И приснилось Разину невероятное, необычное. Будто попал он в горы, где за каждым камнем притаилось по душману. Попал в горы потому, что командир роты, майор Шестопал, приказал ему доставить секретный пакет в первый взвод роты, который находился в горной чаще.
— А если меня схватят душманы? — непонимающе спросил ротного Димка.
— Пакет съешь.
— Съесть? — удивился Димка. — Так это же бумага!
— А ты представь, что это вкусное пирожное.
Димка карабкался вдоль склона сухой песчаной горы, когда первый выстрел заставил его вздрогнуть: пуля цокнула рядом, скользнув дальше по камню. «Все, засекли», — подумал горестно Димка. Он затих. Вроде ничего, не стреляют. Пополз дальше. Опять цокнула пуля. «Вот черт побери, так меня майор Шестопал съест — наряд за нарядом, и все в субботние дни, когда пацаны на дискотеке или в городе». Ужас охватил Димку. Откуда взялась смелость: он подскочил и рванул вперед по горе с мыслью о том, что не может быть, чтобы душманы его пристрелили. Он же удачлив: мама, по крайней мере, так говорила, так как родился он под счастливым созвездием «Близнецы». А «Близнецы» все талантливы и удачливы. Видимо, мама была права: пули свистели веером, но Димка оставался невредим.
Димка набрался духу, еще одно усилие и… Тут произошло то, чего он никак не мог ожидать. Кто-то прыгнул на него сверху, словно большая кошка. Он сразу понял, что это не зверь. Прыгнувших было много, и они ужасно стали трясти его за плечи…
Спящий в кино Димка, конечно, не мог понять, что сонное его повизгивание и небольшой храп заставили ребят хорошенько потрясти его за плечи.
Возможно, он и перестал храпеть, но так и не проснулся. Настолько цепко был захвачен сновидением…
Душманы схватили Димку. Он сидел в кругу черных бородатых лиц. Пока они перешептывались, щупая его злыми зелеными глазами, он думал о пакете. Наконец один из них, коверкая слова, спросил:
— Русский лазутчик?
— Я фокусник.
Душманы как-то странно переглянулись. Тогда Димка выхватил пакет и стал крутить его перед их носом, потихоньку отрывая куски и засовывая в рот. Он крутил так ожесточенно и быстро, что душманы зачарованно следили за ним, вот-вот ожидая какого-то чуда. Когда от пакета оставалось уже немного, Димка закричал, будто он шаман:
— Жар-птица! Жар-птица!
Душманы упали головами вниз, что помогло ему съесть последний кусочек.
— Он нас обманул, — сказал на своем языке грязный, облезлый, весь в бородавках, душман.
Самый большой из них, черный и бородатый, взял его за шиворот.
— У меня ничего не было в руках. Это — фокус…
— Это — фокус, — сказал переводчик, хитро прищурив слезящийся глаз.
— Все равно мы его повесим, — сказал большой душман. — Мы еще не вешали фокусников…
Димка испугался, вскочил и стал размахивать руками…
— Я же фокусник.
В это время Димку растолкал дежурный по училищу, капитан Доброхотов.
— Опять фокусничаешь!
Димка раскрыл глаза: зал пуст, над пустыми рядами — свет и напряженное, недовольное лицо капитана. Он сразу понял, что влип.
— Суворовец Разин, — твердо молвил капитан. — Ты хоть помнишь название фильма?
— Фильма… — съежился Разин. — Какого фильма?
— Иди и доложи командиру роты, что ты фокусник…
Димка Разин повернулся и пошел к выходу.
— Суворовец Разин, назад!
Димка вернулся.
— Суворовец Разин, идите и доложите командиру роты…
— Есть, товарищ капитан, доложить командиру роты.
Димка козырнул и отошел строго по-военному. Всегда так. Ну почему он такой невезучий?..
Старший вице-сержант сказал Сухомлинову:
— Накажи Разина неувольнением. Он спал в кино.
У Глеба сузились глаза.
— И всего-то! Слушай, товарищ старший вице-сержант, но тебе это не кажется анахронизмом?
— Нет. Его застал дежурный по училищу после сеанса.
— А если бы застал начальник училища? Пять нарядов?
Муравьев бегло взглянул на Глеба, словно не понимая, отчего тот лезет в бутылку.
— Несоизмеримое наказание, — сухо сказал Глеб. — Там, где просто требуется пожурить, мы почему-то стремимся наказать. Получается, что вся наша суворовская жизнь пропитана наказанием. Кто это придумал — Серый, Шпала или еще кто-то свыше?
— Ты что, не доволен? Обратись в ООН, — и засмеялся.
— Между прочим, человек должен иметь права. Даже, если он суворовец Разин, — горячо, пересыхающими губами, сказал Глеб. — Обидно, Антон. Парень ты отличный и ребятам нравишься. Но «замок».
Муравьев покраснел, но не обиделся, вяло махнул рукой.
— Да брось, Глеб! Не хочешь — не наказывай. Твое дело. Ты — командир.
27
Лука-мудрец не сопротивлялся. На уроках истории часто возникали споры, далекие от школьной программы. Лукин, конечно, старался брать вожжи в свои руки, но это ему не всегда удавалось. Правда, историк не был из тех учителей, которые боялись незапланированных и случайных споров. Он и сам любил поговорить… Но любил и послушать суворовцев. Может быть, потому ему доверяли, считая его человеком душевно открытым…
На этот раз все началось с «Камчатки». Макар Лоза, с трудом поворачиваясь на тесной скамейке, выбрал удобный момент и вклинился в урок с неожиданным вопросом, озадачившим даже Луку-мудреца.
— Товарищ майор, как вы думаете, занимаются ли фарцовкой офицеры других стран?
Майор Лукин строго вскинул очки, загадочно улыбнулся. Помолчав, как бы собираясь с мыслями, стал быстро и страстно говорить о том, что офицер — это духовность, а как ему известно, духовность и фарцовка несовместимы…
Кто-то подобострастно и весело выкрикнул:
— Фарцовочная душонка…
Все невольно вспомнили Серого, хотя впрямую это к нему и не относилось…
— Согласен, — серьезно сказал Лука-мудрец. — Фарцевание приведет к деформации души…
В спор влез голубоглазый Денис Парамонов.
— А почему, товарищ майор, не совместимы? Это же бизнес! У нас в Севастополе, когда приходят иностранные военные корабли, начинается такой бизнес!
Как ни пытался Лукин, но убедить ребят толком не мог. Суворовцы его не понимали. Напрасно он доказывал, что между фарцеванием, мелкой спекуляцией и бизнесом есть все же разница. Хотя бы в том, что бизнес — это какое-то дело, официально разрешенное, на основе которого создается доход, капитал, с которого платятся налоги. Но насколько ему известно, офицерам во многих армиях даже этим заниматься не разрешается.
— Странно, а чего здесь спорить-то?! — Серега Карсавин, словно ему не хватило простора, вышел из-за стола. Серега, немного возбужденный, особо выделяясь стройностью, действовал на класс раздражающе: все притихли, ожидая чего-то необычного…
— Например, зачем американскому офицеру заниматься мелким фарцеванием? Незачем. Потому как это, Парамон, не бизнес и это, между прочим, унизительно. Тем более, как сказал товарищ майор, — в голосе Карсавина появилась язвительность, — это плохо действует на духовность… Конечно, если офицер обладает этой самой духовностью. А не занимается американский офицер фарцеванием вовсе не потому, что боится остаться без духовности. У него нет в этом надобности, надлежаще обеспечен… К тому же, в отличие от наших номенклатурных детей, он с детства не приучен к жлобству.
Карсавин победно сел. Майор Лукин, демонстративно почесав затылок, медленно сказал:
— Мы, кажется, далеко ушли от темы… Тем более, этот аспект не исторический, а сугубо нравственный… На следующем уроке я дам высказаться каждому, кто захочет… А сейчас, — он, посмотрев на часы, строго обвел взглядом класс, — а сейчас все же займемся историей.
После звонка Лука-мудрец, не задерживаясь, ушел на кафедру. Ребята собирались стайками и, толкаясь, шумно бегали по коридору, как в обычной школе.
Серега Карсавин вальяжно стоял у окна, хитро поглядывая на соседа, рыжего пацана с горящими глазами, вертевшего в руках импортную зажигалку.
— Чего жмешься, — подошел Горлов, — чистая как слезинка, Франция!
Рыжий суворовец из чужого взвода пришел специально за зажигалкой. Глаза его, как говорили здесь, пылали «синим светом», выдавая страстное желание иметь фартовую вещь. Цена, видимо, «кололась», и он, нерешительно топчась, еще как-то внутренне боролся с собой. Но Серега Карсавин, скосив на него красивые глаза, сбавлять цену не собирался.
— Не жмись! Тебе же сказали, чистая Франция! Не хочешь, сам Бог велел… В первой роте просили…
Конечно, рыжий, подхлестнутый торговым азартом, терять зажигалку не собирался.
— Слушай, трояка не хватает. До вечера, вот тебе слово суворовца, — тоскливо выпалил он.
Карсавин, лениво повернувшись от окна, посмотрел на Горлова.
— Ну, если слово суворовца, то давай, по рукам… На, держи. Толковая штукенция!
Рыжий пацан с блестящими глазами удовлетворенно и ловко щелкнул зажигалкой. Вспыхнуло ровное синее пламя…
— Что, устраивает?
Рыжий молча сунул зажигалку в карман, оживился:
— А жвачка есть?
Карсавин засмеялся. Как у волшебника, на его холеной ладони засверкали красочные пластинки.
— Дай одну, — неуверенно и жалобно попросил рыжий.
— Ловкач, — усмехнулся Карсавин. — Сначала долг верни.
Рыжий спорить не стал и поплелся вдоль коридора, время от времени щупая в кармане зажигалку: он был доволен.
А Карсавин, узрев Глеба Сухомлинова, уже забыл о сделке. При всегдашней независимой мине на лице его появилось некое виноватое выражение. Чувствовалось, что Серега стремился как-то помириться с Сухомлиновым, но помириться так, чтобы не задеть собственного достоинства. Самолюбивый Карсавин часто делал ошибки в поведении из-за своего чувства превосходства. Мать, женщина простая, несмотря на долгую жизнь генеральши, замечала недостатки сына и не раз говаривала Сереже, что отец был не таков: он умел быть простым и на службе ладить с людьми.
— Так он же не был сыном генерала, — шутливо отнекивался Сергей.
— Да, сыном генерала он не был, — замечала мать. — Но он сам был генералом.