Карсавин-младший никогда, конечно, отцом в роте не кичился, но тем не менее ребята хорошо чувствовали его элитное происхождение. Он понимал, что это вызывало к нему суховатое отношение и даже отчужденность. Конечно, на всех пирога не испечешь, как любил говаривать Серега, но душой он хотел бы, чтобы ребята, особенно во взводе, его уважали по его достоинству, а не потому, как с ним здоровался за руку начальник училища. И случай с Сухомлиновым, как он понял позже, не принес ему лавров, а даже что-то испортил во взводе. Он понял, что, собственно, с зажженной папироской он допустил ту глупость, которую уж шалостью никак не назовешь… Хотя где-то глубоко жило чувство удовлетворения, которое он все же получил тогда, даже и объяснить не мог, почему. И потому он хотел помириться, а не повиниться…
Серега Карсавин был уверен, что Глеб сам подойдет к нему, как только он его окликнет, и тогда уж он найдет нужные слова… И все решится само собой. Но странное и непонятное чувство не позволило ему окликнуть Сухомлинова, хотя тот прошел совсем рядом, равнодушный, спокойный, совершенно не замечая его.
Карсавин пережил неприятное болезненное чувство, что с ним бывало редко. Желая как-то освободиться от этого чувства, изжить его, он неожиданно позвал Пашку Скобелева и стал с ним говорить о том, что Лука-мудрец, хотя и умный и дельный мужик, но далек от жизни…
— Сейчас жизнь такова, что офицер крутится как белка в колесе. Так что далеко ему до духовности… — дробно засмеялся Карсавин. И вдруг спросил Пашку: — У тебя с матерью двухкомнатная?
— Нет, Карсавин, у меня с матерью — однокомнатная.
— У меня трехкомнатная и тоже с матерью, — вздохнул Серега… — Но мой отец генерал. Он заслужил и погиб не в пьяной драке…
Пашка непонимающе пожал плечами: его это мало интересовало, да и Серега Карсавин едва ли мог бы толком ответить, почему затронул квартирную тему. Но только сейчас Карсавин больно почувствовал, какую занозу всадил в его сердце этот диковато-бедовый вице-сержант Сухомлинов.
28
Полным ходом шла подготовка к параду. Суворовцы всегда были престижны на праздниках и потому с удовольствием разминали кости на репетициях.
Ожидали командующего округом, и суворовцы, пройдя мимо трибуны ровным, изысканным шагом и получив «добро» руководящего генерала, были распущены, в то время как воинские части усиленно муштровали.
Мишка Горлов и Серега Карсавин стояли рядом, оживленно посмеиваясь. К ним и подошел начальник политотдела, полковник Игнатов.
— Ну, молодцы, чем занимаетесь? — расплываясь в добродушной улыбке, спросил он.
— Да так, товарищ полковник, анекдоты травим…
— Любопытно. Если не секрет, о чем?
— Призываю хорошо учиться, — нашелся Карсавин.
— Интересная пропаганда. А ну, расскажи — и я послушаю.
— Боюсь, товарищ полковник, накажете.
— Да нет. Если полезно, сыну дома расскажу, — рассмеялся полковник. — Лентяй несусветный.
— Все просто, товарищ полковник. — Серега Карсавин подбоченился и, не смущаясь и не меняя тона, продолжил: — Приглашает отец сына. Лентяя из лентяев. Одним словом, не учится. «Так и так, — говорит отец, — слыхал, мол, покуриваешь?» — «Да что ты, папа, какое уж там курение! Дешевые сигареты, окурки…» — «Не густо, — согласился отец и вынул пачку американских, — ладно уж, — говорит, — попробуй…» Сын затянулся, попробовал… — «Ну как?» — «Вот это запах, клево!» — «Слыхал, что коньячком балуешься?» — «Что ты отец! Иногда, разве бормотуха какая «три семерки»…» Отец налил рюмку французского коньяка. «Ну сынуля, может понравится?» — «Вот это клево! Неужто, отец, такой выпускают, аж дух захватывает!» — «Как видишь, выпускают. Но ты, говорят, и до девочек охоч?» — «Да что ты, отец! Ну какая может быть в грязном подвале охота. Так, для смеха, Нюрку косую на всю компанию… Разве это удовольствие! Одно распутство…» — «Алло, Маша, ты сейчас свободна? Да, сын приедет. Уж уважь, как надо…» — «Ну?» — спросил через день отец. Вздохнул тяжело сын: «Что там, в раю побывал!» — «Вот видишь, сынок! Если хочешь, чтобы все было, как у твоего отца, — сам понимаешь: учиться и учиться надо!»
Полковник покачал головой.
— Нет, Карсавин, это я своему сыну не расскажу.
— Не беда, товарищ полковник, — усмехнулся Карсавин. — Придет в суворовское, а уж здесь-то ему обязательно расскажут.
…Черный лимузин въехал на территорию. Все заволновались и забегали. Спешно строились суворовцы. Старший курс — высокие, ровные и краснощекие ребята, словно на подбор, вызвали у генерал-лейтенанта удовлетворение. Он прошел вдоль строя, прощупывая его свинцово-острыми глазами. А когда поднялся на трибуну, тотчас грянула музыка и колонны стали двигаться по прямой к трибуне. Генерал держал под козырек, правда, иногда бросая реплики стоящему окружению из генералов и полковников.
Суворовцы прошли с первого захода. Их посадили в автобусы и повезли в училище на занятия.
В автобусе Карсавин и Горлов снова сидели рядом. Большими друзьями они не были, и связывал их, конечно, ансамбль, в котором, по словам ротного, они «самовыражались на полную катушку».
Потому и разговоры у ребят крутились вокруг ансамбля. Сегодня в клубе дискотека. До этого намечалась репетиция: Горлов отрабатывал новую песню. Его мучил вопрос: согласится ли руководитель включить ее в программу? Правда, Карсавин уверял его, что песня уже готова, по крайней мере, «вытанцовывается», тем более, недавно они ездили в детский дом, где Горлов пел ее под гитару — успех был необыкновенный. Но то было под гитару…
Горлов горел желанием включить песню по сугубо личным мотивам. В последнее время у него завязывались отношения с Анфисой Рублевой, и он хотел блеснуть, скорее даже и не перед ней, а перед новенькой курносой девчонкой, которая стала все чаще приходить с Анфисой.
На Анфису были свои расчеты и у Карсавина. Не то чтобы она ему очень уж нравилась — Серега себя к влюбчивым не относил, — просто наступало время, когда вскипала кровь и будоражилась мужская сила, подхлестываемая ежедневными сексуальными анекдотами и сногсшибательными «победами» вравших ребят.
Карсавин мечтал о «своих победах», которых пока у него не было. Сексуальное чувство пробудилось у Сереги рано. Поначалу он боялся его, потом, попав в суворовское, понял, что главное — ловко маскироваться под окружающих, иначе прослывешь кем угодно, ибо словарь суворовских выражений по этому поводу был весьма богат. Самовлюбленный Карсавин выдавал себя за бывалого разбитного парня. Он читал Фрейда, различные сомнительные издания про секс, только бы получить новую, пикантную, неведомую другим информацию. Это создавало Сереге авторитет, но никак не удовлетворяло.
Его тянуло к телесному познанию… Собственного опыта было мало. А сальные рассказы приходивших из увольнения ребят — разве это опыт?
Горечи прибавляла Оля, которая играла пока основную роль в его переживаниях. С тринадцатилетней девчонкой он познакомился в средней школе, куда выезжали на какой-то конкурс. Смазливый суворовец произвел впечатление. Она смотрела на него завороженно. Элегантный Карсавин словно ждал такого случая. Они сорвались из школы и долго бродили по окрестностям. Серега уже понимал, что его накажут за отлучку, но Оля, нежная, тонкая Оля, как маленькая сестренка, перевернула его мир, и он, не думая ни о чем, шел на риск… Правда, майор Лошкарев оказался сговорчивым. Он молча выслушал путаные объяснения суворовца и, к удивлению Карсавина, усмехаясь в усы, сказал:
— Ладно уж, настроение у меня такое. В другой раз тебе это так не пройдет.
Несколько раз Карсавин приглашал Олю в училище на вечера, чтобы утереть нос приятелям. Но хрупкая девочка-школьница на фоне медучилищных девиц проигрывала. Ребята ее прозвали Ангелок, а затем Детсад. Карсавину это не понравилось, но, чувствуя, что среда не принимает Олю, приглашать ее перестал. Если ребята интересовались, небрежно бросал:
— С этой девочкой лучше всего в постели.
Однажды, сидя у нее, слушая, как она по-детски наивно бренчит на фортепиано, он неожиданно почувствовал прилив сил — усадил ее к себе на колени и стал жадно и хлестко целовать. Покраснев, откинув милую головку на его плечо, Оля пыталась как-то по-детски отвечать ему, и он почувствовал, что больше не может… Серега стал ее раздевать. Она сопротивлялась, неумело и неловко. Он неотрывно глядел на тонкое, смуглое и приятное тело. Оля смотрела на Сергея удивленно расширенными, непонимающими глазками, в которых стояли тревога и страх… Обняв девочку и нагнувшись, он попытался стянуть с нее трусики. Дрожь пробила Олю. Она дико заплакала и забилась в конвульсиях. Серега испугался и отпрянул. Перед ним лежало жалкое, съежившееся, как щенок, существо. Он понял, что она еще очень глупенькая… А вместе с нею глуп и он.
Карсавин грязно выругался и вышел из комнаты. У него разболелась голова. В ванной он умылся холодной водой и вспомнил, как хвалился соседу по койке, Мишке Горлову, принести доказательства.
Ну какие уж там доказательства!
Он вошел в комнату.
— Чего ревешь, дура! Я же красивый. Суворовец. Неужели тебе не хочется суворовца?
Оля всхлипывала.
— Ну ладно. Бог с тобой! — примиряюще сказал Сергей. — Я же тебя не хотел обидеть, дурочка. Я, может быть, тебя люблю.
После этого дня трубку брала только мама. Оли, как всегда, дома не было. Карсавин не огорчился: тоже, позарился на малолетку! То ли дело Анфиса — у нее такие зажигательные глаза!.. Понимал Карсавин и другое. Анфиса — воротила у девчонок. Потому она нужна ему. Как-то с Сашей Вербицким завалились к ней домой, и у Сереги, рассматривающего ее фотографии, родилась идея. Он вынул из портмоне свою суворовскую фотографию — такой славный хлопец! — и незаметно сунул ее в общую стопку.
И, кажется, Карсавин попал в десятку. Анфиса фотографию заметила. И что-то в сердце ее шевельнулось. С тех пор между Анфисой и Серегой Карсавиным стали складываться весьма незаметные, но свои отношения. Анфиса словно поняла — Глеба она упустила, но зато приобретала Карсавина.