Она страшно не понравилась Вербицкому.
— Дура! Сплошные сексуальные изживания. Мы приехали на танцы, а она тянет в постель.
Пацаны прыснули…
Но тут руководительница всех пригласила к столу, и сразу стало оживленно и потеплело. Потеплел и майор Шестопал, который чинно восседал рядом с руководительницей и пытался даже делать ей какие-то комплименты. Суворовцы весело перешептывались, чувствуя в самом командире роты изменения в их пользу. За столом было шумно, девчонки и мальчишки галдели, как весенние грачи, и обменивались значительными взглядами.
Зал наполнился музыкой, и многие кинулись танцевать. Вот здесь-то и начинала действовать идея Сани Вербицкого: к майору Шестопалу одна за другой подходили девушки, наперебой приглашая его на танец. Майор засветился лицом, важно заулыбался. Правда, охотно потанцевав с одной, другой, он быстро выдохся, но результат был налицо: довольный и обласканный командир роты весьма быстро раскрепостился и теперь смотрел на своих подопечных осоловело-мягкими глазами. Тем более, как поняли все, услужливая и понимающая руководительница водила его в кабинет, где он наверняка «хватанул рюмашку».
Шестопала было не узнать. Он в самом деле потерял «командирский глаз», и пацаны, народ смекающий и ловкий, делали все что хотели: разбредались по классам и темным уголкам, лапали и целовали девочек почти на глазах…
Балдежное время летело быстрее, чем обычно. Шоферы автобусов уже два раза напоминали о себе. Майор серьезно смотрел на часы и соглашался.
— Да, ехать надо. Но мы все равно уже запоздали. Ладно, еще минут десять.
Минут десять перешло в полчаса, а затем и в целый час… Да и суворовцы уже напрыгались и стали вянуть: сказывалась дневная усталость — как-никак, а за день в училище так «напляшешься», похлеще, чем на танцах!
Старшие суворовцы потешались над преподавателем истории. Лука-мудрец совсем «спятил», превратив историю в психологию карьеры — видимо, эта тема его здорово волновала. Сегодня он неожиданно заговорил об образе жизни военных — о том, что офицерских профессий много и каждая диктует свой образ жизни. Никак нельзя сравнить жизнь строевого офицера со штабным, говорил он, как и нельзя сравнивать ее с жизнью офицера — научного работника или журналиста… И он приводил вполне жизненные примеры офицерской карьеры, в основе которой лежало призвание…
— Товарищ майор, вы все о призвании да о призвании, а ведь по совести никто из суворовцев так и не знает, что это такое и с каким хлебом его едят-то, — насмешливо хмыкнул Вербицкий. — Насколько я понимаю, призвание — не классное занятие, а студийное. У нас одну такую студию организовали, так командиры рот быстренько заблокировали ее уборкой территории… Кто записался, тот сам не рад.
— Для общевойскового училища призвание не обязательно, — выпалил Димка Разин.
— Разве?! Это ты так думаешь?
— Никак нет. Так думает майор Шестопал.
— На моей памяти, — горьковато усмехнулся историк, — был и такой случай, когда ротой командовал бывший начальник гауптвахты. — И развел руками. — Дисциплина, конечно, была. Показуха была… А всего остального, что должно быть в суворовском… — Майор Лукин глубоко вздохнул. — А ведь суворовец — это будущий офицер!
До самого звонка спорили с преподавателем истории суворовцы. Поездка в педучилище, конечно, оттеснила, может быть, даже затмила майора Лукина, но стоило ребятам приехать в роту, как разговор этот вспыхнул заново… Правду говорят, если суворовцы на ночь вкусно поели, их тянет на размышление. После отбоя посмеялись по привычке над двумя-тремя короткими анекдотами Вербицкого, и неожиданно наступило прозрение.
— А что, братцы кадеты, — громко выпалил Мишка Горлов, — ведь Лука-мудрец прав: пришла пора нам определяться…
— Не трави душу, — тяжеловато осклабился Макар Лоза.
— Тебе-то что, Макар! — хохотнули рядом. — Ты «качок»! Одним словом — в десантники. Там была бы масса!
31
Мадам Софья была на несколько лет старше своих подруг и гордилась тем, что потеряла девственность благодаря суворовцам. Тогда она еще училась в восьмом классе и мечтала с подругой поступить в медучилище. Подруга и посвятила ее в «тайны» половых отношений. Софья тогда еще не была «мадам» и быстро согласилась на предложение подруги.
И вот как-то в школу, когда они остались на кружок биологии, пришел суворовец — высокий, плотный, с озорными карими глазами. Софья глянула — и обомлела. Влюбилась сразу. Разве можно сравнить с их корявой мелкотней — носятся по коридорам, как дураки, никакого соображения.
А этот — богатырь, да и форма по нему: одно слово, суворовец! Говорливый, убаюкивающий. Пока она с ним стояла, подруга нашла в дежурке ключ от пионерской комнаты, приободрила:
— Главное, девка, не трусь! Сразу, как в омут…
Они закрылись в пионерской.
— Как? Так или с поцелуями? — немного наивно спросила Софья.
— Давай с поцелуями, — согласился суворовец.
Они спокойненько разделись и стали целоваться. Это был не сон — и Софья, впервые ощутившая понравившегося парня, вдруг почувствовала такую свободу и страсть, что суворовец даже удивился:
— А говорили — целочка!
— Дурак, я люблю тебя!
Произошло все по-скотски, на полу, на каких-то плакатах о «счастливом детстве», но было так здорово и так сладко, что потом на вопрос подруги, было ли больно, Софья едва вспомнила про эту боль…
В другой раз суворовец приходил с другом. И с друзьями приходил. Но Софья уже училась в медучилище, где к ней и прилипла кличка Мадам.
Девочки, Анфиса Рублева и Регина Стаханова, были теперь ее закадычными подружками. После праздника долго не встречались, хотя Анфиса и Регина не раз бывали на ротных дискотеках. Наконец-то выпала суббота, у суворовцев увольнение, и Анфиса, командовавшая теперь парадом, опять притащила мальчиков к мадам Софье. Конечно, как всегда, баламут Вербицкий и сладкоежка Карсавин, который снова обхаживал Анфису. На этот раз с ними поехали Макар Лоза и Антон Муравьев. «Замка» взяли с неохотой, он умолял, что не подведет, ибо истосковался по девичьему телу. И Макар, и Антон, хоть и здоровые как быки, да в этом деликатном деле тупые и глупые. Невинностью от них несло за километр — котята!
Однако новички девочкам понравились — сильные. Кроме того, после наливочки мадам Софьи развязалась смелость, и Анфиса предложила сыграть в «ромашку». Игра притягательная, школьная — сколько глупых, наивных мальчишек и девочек ее прошли! А тут на пацанов налетело такое буйство, что девочки ахнули от кадетской сноровки…
Заместитель начальника училища полковник Юферов вызывал к себе майора Шестопала и, видимо, сделал ротному втык по первое число. Оно и понятно: раньше мало кто уходил из училища сам — отчисляли за проступки, а если и уходили, то по сугубо бытовым причинам, без скандалов и дрязг. А то, глядишь, и медкомиссию сделают… По крайней мере, престиж училища не страдал…
И вдруг нашелся суворовец, который заявил, что он уходит из училища потому, что ротный давит на его интеллект.
— Не нравится, бери вещмешок и вон за ворота… — хрипло кричал майор Шестопал на суворовца, который нагловато смотрел ему в лицо.
Эта дерзость, пожалуй, еще сильнее взбесила ротного. А тут еще взводный доложил о самоволке Димки Разина. Шестопал вообще вышел из себя. Опять Разин? Он приказал найти суворовца. Покрасневший и солидно испугавшийся Димка Разин стоял навытяжку перед ротным, потеряв дар речи.
— Вот что, дружок… — Майор Шестопал крупными шагами колесил по канцелярии. — Вот здесь садись за стол и пиши письмо мамаше, пусть она знает, что ее оболтус вечерами вместо самоподготовки в парке девок щупает…
— Да не щупал, товарищ майор…
— Ну лясы точил. А ротный, мол, на интеллект давит. Пиши…
Димка Разин послушно засел за письмо матери. И писал он о том, что в последнее время у него хромает дисциплина, совсем плохая, как говорит командир роты. И ротный, которого он очень любит, уже не первый раз наказывает его неувольнением.
— Ну что, написал? — строго потребовал ротный.
Димка простодушно протянул письмо.
— Ладно. Читай.
Димка, немного запинаясь, стал читать, и ротный, изумленный текстом, смеялся от души, схватившись за живот и вытаращив глаза.
— Как ты это здорово?! Здорово, подлец! Ротного, майора Шестопала, очень люблю, это мой любимый, самый любимый командир…
Не успел Димка как-то опомниться, прийти в себя от громкого смеха ротного, как тот перестал смеяться, изменившись в лице и голосе.
— Вот что, Разин, хватит дурачка валять. Ты что, комедию играешь? Так вот, я добавляю еще одно неувольнение. Актер дешевый!..
Майор Шестопал резко хлопнул дверью канцелярии, оставив Димку с грустными мыслями и письмом. Разин пожал плечами, смял листок и, сунув его в карман, пошел вслед за майором. Ротный картинно стоял в коридоре, ястребиным взглядом ощупывая пространство перед собой в поисках подходящей жертвы.
— Вот что, суворовец Разин. Напишите настоящее письмо матери. И покажите мне.
Димка Разин глубоко вздохнул.
Тем временем Шестопал окликнул Дениса Парамонова.
— Товарищ суворовец?!
— Я? — откликнулся Денис, повернувшись к ротному.
— Да, вы! А ну-ка вернитесь!
Над ротой нависла гроза. Нет, на улице небо голубое, с маленькими редкими перистыми облаками. Там стояли ровные декабрьские дни, а вот в роте уже сверкали молнии…
Издавна в суворовских училищах повелась негласная ненависть к стукачам. Ребят, которые хоть в чем-то замарали себя, ждало всеобщее презрение. Стукачей наказывали по-разному. Им объявляли бойкот. Их били втемную. Их обливали туалетными помоями, что было особенно распространено.
Говорят, что традиция борьбы с фискалами идет еще от кадетских училищ, где, бывало, даже целое училище третировало стукача, не говоря с ним ни слова…
Началось все со второго взвода. В канцелярию почему-то вызвали Макара Лозу. Может быть, неуклюжий здоровяк не отличался особой психологической защитой и мог проговориться. Сначала с ним по душам разговаривал майор Лошкарев. Но несмотря на афганскую притягательность офицера, Макар не оказался телком, тем более, наивный, добродушный парень многого, о чем шел разговор, просто не знал, да и полным дураком Макар Лоза тоже не был.