У Горлова оказалась луженая глотка. Орал изо всех сил, схватив за шиворот Тараса Парамонова:
— Лучше иметь дурака своего, чем пришлют чужого.
Так и порешили: на ротного без жалоб, но майору вида не показывать — пусть знает наших…
Ребята еще долго бузили, пока в конце концов не наступил всеобщий отбой.
Кто-то прибежал в роту, весело и вызывающе крикнул:
— Серега Карсавин у КПП!
Вскоре все знали, что Карсавин не подал руки генералу Репину. Тот, как обычно, столкнувшись с Серегой, протянул руку. Но Карсавин, ловко козырнув и чеканя шаг, прошел мимо. Говорят, генерал лишь улыбнулся.
— А что, мне это нравится. С характером.
Карсавин стоял в туалете и, косо поглядывая на дверь, курил. Лицо его было хмурое и осунувшееся, и только в глазах еще жил старый огонек. Он молча слюнявил сигарету, поглядывая, как медленно дым тянется в открытую форточку.
По одному подходили суворовцы. Молча топтались на месте, чувствуя, как растет напряжение Сереги. Неизвестно, насколько бы затянулось это непредвиденное молчание, если бы не Пашка Скобелев.
— Вот что, Серега, — сказал он рассудительно, — дело прошлое. Обида на тебя у пацанов прошла. Забудь и ты свои обиды… Кадеты мы — сам знаешь, этим все сказано.
— Я, собственно, Скобелев, на ребят не в обиде, — выбросив окурок, сказал Карсавин и поежился. — Сам виноват, потому как оказался глуповатым… Пацаны, наука!..
— Дай руку, — спокойно заметил Скобелев.
Карсавин добродушно протянул ладонь, и Пашка по ней заметно хлопнул.
— Что было — то быльем поросло.
Начальник училища сам пришел в роту. Суворовцев собрали в ленкомнате, и генерал, сощурив глаза, пригласил всех подтянуться поближе.
— Чего там, поговорим по душам.
Генерал был в настроении, нет-нет, да и вставит в разговор шутку. А говорил он о том, что, как там ни крути, а время безжалостно — на носу уже выпуск, и суворовцам надо выбирать свое будущее. Нынешние перспективы отличаются от прошлых лет. Надо смотреть в корень — наступает неотвратимое время профессиональной армии, которая, между прочим, требует и иного офицера…
Еще говорил о том, что молодость безрассудна и не задумывается над поступками, говорил о сексе и самоутверждении, о том, что сексуальный дурман, подобно наркотику, выхолащивает душу…
Суворовцы терпеливо слушали генерала, думая о своем. Большинство мучил вопрос: как тем не менее кончится в роте это ЧП? Чем обернется беседа генерала — добром или злом?
Но, кажется, генерал был настроен мирно и даже рассказал анекдот. Преподаватель спрашивает суворовца: «Это правда, что люди произошли от обезьяны?» Суворовец чешет затылок и признается: «Наверно, правда, но это не относится к суворовцам, так как суворовцы произошли от кадетов».
Фыркнули, заулыбались. Лед вроде бы тронулся, и многие стали интересоваться: а какой отбор будет в училище?
Саша Вербицкий, у которого недавно окружная газета опубликовала заметку о зимних стрельбах, важно потянулся: военное училище он представлял смутно, но зато в голове мелькнула мысль о том, что командование решило скандал в роте не раздувать, а покончить миром. Об этом он шепнул Глебу Сухомлинову. Тот улыбнулся глазами и посмотрел по сторонам. Среди ребят Серега Карсавин отсутствовал.
Генерал словно ждал этого взаимопонимания. Вытянув узловатые руки, он тяжеловато облокотился на стол.
— Помню школьные годы. Директор частенько, мягко говоря, приглашал в канцелярию. Садился за стол напротив нас, пацанов, и деловито говорил: кладите рогатки — и дело с концом. И мы клали рогатки. — Генерал глянул исподлобья. — По-честному, у кого в карманах есть презервативы, кладите на стол — и дело с концом.
Все затихли. Нарастало минутное напряжение. Неожиданно первым к столу подошел Вербицкий и выбросил несколько разноцветных пакетиков…
35
У Глеба Сухомлинова был день рождения. С Разиным и Вербицким сходили в «чепок» — купили конфет, пирожных и три бутылки молока. На груди у Глеба красовался зеленоватый знак — «Отличник погранслужбы I степени». Когда-то он принадлежал отцу. Но с тех пор, как старшего прапорщика Сухомлинова не стало, знак по наследству перешел к сыну, который и привез его в училище, но прикалывал только в день рождения.
О заставе, где он родился и вырос, Глеб рассказывал охотно, может быть, даже с некоторым позерством:
— Пограничная жизнь — это, брат, романтика… О ней можно говорить без конца.
В подтверждение этих слов Глеб вспомнил старую заставскую побасенку: научили солдата прыгать через козла, так вот он, будучи в наряде по охране границы, взял да прыгнул на козла — тот и попер его в гору… А там, оказывается, нарушитель, сразу руки кверху: мол, многое в жизни видел, а вот чтобы пограничник на козле, в первый раз.
Мать прислала Глебу письмо, где в подробностях описывала жизнь на заставе, и Глеб с удовольствием читал его Разину и Вербицкому.
— И чего мне отец вдалбливает: журналистика, журналистика, — взбесился Саня Вербицкий. — Вот возьму, и на зло всем чертям махну в пограничное… Разин, конечно, компанию не поддержит, он у нас синьор из общества — метит в Военный институт…
Вербицкому не зря вспомнился этот Военный институт. На уроке истории вспыхнул старый разговор о физиках и лириках. Физиками называли тех суворовцев, которые шли в военно-технические училища. А лириками, естественно, — будущих курсантов Военного института и факультета журналистики.
Преподаватель истории, майор Лунин, ходил по классу с указкой и, как говорится, размышлял вслух, неторопливо подбирая слова. Конечно, армия без физиков существовать не может, это, пожалуй, как дважды два, но и лирики — они, собственно, носители духовности, без них армия потеряет моральную силу…
Очкастый Лука-мудрец качал головой и хитровато улыбался.
— А что, Разин — весьма интересный молодой человек! Я ему посоветовал бы юридический факультет.
— Верно! — согласился вице-сержант Сухомлинов. — Он у нас разработал метод борьбы с дедовщиной.
— Любопытно! Дедовщина — позорное явление нашей армии. Так в чем же заключается ваш метод, суворовец Разин?
Димка Разин неохотно поднялся с места, чувствуя, в какой-то мере, подвох своих друзей — и, глубоко вздохнув, выпалил:
— Офицеров, у которых практикуется дедовщина, лишать пенсии. Поначалу на десять — двадцать пять, а потом и на все пятьдесят процентов…
Лука-мудрец задумался.
— Разин, уж очень казенно как-то… Практикуется дедовщина.
— А вы думаете она возникает стихийно?
— Я ничего не думаю, молодой мой юрист, — возразил со смущением преподаватель истории, — но нельзя же сразу рубить с плеча. Семь раз отмерь! — И Лука-мудрец строго поднял кверху палец, что означало, по-видимому, предостережение.
Димка Разин недовольно сел и обидчиво покосился на Глеба. Сухомлинов открыто заулыбался.
— Не волнуйся, это пока первая рецензия на твою несомненно выдающуюся идею! Ее необходимо обкатать… В научном мире всегда так поступают.
В другой раз Серега Карсавин развязал бы язык, но сейчас он сидел тихо, сосредоточенно, лишь мельком неторопливо взглянув на Димку. Но Лука-мудрец, почесав затылок, обратился именно к нему:
— Да, наши лирики способны облагородить армию, поскольку они — мыслящие ребята.
Серега Карсавин поежился, словно ему было холодно. А Лука-мудрец, ткнув указкой в карту, заметил:
— Так было всегда.
Странное чувство испытывал Димка Разин: когда его отношения с Глебом ладились, Маша сама по себе как-то отстранялась на второй план — он даже меньше ей звонил. Хотя звонил он ей по-прежнему часто, выражая в звонках и обиду, и свою страсть. Но бывали времена, когда он на Глеба дулся — не получалось у них что-то, — и Димка как-то особенно загорался Машей. Тем более, Маша Вербицкая сама его не отталкивала и при ссоре с Глебом тоже тянулась к Диме.
Сейчас Димка снова находился в состоянии нахлынувшей любви. Он правдами и неправдами стремился попасть в дом Вербицких, находя, между прочим, превосходное взаимопонимание и с матерью, и с отцом.
— Домашний мальчишка, — заключил как-то отец Сани, и это в его устах прозвучало как укор матери. — Нашего домой не загонишь. Привык к дворовости, к пустоте. А этот, между прочим, хорошим мужем будет… семьянином. Чего там, человек с пониманием.
— Все они с пониманием…
Мать намекала на племянника отца, который на днях ушел от жены. Димка с Машей не раз бывали в гостях у них и теперь, узнав о разводе, Димка почему-то сильно расстроился.
— Моей ноги там больше не будет.
— Почему?
— Потому что не будет.
Димке страшно нравилась жена Машиного родственника. Потом он признался Маше:
— Я, наверное, эгоист. Ко мне часто приходит мысль, что от меня уйдет жена.
— Эх, Димка, нашего брата кругом навалом, — удивленно засмеялась Маша. — Ведь, как говорит статистика, нас десять на одного кадета.
— Чувствую, что буду любить один раз. Я как отец, однолюб.
— Но мать же не ушла от него!
Эти дни Димка замкнулся, не звонил Маше и, крутясь возле Глеба, толкал идею создать настоящую мужскую дружбу из кадетов. Он и название придумал — «Троянда»…
— Это, по-моему, по-украински цветок, — говорил он мечтательно. — Конечно, чтобы была клятва верности. Поклялись — и навсегда, пока живы…
— Детская романтика для тех, кто еще под стол пешком ходит, — пожимал плечами повзрослевший Саня Вербицкий. — Я за дружбу, но не на крови…
Глеб Сухомлинов не против Димкиной затеи — собственно, Димка и Саня без клятвы давно стали для него близкими, — но если Димка хочет клятвы, да ради Бога!.. Правда, в роте уже многие клялись и, конечно, после этого записывались в одно училище — как же иначе!
Командир роты майор Шестопал после неприятных дней был сдержаннее, но и он не выдержал:
— Дружба дружбой, а табачок врозь. Есть же принципы, по которым идет распределение. Система баллов…
Глеб, Димка и Саня пока шли в разные училища. Это очень волновало и огорчало Димку. Он пошел бы с Глебом — и баллы были, — но жали родители, они, как назло, зацепились за военного юриста. В душе Димка, несмотря на все свои желания, гордился этим выбором: можно козырнуть перед ребятами. И все было бы хорошо, если б не Костя Шариков. Шарик в последнее время обнаглел и всегда задирался.