— Мы хотим знать не только информацию, которой напичканы ваши головы. Но и как работает диалогическое мышление. — И, значительно подняв кверху указательный палец, Лука-мудрец упрямо сказал: — Оно обязано сопутствовать знанию!
Суворовцы тихонечко пересмеивались.
— Диалогическое — так диалогическое!
А Мишка Горлов, горестно свесив чубастую голову, печально заметил:
— А что, братва, жаль расставаться с Лукой-мудрецом. Хоть он и Дон-Кихот, но мужик справедливый.
Сане Вербицкому не до Горлова: ткнулся он в экзаменационный вопрос, закатились глаза.
— Господи, благослови и спаси кадета!
Это же надо, попался вопросик! Одни даты… Своего-то дня рождения не помнил, а тут… К тому же ассистент сел рядом и глазел на него, словно родственника встретил.
Подошел Лука-мудрец. Лукаво улыбался.
— Подожми, Вербицкий. Ты же у нас умница.
Изворачивался умница, на глазах глупел, но в конце концов ему поставили четыре, и он, вспотевший, рванулся с радостью в коридор.
— Видал я эту историю в белых тапочках…
Сдали все. Даже не было троек. Однако Лука-мудрец был недоволен:
— Подвели хлопцы. А я для них так старался.
С плеч упала гора. Экзамен по истории был последним, и отчаянные головы в укромном месте под лестницей раздавили бутылку вермута. Досталось по глотку, ибо бутылка шла по кругу и, собственно, никто от нее большого удовольствия не получил, но удовлетворение было иного порядка — всё, с училищем всё…
Наступило состояние, схожее с невесомостью. Экзамены позади, и все тревоги, связанные с ними и вообще с учебой, тоже позади. Суворовцы бесцельно болтались по роте, словно жизни, которой они жили столько времени, уже не было — и не было ничего обязывающего. В такой ситуации «плавились мозги»…
Но это длилось недолго. Появился старшина роты, прапорщик Соловьев, глянул своим соловьиным оком, и в роте начался соловьиный перепляс. Была дана команда подготовиться к завтрашнему выпускному дню.
Началась старая, привычная возня, и в этой предпоследней подготовке, когда во взводах подшивали подворотнички и гладили парадную форму, суворовцы действительно ощутили, что в их жизни Произошло что-то важное.
До самого отбоя возились с формой; раздавали домашние адреса и фотографии на память.
Димка Разин время от времени звонил домой Вербицким — не отвечали. И только поздно вечером узнал убийственную новость: Маши на парадном строе не будет — уехала на практику. Он пожаловался на Машу Глебу, но тот лишь развел руками. Димка назвал про себя Глеба ослом. Рванулся к Сане Вербицкому. У того были насмешливо-очаровательные глаза.
— Лучший подарок для меня — это отсутствие на выпуске Машки. Она прехорошая коза, — выпалил Саня, недавно поругавшийся с сестрой.
— А ты, Саня, в таком случае, козел, — не сдержался Димка.
Саня счастливо засмеялся.
Словно выстиранный плац отливал солнцем. По обе стороны трибуны — родители, знакомые и друзья выпускников. Нетерпеливое возбуждение плыло по толпе, все ждали начала построения.
Суворовцы пока в роте. Шли последние минуты. Майор Лошкарев тщательно проверял форму — надо было заметить, что выпускники надраились на славу. И тоже ждали…
С утра стало известно, что Мишка Горлов решил жениться на Ольге Лошкаревой. Как только получит курсантские погоны. Кое-кто сомневался в горловской затее, но большинство почему-то были уверены… Мишка Горлов, он же такой!..
Вот появился майор Шестопал, суховато-высокий и плотный, в парадной форме с аксельбантами, небрежно похлопывая по ноге белыми перчатками. По его приказу роту вывели на плац. Послышались редкие хлопки. Тем временем выстроились перед трибуной, лицом к солнцу. Суворовцы жмурили глаза, но лицам было приятно от солнечной щекотки. Оркестр по правую сторону играл марши, создавая бравурное настроение. Все ждали генерала.
Димка Разин в строю стоял рядом с Глебом, бросая короткие реплики.
— А Машка — поганка. Могла бы, хотя бы ради брата…
Глеб снисходительно молчал.
— Могла бы, — пробурчал Димка.
Из главного здания вышел приземистый генерал со свитой. Он шел к трибуне. Оркестр заиграл встречный марш. Суворовцы застыли в строю. Выслушав рапорт полковника Юферова, генерал поздоровался и с милой, даже простецкой улыбкой обошел строй. У последней шеренги остановился, строго взглянул вдоль строя.
— Ну вот и все. Еще час, другой… и суворовские годы остались позади.
Он как-то особенно сгорбился, словно под тяжестью, и, неудовлетворенно махнув рукой, пошел к трибуне. Пока говорил генерал, было тихо, официально тихо, но когда суворовцам стали вручать аттестаты, а командиры взводов прикреплять к кителям памятные суворовские знаки, все всколыхнулось и зашумело, будто подул сильный свежий ветер.
Суворовцы перестроились. Заиграл оркестр. Шел вынос училищного знамени. Старый ритуал прощания. По одному суворовцы подходили к знамени. Становились на правое колено, под которое всегда клался пятак, и, прикоснувшись губами к полотнищу, вставали, а пятак при вставании звенел, ударяясь об асфальт.
Это нравилось выпускникам и считалось шиком.
Оркестр сыграл еще несколько концертных маршей для разминки, и колонны с песней пошли вдоль трибуны.
Песни пелись до этого сто раз, а может быть, и больше, но сейчас звонкие голоса из всех сил рвали воздух.
Уходили выпускники с плаца. Едва слышны последние слова «День победы…»
Потом, как всегда, суворовцев распустят и они побегут к родителям и знакомым. Потом праздничный обед и получение документов. Возможно, вечером дискотека, прогулка по городу на автобусах или теплоходе… Да какая разница — черта двум годам училищной жизни подведена!
43
Глеб Сухомлинов, получив документы, почувствовал полный разрыв с училищем, было как-то обидно и даже пустовато на сердце. Нет, это не обида на училище, а, наоборот, чувство обиды на жизнь, которая так быстро крутила его судьбой. В эти тяжелые минуты Глеб вспомнил о Димке Разине. Димка исчез. Глеб даже и не заметил, как исчез Разин. Спрашивал ребят, одних, других, — никто ничего толком не мог сказать.
Пашка Скобелев, стоявший на КПП с девчонкой, на вопрос Глеба с ехидцей заметил:
— Пропал Разин?! Боже мой! Туда ему и дорога.
Теперь-то Скобелев чувствовал себя полновластным хозяином жизни. Глеб скользнул взглядом по смуглому личику разбитной девчонки из медучилища, ради которой, видимо, выпендривался Пашка, и молча отвернулся от Скобелева.
Сухомлинов на прогулку на автобусах не поехал. Билет домой, на заставу, он еще не купил, так как думал заехать к тетке. Была полная свобода, которой способен был распоряжаться только он.
Еще раз пробежав по почти опустевшему корпусу, он наткнулся на Антона Муравьева. Старший вице-сержант упаковывал свои вещи.
— Ты с Лошкаревым простился? — небрежно спросил он.
— Со всеми простился, — улыбнулся Сухомлинов, — теперь даже не знаю, что и делать.
— Да? — удивился Антон Муравьев и вдруг, словно вспомнив: — Здесь родители Разина. Ищут Димку. Он словно канул в омут. Ты же дружил с ним? Не знаешь, где он?
Глеб тяжело вздохнул и похлопал по плечу Антона.
— Прощай, старик. А Димку я и сам ищу.
Затуманенным взором смотрел Сухомлинов в окно поезда. И ехал он в Калужскую область, в Козельск, где проходила практику Маша.
Глеб думал о том, сможет ли он успеть на автобус. Его предупреждали, что на автобус еще надо попасть, а если поезд опоздает… Но поезд не опоздал, на автобус он попал вовремя, и рано утром уже был в Козельске.
По адресу без труда нашел хозяйку Маши Вербицкой. Статная, полнеющая женщина встретила его радушно:
— Удалая Машенька! Здесь уже один такой, как ты военный, приехал.
Глеб смело вошел на веранду и увидел на стуле суворовскую форму с курсантскими погонами. На низкой железной кровати (когда-то и у них дома была подобная), словно ребенок, раскинув руки, спал розовощекий, с ямочками на щеках, Димка. Так вот где он! Глеб так и думал.
Он тихо вышел с веранды, спросил:
— Давно приехал?
— Еще не светало. — Хозяйка забеспокоилась. — Может быть, есть хочешь, сынок? Маша придет к обеду, не раньше. Она на скорой. У них все вызовы да вызовы…
— Не волнуйтесь, тетя. — Глеб сел на табурет. — Вот посижу маленько, да и схожу к ней на вызов.
Хозяйка недоуменно покосилась на веранду.
— Соперник, что ль?
— Да нет. Димка друг мой, самый лучший друг в суворовском.
— Ишь ты! — И хозяйка покачала головой.
Маша не удивилась приезду Глеба. Она долго смотрела ему в глаза.
— Будет свара!
— Какая?
Маша молча сняла белый халат.
— Ну ладно, пойдем. Димка-то, небось, давно встал.
Димка Разин действительно встал и наводил порядок в комнате. Увидев Глеба, он радостно подпрыгнул.
— Троянда продолжает жить. А ты знаешь, Маша, здесь приходил какой-то заковыристый парень, одним словом, гусь!
— А, Виталик… Босс местных рокеров.
— Так вот, этот местный босс весьма невежлив. Он сказал, чтобы я убирался отсюда ко всем чертям. А я ему сказал, что это не по-суворовски, то есть не по-джентльменски.
Глеб засмеялся и обнял Димку: он не узнавал Разина. Откуда такая прыть? Вот что делает форма с красными погонами!
И все же Маша была права: свара надвигалась. Вечером к дому с ревом подкатили мотоциклы. В кожанке, отделанной металлическими шипами и кнопками, мускулистый, разнузданного вида парень вышел вперед, мусоля в руках сигарету.
— Мне надо поговорить с суворовцем. Пусть отшвартуется на минутку.
Маша испугалась.
Глеб подтолкнул Димку и вышел навстречу.
— Ты, что ли, хочешь поговорить? Ну, говори!
Суворовцы расстегнули ремни. Парень заметно стушевался и отпрянул назад, так как из дому, словно наседка, спасая цыплят, выбежала хозяйка.
— Ах вы, недоноски! Нормальным людям приехать нельзя…
— Да мы что! Да мы так!..
Заурчали мотоциклы, с включенными фарами рокеры рванули вдоль улицы.