У Димки опять заболела голова.
— Какая жена? Я — холостой…
— Ври больше. У меня будет ребенок. Спи.
Димка — откуда силы взялись — мгновенно перескочил через толстушку. И только тут, стоя в комнате перед зеркалом, понял, что он — тоже в чем мать родила. Какая там голова! Он пошарил кругом — одежды не было. Что за штучки?! Толкнув дверь, он выскочил в коридор. Там было относительно светло, кроме того, почему-то стоял в заморских плавках (вылитый Аполлон!) Карсавин. Он не без удивления оглядел Димку.
— Ну как, сладкая?!
— Пошел к черту, дурак!
Тот кисло пожал плечами.
— Ну, как знаешь — она же твоя жена. Старшие ребята говорили, что ничего, сладкая.
— Какая жена?! Как свелся, так и развелся!
— Оно, конечно, так. Но алименты…
Димка, повесив голову, сел голой задницей на прохладный пол и, вытаращив глаза, поманил пальцем Карсавина.
— Чего-то не понимаю…
— Я же тебе говорил, надо с презервативом. Сам виноват!
Помолчав, Димка силился что-то сказать и наконец выдавил:
— Это ты, Карсавин, подстроил?!
Карсавин выпрямился и, усмехнувшись, легонько ткнул Димку ногой.
— Тоже мне кадет! А еще в офицеры лезешь…
Вот когда Димка по-настоящему пожалел, что не было Глеба.
30
Розыгрыш удался, как говорится, на славу. Зато Димка ходил хмурый и обиженный. Саня Вербицкий не понимал, чего Димка мучился: дело-то яйца выеденного не стоило… Родители ополчились… Ну и что? Сам Саня дома чувствовал себя самостоятельным; свое право он отвоевал жестокой схваткой с родителями.
Но Димка еще был «законопослушным». Когда родители узнали, что после парада он сразу же ушел в увольнение, но домой явился лишь на второй день, соврав что-то невразумительное, в доме Разиных начался переполох. С матерью стало плохо. Она гадала, где мог быть ее сын? Конечно, где же он иначе мог быть?! Напрасно Димка уверял, что был у Вербицких… Мать не поверила и продолжала расследование.
— Они у тебя, что — дубы? — допытывался, злясь, Вербицкий.
«Дубы» звонили командиру роты. Слава Богу, нарвались на майора Лошкарева. Афганец не подвел: он успокоил мать размышлениями о том, что Димка еще не испорчен и потому нет смысла бить в колокола. Кроме того, как заявил взводный, он совершенно не советует лезть с этим к ротному — тот может подмочить Димке репутацию, тем более в выпускном классе…
Родители прислушались к майору, но не успокоились и Димке грозили всеми карами. В ответ тот обещал устроить забастовку:
— Буду в училище ходить в наряды, а дома меня не увидите. Гуляйте с собакой на здоровье.
Глеб Сухомлинов на удивление Димки отнесся к нему душевно. Закрывшись в классе, сидя в темноте друг против друга, они чувствовали особенную интимность…
Сухомлинов не мог не вспомнить, как Карсавин жег ему сигаретой руку, и был уверен, что все здесь дело Сереги. Он же аристократ, аристократ-дешевка…
Глеб обнял Димку.
— Не горюй, дружище, и на твоей улице будет праздник. В крайнем случае скажешь: с Вербицким ездили к моей тетке. Скажу ей, она уж не подведет.
Конечно, от Димкиных переживаний жизнь в суворовском не остановилась и шла своим чередом. Но Димке казалось, что наступили черные времена…
Утром на подъеме майор Шестопал вдруг ни с того ни с сего потребовал вытряхнуть мешки со спортивной формой. Посыпались заначки: здесь и сигареты, и сахар «качков», и гражданские тряпки…
Майор приказал дежурному отнести «навар» в канцелярию. А тех, у кого спортформа оказалась грязной, тут же наказал.
Димку и Саню Вербицкого такая участь обошла, но легче не стало. Оба получили наряд на кухню: Саня — официантом, Димка — посудомойщиком.
День складывался совсем непонятный: сырой и серый… Да и мысли в голове были серые и блеклые, как сам день — ударила глупая оттепель, и весь плац покрылся такой вязкой грязью, что брюки до колен были в ошметках. Зайдешь в казарму, а дневальный чуть ли не матом:
— Куда прешься, баран! Посмотри на ноги сначала…
Четыре часа Димка честно нес свою вахту на посудомойке.
Клубами валил пар, и чистые стопы тарелок едва умещались на подносах. Красные, как сосиски, пальцы, распаренные от горячей воды, едва слушались. Еще какие-то мысли роились в голове, но усталость полностью овладевала им — наступало состояние невесомой бездумности. Еще полчаса такой работы — и одеревеневшие ноги не выдержат и Димка свалится на мокрый, бетонный пол…
Обстановку разрядил Вербицкий. Саня принес парную картошку и кусок мяса. Еда показалась как никогда вкусной. Ели с жаром, молча посыпая солью и запивая холодной водой из-под крана.
Вербицкий тоже устал и, развалившись у дверей на полу, где было сухо, закрыв глаза и вытянув костлявые руки, медленно повторял одну и ту же фразу:
— Господи, да помоги кадету выжить!
Димка сел рядом на корточки, печально сказал:
— А сегодня, Саня, дискотека.
— Какая там дискотека! Ты видел Шпалу? Злой, как кабан из Беловежской пущи. Какая уж там дискотека!
Зашел суворовец, напарник Сани по залу.
— Ну вот, отмаялись… Кажется, все.
— Чего там, счастливые люди, — выдохнул Саня, все еще лежа на полу, — а самые счастливые люди те, кто стремится достичь какой-нибудь достойной цели… Да! Прорваться на дискотеку, когда ноги уже не слушаются, разве недостойная цель?!
Бывало, когда нарастающее напряжение в роте снималось самым неожиданным способом. На этот раз всех развлекли братья Парамоновы. Кажется, у Тараса с Денисом был день рождения. Родственники и знакомые натаскали столько вкуснятины, что Тарас даже не ходил в столовую. Перепало и брательнику, но тот свою долю быстренько разделил с приятелями, в то время как младший свое надежно спрятал в тумбочке.
Никто не мог и подумать раньше, что Тарас такой жадина. Он втихомолку грыз яблоки и ходил по двору училища с кульком, набитым конфетами. Близкие ребята, конечно, обиделись, посчитав его жмотом, но никаких действий против него не предпринимали. А вот Денис прямо-таки из себя вышел. Попросив у брата жратвы и получив отказ, он, обиженный, подговорил мальцов и вместе с ними, когда Тарас спал, потихоньку подняли на руках тумбочку, в которой лежал неприкосновенный запас брата, и аккуратно перенесли ее в безопасное для себя место. Как говорится, устроили всеобщую «жратву», после чего в тумбочку, на место вкуснятины, подложили записку: «Господь Бог велел делить на всех. А кто не послушается его, тот превратится в жабу».
Тумбочку осторожно поставили на место. Тарас, проснувшись, привычным движением сунул руку с надеждой что-нибудь погрызть… но там было пусто.
Любителей погрызть втихомолку в роте звали «грызунами» и страшно не любили, тем не менее этот род грызунов вывести так и не удавалось. Пашка Скобелев говаривал, что в суворовце все это от Сатаны…
Между братьями произошла ссора. Обозленный Тарас бросился драться, но Денис в ответ сильно толкнул его, и тот завалился за койку.
Едва разняли братьев. Командир роты наказал старшего Парамонова и пригрозил всех лишить дискотеки.
— Всегда так, ротному хоть за что-нибудь бы, да зацепиться, — буркнул Тигранян. — Вот так, накрылась наша поездка к девочкам.
Поездка к девочкам обычно приурочивалась к пятнице: в субботу многие уходили в увольнение. Шестопал ходил с невозмутимым видом, показывая, что ему все равно. Ребята мучились. Если еще и эта пятница пропадет — тогда, брат, совсем скиснешь! Тем более, девочки педучилища были не только смазливы, но и разворотисты: к приезду суворовцев они обычно накрывали стол. Все, от винегрета до пирогов (пальчики оближешь!) было приготовлено собственными руками.
Вербицкий и Разин пришли с наряда. Майор Шестопал вышел из канцелярии и, встретившись с ними, хитро прищурился:
— Ну что, Вербицкий?! Ноги еще пляшут?
Вербицкий с прищуром, плутовски, вкрадчиво сказал:
— Чего там, товарищ майор. Душа настроилась на самоподготовку.
Длинный, суховатый Шестопал передернул плечом.
— Ладно уж, — проговорил он с кроткой улыбкой, — скажи дежурному: кто едет в педучилище, пусть строится…
Рота пришла в движение, заволновалась. Сбивая друг друга, суворовцы в умывальнике лезли к зеркалу, мочили водой непослушные вихры и тут же, хотя и не разрешалось, чистили обувь… Дневальный орал благим матом, что он после них убирать не собирается и потому кое-кому испортит вечер, но никто дневального всерьез не принимал. Все были заняты наведением кадетского лоска…
Вербицкий едва успел к автобусу. Ему заняли место Глеб и Димка.
— Братва, — крикнул Саня, захлебываясь в азарте, — у меня родилась идея. Чего-нибудь она да стоит!
И он быстро выпалил свои соображения: надо толковенько подговорить девчонок, чтобы они Шпалу взяли на себя: поили, кормили, пока не стошнит, и тащили на танцы… По автобусу пополз говорок. Идея Вербицкого «отключить» Шестопала путем ублажения всем понравилась. И уже кое-кто брался это организовать.
— Саня, а у тебя, честное слово, голова, — радостно заметил Димка.
— Какая уж там голова! Если б она была математическая… А здесь и дурак придумает.
Автобусы въезжали во двор педучилища. Девочки высыпали из здания и окружили суворовцев. Всей толпой повалили в ярко освещенное здание. Шпарил рок, мелькали разноцветные огни светомузыки…
Пока суворовцы раздевались и приводили себя в порядок, в коридорах по-прежнему толпились девочки с сияющими глазами. Но вот суворовцы плавно перетекли в зал, где несколько пар танцевали, а в углу приютились столы с угощениями. Руководительница, молодящаяся женщина в очках, поднялась на невысокую сцену и похлопала в ладоши. Все притихли. Она, постояв в задумчивости, вдруг стала говорить о дружбе девочек и мальчиков, о том, как важно для мальчиков дружить с девочками, чувства которых облагораживают мужское сердце.
— Черта с два! — усмехнулся Вербицкий. — Слыхал я эти сказки…
Начались танцы. Потом несколько смелых девочек пели со сцены, и одна толстуха, дергаясь всем телом, читала свои стихи.