Кто?
— Честное слово, товарищ майор, не знаю.
— Хорошо. А кто у нас в роте, ну… сексуально наиболее озабочен?
— Честное слово, товарищ майор, не знаю. Может быть, кот, что на кухне живет: он завсегда за кошками по крыше бегает. Вчера первый взвод в него камнями бросался, жуть какая-то!
— Эх, Разин! Если я тебя накажу, объявлю замечание, что сделаешь?
— Доложу командиру отделения, товарищ майор.
— Ну, тогда доложи командиру отделения, что я объявил тебе благодарность.
Тут уже настала очередь Димки Разина чесать затылок.
— Товарищ майор, разрешите спросить?
— Что тебе еще? Спрашивай.
— Почему, как что случится, непременно вызывают меня. У меня что, на лице написано — фискал, ябедник?..
Ротный помолчал.
— Наверно, тебе больше всех доверяют.
— Разрешите идти?
— Иди, Разин. И скажи ребятам, роту свою надо уважать.
15
Декабрь в этом году был малоснежный. По зимнему холодный ветер с мелким колючим снежком весело гнал осеннюю листву по замершим дорогам. Все время нависало низкое свинцовое небо, вот-вот готовое разразиться пургой. В казармах давно топили, но было прохладно, и от этого на душе пасмурно и неуютно.
Солнечные дни выпадали редко. Да и солнце, какое-то слепое, словно светило через дымчатое стекло. Блеклые, болезненные лучи тонули в стелившемся над местностью тумане, не принося радости.
Так и прошел весь декабрь в ожидании погоды.
Но в последние дни месяца, перед Новым годом, с погодой что-то случилось: однажды, выбежав на зарядку, суворовцы обалдели — шел густой, хлопьями снег. Начавшись с половины ночи, он залепил все окна и уже толстым слоем покрыл плац.
Притаптывая сапогами свежий, мокроватый снег, суворовцы повеселели. Начали бросаться снежками. Сначала отделение на отделение. Потом взвод на взвод. Дежурный по училищу едва навел порядок.
— Школяры! Им бы все в детство играть.
Неожиданный снег радовал душу, хотя все понимали, что наступает новая повинность — чистка снега на плацу.
Предчувствие оправдалось, — на следующий день ударил мороз. По училищу разнеслась весть, что утром, выходя из машины, генерал поскользнулся и чуть не упал, а потому приказал всем ротам очистить снег до асфальта…
Майор Серов вызвал с занятий вице-сержанта Сухомлинова.
— Бери свое отделение и чтобы сегодня территорию до асфальта отодрали.
— Товарищ майор, а зачем? Ведь завтра потепление обещали.
— Завтра, а не сегодня. Ты слышал приказ?
Когда майор ушел, ребята в надежде спрашивали:
— Правда, потепление?
— В международной жизни.
Вооружившись лопатами и скребками, которых у коменданта было вдоволь, отделение в охотку взялось за работу. Все лучше, чем торчать в классе, где Мария Николаевна нудным голосом вдалбливает ненавистную химию.
И Разин, и Вербицкий работали споро, чувствуя, как здорово разминаются застоявшиеся мышцы. Отделение продвинулось далеко вперед по территории, и серый асфальт сиротливо пробивался через снег… Вскоре Вербицкому надоело, и он, оседлав черенок лопаты, воскликнул:
— Пацаны, айда вдоль по Питерской!..
Работа застопорилась, и все сгрудились возле Вербицкого. Саня достал замусоленный блокнот.
— Отличник боевой и политической подготовки — «белеет парус одинокий». А зачет по физо — «цирк зажигает огни». Новый и старый наряд — «живые и мертвые».
Ребята забавлялись от души и требовали новых изречений.
— Суворовец в кабинете у командира роты — «следствие ведут знатоки». Каптерка — «остров сокровищ». Увольнительная записка — «путевка в жизнь». Взвод и офицер-воспитатель — «Али-Баба и тридцать разбойников…».
Никто не заметил, как подкрался старший прапорщик, комендант.
— Почему лопаты побросали?
— Жизнь суворовца — это не только лопаты.
— Разговорчики… Вице-сержант Сухомлинов, вы что — пустое место?
— Товарищ старший прапорщик, — вздохнул Сухомлинов, — пришел приказ идти на хи-ми-ю.
Обескураженный комендант завопил:
— Вы не выполнили распоряжение. Я доложу…
— Мы вольные кадеты! — И ребята, громыхая лопатами, гурьбой поплелись в учебный корпус.
Комендант, увидев майора Лошкарева, побежал к нему. Тот, выслушав, усмехнулся.
— Между прочим, министр обороны запретил использовать суворовцев на работах во время учебы.
А к обеду снова пошел снег и навалил сугробов еще больше. Зато до Нового года оставались считанные деньки, и в классах нарастал предновогодний зуд — учиться уже не хотелось, да и зачем учиться, если отметки за четверть уже выставлены.
Надвигалось и событие, которого суворовцы ждали давно, — КВН. К нему готовились во всех ротах, так как всерьез было объявлено, что занявшему первое место будет подарен магнитофон. Магнитофон в ленинской комнате — это «Мечта поэта», и суворовцы из кожи вон лезли, чтобы блеснуть своими талантами. Из второго взвода в ротную команду попали Мишка Горлов, Вербицкий и Карсавин. В резерв подключили и Глеба Сухомлинова: у него оказалась хорошая дикция.
КВН проходил в училищном клубе. Битком набитый зал готовился болеть за своих изо всех сил. Над третьей ротой то и дело выбрасывали плакат: «Знай: проиграв, ты подвел не нас, а командира роты!»
Лилась музыка, и настроение у суворовцев было отменное — завтра большинство уезжало по домам на каникулы.
Так уж случилось, что Глеб Сухомлинов приглянулся Бабанскому. Капитан взял его в помощники, на всякий случай. Организационных вопросов оказалась уйма, и Глеб по мере своих сил помогал ему. Перед самым началом Бабанский вдруг вспомнил, что, замотавшись, он совсем забыл про обед. Они с Глебом спустились в комнату политотдела — капитану кое-что «завернула» утром жена.
Пока, запивая кефиром, уплетали колбасу, Бабанский рассказывал, как к его сыну пришли на день рождения приятели: сидят, как бараны, слова вымолвить не могут — стесняются… Так и прошел день рождения — без игр, смеха…
Бабанский обтер платком губы, засмеялся.
— Я сыну говорю: кого же ты пригласил? — Друзей. — Какие же это друзья — пентюхи! Ведь пришлите для чего? Зачем? Для общения. А это же понимание друг друга… Нет, вспомню себя — я был иной…
Разговор шел о жизни. Бабанский говорил о том, что он вот заочно учится в академии.
— А знаешь, как это трудно?
— Думаю…
— Кажется, как просто — закончить начатое. Были моменты — казалось, брошу, силы воли не хватит. Ведь как часто мы что-то начинаем, чтобы через десять минут бросить… Недочитанные книги, неисполненные жизненные планы…
— Главное, как я понял, товарищ капитан, цель держать. Вот говорят, будто великие ученые рассеянны: они, мол, и ботинки перепутают, и галстук задом наперед наденут… Но это в быту, а в науке они все до мелочей знают. Читал, что не яблоко, как говорят, ударившее по лбу, осенило Ньютона… День и ночь он думал о своей теории. Яблоко — это мгновение, в которое он вдруг понял все, что его мучило, волновало день и ночь… Так что рассеянность — это, видимо, великая сосредоточенность на другом…
— Согласен, — живо отозвался капитан. — Да ты доедай. Кормить нас больше никто не будет.
— Я еще вот о чем хотел бы сказать, товарищ капитан, о цели. Тут я записал, по-моему, очень интересную мысль. — Глеб достал из кармана блокнотик, полистал его. — «Надо быть немного гончей, чтобы уметь преследовать цель. Хорошей гончей, которая не бросает преследуемого зверя, даже если в кровь разбиты ноги. Надо быть немного скаковой лошадью, которая скорее упадет, чем сойдет с дистанции. Но надо быть много знающим человеком, чтобы формулировать и держать современные благородные человеческие цели».
— Кто это? — поинтересовался Баранский.
— Академик Петров, лауреат премии Мечникова.
— Ловко сказано.
Поднялись на второй этаж. Генерал уже занял свое место. Прозвучал гонг. КВН начался…
Здесь в зале Глеб столкнулся с Димкой. Он, бледноватый и растерянный, схватил за рукав.
— Глеб, я тебе расскажу такое… такое, у тебя волосы дыбом встанут! Наш Серый — подлец! Мелкая шкура! Мы с Мишкой Горловым были свидетелями сговора, ты понимаешь, сговора…
— Какого еще сговора?
Захлебываясь в словах, забыв про КВН, Димка Разин рассказывал о том, как они оказались в кинобудке…
Киномеханик дал ключи Парамонову и послал их крутить музыку. Вдруг в будку вошли майор Серов и физик Рублев и выставили Парамона. В это время Димка и Мишка стояли за толстой занавесью в небольшой нише. Они не вышли, а притаились. Серый захлопнул дверь будки на ключ и вынул из модной сумки небольшую флягу с металлическим стаканчиком.
— Небось, сивуха, — съязвил Рубль.
— Сам ты сивуха, понюхай!
— Да, коньячок… армянский?
— Тяни. А это тебе шоколадку на закуску.
— Шоколадка — это хорошо. А то вот есть такая побасенка… Однажды произошло крушение. Машиниста исключили из партии — пахло! Он подал в ЦК на апелляцию. Тогда этими делами, кажется, заворачивал Шверник. Когда Шверник узнал, что машиниста не подменили в положенный час, а оставили на вторую смену, да еще голодного, он возмутился и спросил: «Что пил-то? Небось, сивуху». — «Шаром покати в магазине, кроме коньяка ничего…» — «А закуска?» — «Какое там, хлеб черный!» — «Помилуй, да кто ж коньяк хлебом заедает — лимончиком!..» И восстановил в партии, найдя отсутствие лимончика объективной причиной. Вот какие штуки! Ну, как твой батя, шевелится?
— Батя под сапогом мамаши. А мамаша — дура, — грубо ответил Серый.
— Ну, а генерал Цыганков, как он-то?
— Дешевка! Говорит, подожди, сначала надо Шестопала переместить куда-то… А куда? К нему претензий в училище нет…
— Может, стоит подождать?
— Чего ждать-то, Карп Захарович! Еще подождем, так меня не только на роту, на взвод не поставят. Видишь, ситуация у меня какая! Здесь надо одно — силой столкнуть Шестопала…
— Скорее подтолкнуть. Ведь у нас в училище олухи, разве они могут увидеть настоящего, растущего человека!