— Система проста, не нами заведенная. Кто-то должен надавить. Сильно, без дураков и компромиссов. А до этого надо подумать, как подмочить репутацию Шестопала — он же дурак, деревня…
— Ну ладно, закругляемся. Еще по одной — и пошли. А коньячок классный… — Рублев опрокинул последний стаканчик.
Они ушли, а ребята, ушам своим не веря, никак не могли прийти в себя.
— Ты слыхал, Димон, кто у нас командиром роты будет? Серый! Ведь у него папа, небось, в полковниках ходит.
— Да уж, блат выше Кремля.
— Ты извини, а мне сейчас не до музыки. Все Наши пацаны должны знать, каков наш взводный. Ты не откажешься, не сдрейфишь?
Третья рота приза не получила. Не то расстроило известие о Сером, которое быстро распространилось, не то в других ротах больше оказалось талантов. Но после отбоя, как только дневальный громогласно объявил о «хорошей погоде», суворовцы тут же собрались у койки Мишки Горлова, заставив его и Димку повторить в деталях то, что они видели и слышали.
— Пацаны, мы кто — кадеты или не кадеты? — Речь держал Мишка Горлов. — Неужели мы эту подлость оставим просто так? Я предлагаю избрать делегацию в политотдел. Лично к полковнику Игнатову. Я и Димка — раз. Кого еще? Только не малодушных и не трусливых. Пойдем завтра с утра, пока не разъехались на каникулы.
16
После новогоднего КВН суворовцы разъехались по домам. Как всегда казалось, что каникулы будут короткие и неспокойные. А получалось — длинные и даже скучноватые. Димка Разин Новый год встречал с родителями. Среди взрослых и собаки, тоскливо смотревшей ему в глаза, было одиноко. Не хватало Маши и, пожалуй, даже Глеба с Саней. Хвалебные речи в его адрес не радовали, как раньше. И напрасно гости восхищались формой и его возмужавшим видом…
Раза два набирал междугородку, Маши не было — на новогоднем балу. Не было на заставе и Глеба — уехал по турпутевке. Надо же, счастливчик! С обидой сказал об этом матери.
— Да что ты, миленький, да мы на тебя еще не нагляделись!
Раза два отец, приходя с работы, кивал головой.
— Ну что, пойдем по старинке, прошвырнемся?
Димка брал собаку, и они шли по безлюдной аллее.
— Что грустишь, Димон? У нас плохо или что в училище не так?
Неожиданно для себя Димка рассказал о командире взвода.
— Вот оно что. Ситуация… — удивленно и с горечью заметил отец. — Не в хорошую историю влопался, сынок. Ну что поделаешь, значит, судьба. А от судьбы, как говорят, никуда не денешься.
Так и шли дни. Отсыпался, отъедался, совершенно не зная куда себя деть. Ходил в кино и даже бегал на каток. Бывшие одноклассники удивлялись: зазнался ты, Димка, куда нам — суворовец!
Однажды мать позвала к телефону:
— Это тебя, Дима, какой-то Глеб.
Бросив книгу, с радости опрокинув стул, побежал в переднюю.
— Глеб, ты где? Я так по тебе соскучился!
— Старик, я ходил в горы. Когда выезжаешь в училище?
— Завтра. Поездом.
— Хорошо, дружище. Я лечу самолетом.
На каникулах Глеб Сухомлинов встретил того самого солдата Федора.
— Ну как, старик? — обрадовался служивый.
— Ничего, — не подав руки, холодно сказал Глеб. — Раньше я был о тебе лучшего мнения.
Виноватая улыбка поползла по лицу Федора.
— Да ладно, кадет, пошутить нельзя?
— Дурная голова ногам покоя не дает, — усмехнулся Глеб и круто отвернулся.
Как он потом узнал, Федор ездил в отпуск по семейным обстоятельствам.
Ну вот — так всегда. Где, как не в училище, треп кадета. Три дня подряд шла мюнхгаузенщина. Девчонок мусолили в разных вариантах. Их было много. Они падали штабелями. А если поднимались, то лишь только для того, чтобы снова упасть…
Авантюрным историям не было конца — их ловко придумывали прямо в поезде: не возвращаться же с пустыми руками!
Но суровая ротная жизнь напоминала о себе. Каникулы постепенно выветрились — и все возвращалось на круги своя. Марш-бросок с полной выкладкой окончательно привел в чувство. Генерал, встречая на плацу, деловито заметил:
— Мы — люди военные, мы не можем расслабляться. Правильно я говорю, товарищи суворовцы?
На следующий день после марш-броска Горлова и Разина вызвали в политотдел. Они как-то неловко, съежившись, сидели на стульях, а подполковник Воробьев ходил по кабинету и долго, как думал Димка, «пудрил» мозги. Он не выгораживал майора Серова, но и не поддерживал суворовцев. Сказав еще несколько слов о том, что суворовцы в училище офицеров не выбирают, подошел к столу, взял бумагу и попросил их написать, что они к майору Серову никаких претензий не имеют.
Ребята стояли молча, упрямые и неуступчивые.
— Ну-ну, чего стоите, пишите, что мы…
— Товарищ подполковник, мы имеем претензии к майору Серову, — твердо сказал Мишка Горлов. — Он для нас не командир. Так думает весь наш взвод.
Подполковник Воробьев вдруг взорвался. Лицо его задергалось и пошло красными пятнами.
— Суворовец Горлов, вы много на себя берете.
— Я только выразил настроение взвода.
— Распустились, распоясались… Низкая дисциплина! Вы забыли, что находитесь в армии!
— Я помню, где я, товарищ подполковник, — в суворовском.
— Значит, вы отказываетесь?
— Да. И расскажу взводу, товарищ подполковник. Чтобы знали все, как вы давите.
Глаза Воробьева как-то потухли, он даже сник, видимо, боролся с собой.
— Идите, — сказал он весьма мирно, — и подумайте хорошенько. Но суворовцу не к лицу заниматься склоками.
Взвод настороженно ждал возвращения Горлова и Разина из политотдела и встретил их еще на лестнице.
— Ну как?
— Буза.
Майора Серова в роте не было — не показывался с утра. Но зато появился Рублев. Собрав ребят в классе, преподаватель физики неторопливо и дипломатично повел разговор о Серове, о том, что он еще молод, бывает, когда и заносит его на повороте. Тем не менее он-де много сделал для второго взвода, потому негоже смотреть на майора так негативно. Офицер он энергичный, деловой. Второму взводу надо бы своего курсового сберечь — сберечь для себя же.
Рублев говорил долго и обстоятельно, не обращая внимания на выкрики из класса. Закончил он поучением — мол, не по-суворовски доносить на своего офицера-наставника…
Кто-то крикнул:
— А вы теперь что, будете ставить двойки?
— Если заслужите, — отшутился Рублев и, словно уловив ниточку, доверительно и серьезно сказал: — Давайте вместе защитим хорошего офицера.
— Это Серов-то хороший?!
Во взводе поднялись разноголосица и шум. Рублев быстро вышел из класса и столкнулся со старшим вице-сержантом Муравьевым.
— И все же, Антон, я тебя прошу… Они подрывают и твой авторитет.
Муравьев вспотел, но упорно молчал. По физике у него было пять, и он чувствовал себя в глупом положении.
Рублев медленно спустился по лестнице.
Неожиданно потеплело. Ударило солнце, с крыш и окон потекла капель. Возле входа в казарму стояли два офицера, Серов и капитан Доброхотов, командир первого взвода. Покуривая, они неторопливо поговаривали об изменчивости погоды: вот ждали зиму, а получили весну… Майор Серов держался независимо, даже с некоторым деланым высокомерием. Хотя все знали, что командир роты с ним не разговаривал. Говорят, что майор Шестопал, когда курсовой зашел в канцелярию, негодующе встал и, подойдя к Серову, в упор жестко спросил:
— Скажи пожалуйста, это правда?
Майор Серов не смутился, лишь на сухом, продолговатом лице его повлажнели глаза.
— Пацаны ударили ножом в спину, Силантий Иванович. Эта дешевка Горлов…
— Майор Серов, как вы можете так говорить о детях?
— Могу. Они совершили подлость по отношению к своему командиру.
Майор Шестопал молча сел за свой стол и занялся своими делами.
…Доброхотов бросил сигарету в урну и пошел в главный корпус, а майор Серов продолжал курить… И вдруг — чего Серый никак не ожидал — сверху, может, с третьего, а может, и со второго этажа кто-то выплеснул из ведра густые помои, да так удачно, что окатил майора с головы до ног.
Майор ошалел. Он неловко покрутил головой, выругался и, бросив сигарету и дрожа как в лихорадке, стал быстро подниматься наверх. Конечно, это многие видели, в том числе майор Доброхотов и подполковник Воробьев, который, словно нарочно, находился на плацу. Но никто из них не заметил, с какого именно этажа выплеснули… По крайней мере, это было окно не третьей роты, а старшей, выпускной…
Подполковник Воробьев понимал: эта выходка ставила офицера в глупое положение перед всеми. Конечно, это ЧП, и наказуемо оно вплоть до исключения из училища… Но разве, по совести, Серов этого не заслужил? Он помнил случай, когда в его курсантской жизни было подобное: тогда офицер вынужден был уйти из училища. Воробьеву стало неприятно, словно обидели лично его, и он сам решил разобраться в случившемся. Каково же было его изумление, когда он узнал, что третья рота на занятиях, а в старшей растерявшийся дневальный с невинным лицом убеждал, что ничего не знает…
— Так что же, в училище появились невидимки? А может быть, НЛО? — Подполковник вызвал майора Шестопала. — Майор, это же безобразие!
Шестопал неопределенно пожал плечами и, глянув исподлобья, тихо сказал:
— Петр Максимович, как видите, я здесь ни при чем.
— Но поймите же, это война! Они объявили ему войну. Что из этого выйдет, майор Шестопал, я не знаю. По крайней мере, нам эту вольницу укоротят.
17
Во взводе было веселое настроение.
Обсуждали, кто такая Казанова. Выяснилось, не «она», а «он». И песня «Наутилуса Помпилиуса» о похождениях авантюриста XVIII века была для ребят загадкой.
Преподаватель истории Лукин, неизменный Лука-мудрец, с хитрой миной поведал о Казанове: был в тюрьме и бежал, исколесил Европу — аббатом и солдатом, антрепренером и дипломатом, шпионом и алхимиком… Ловкий пройдоха, проложил дорогу ко дворам европейских монархов, сделав смыслом жизни наслаждение…
Суворовцы, раскрыв рты, слушали и балдели.