Димка искал Вербицкого. Только сейчас до него дошло, что Саня тоже отсутствовал.
— У, сачки! — заорал Разин.
— Ты что? — Тарасик Парамонов, вытаращив глаза, странно смотрел на Димку. — Выпить не выпил, а уже повело.
Впрочем, кто-то уже «соображал». Но это было дело личное, и ребята стали разбиваться на кучки, на пары. И Димка понял, что остается в одиночестве. Причем это одиночество он выбрал сам: без Глеба ему стало тоскливо, и потому кадетское веселье было не то.
Он и раньше ловил себя на мысли: что же он будет делать, когда судьба разведет их с Глебом. Но тут же отмахивался: «Не разведет нас жизнь! Куда Глебу без меня!»
От последней мысли Димка повеселел и толкнул в плечо Пашку Скобелева. Тот скосил глаза:
— Ты что! Моча ударила в голову?
— Хочу чего-то такого. Чтобы второе февраля запомнилось.
Перед Разиным стоял Карсавин. Стройный, упитанный и такой же «вылизанный», как в суворовском. Он надменно пробежал взглядом по Димке.
— Как сказала бы Анфиса Рублева — хочу напиться… и отдаться!
Разин поморщился. Он хотел было сказать Карсавину что-нибудь гадкое, наверняка был бы скандал, но спасли зашумевшие ребята:
— Айда к прапорщику Соловей — птица нелетная…
— Да он же гордость роты!
Все гурьбой потащились искать прапорщика. И только Серега Карсавин, фыркнув, пошел ловить приключения, прихватив с собой кое-кого…
Прапорщика не было на месте. Тогда появился новый клич: искать литератора, капитана Колесникова! И тут Димка вдруг увидел Глеба Сухомлинова и идущего с ним рядом, оживленно разговаривающего Вербицкого.
Оказывается, они на КПП встретили подполковника Орлова, который чуть не зарубил Вербицкому журфак.
История перед выпуском нашумевшая… Дежурный по училищу, подполковник Орлов, застал Вербицкого и еще одного суворовца в столовой, в то время как рота уже поужинала.
— В чем дело, товарищи суворовцы? — пробасил дежурный по училищу.
Вербицкий даже не встал, но другой суворовец вскочил и молча стоял навытяжку.
Саня лишь прогнусавил:
— Дело в том, товарищ подполковник, что немного припоздали…
Подполковник Орлов взорвался:
— Товарищ суворовец, будьте любезны встать, когда с вами разговаривает офицер, к тому же дежурный по училищу. Почему, я спрашиваю, вы на ужине не с ротой…
Вербицкий неохотно встал.
— Я же сказал, припоздали немного… Из чего, товарищ подполковник, сыр-бор-то…
— Вы, молодой человек, кажется в журналистику навострились. Боюсь, что у вас это не получится. Я завтра утром обо всем доложу генералу.
Суворовец, спутник Вербицкого, ходил потом к дежурному по училищу и извинялся. Подполковник даже удивился.
— У меня к вам претензий нет. А вот Вербицкий… зарвался!
На просьбы ребят пойти и извиниться, Вербицкий лишь ухмылялся.
— Тоже кочка на ровном месте! Придрался, а я пойду унижаться перед ним. Фигу!
Подполковник Орлов доложил генералу. Тот, естественно, возмутился и на утреннем разводе резко бросил:
— Все. Ворота на журфак ему закрыты.
Вербицкий переживал, но набрав в рот воды молчал. Отец его ходил к генералу, а тот только развел руками.
В роте решили: судьба-индейка, и это перед выпуском. Каково же было удивление, когда в самую-самую последнюю минуту, когда Саня получал направление на учебу, в строчке «куда» жирными буквами было написано: «военный факультет журналистики».
От неожиданности у Вербицкого брызнули слезы.
…И вот подполковник Орлов, увидев как-то Вербицкого, язвительно заметил:
— МосВОКУ?
— Да нет, товарищ подполковник, журфак. Господь справедлив.
…Окружив Вербицкого и Сухомлинова, все наперебой хвастались своими училищами. Сухомлинов слушал серьезно, чувствуя, что еще не потерял авторитет. Он, как и прежде, выделялся…
Тем временем некоторых искателей приключений, по распоряжению дежурного по училищу, вышвырнули за ворота суворовского. Размахивая руками, на потрескивающем морозце они горячо доказывали солдату, что «их не поняли».
А в клубе уже шел концерт суворовской самодеятельности.
Туда и направились Сухомлинов, Вербицкий и Разин, который заметно оживился. Но его по-прежнему мучил вопрос: где Маша?
Глеб понял Димку.
— Она в театре, — коротко сказал Глеб. — Я проводил ее. Заодно по дороге и потрепался с нею.
— Как? Мы же договорились…
— Между прочим, о чем?
— Всегда быть вместе. А ты без меня…
— Это было раньше. А теперь мы взрослеем и из мальчишек превращаемся в мужчин, не так ли?
— Она — не самка, а ты — не самец.
— К сожалению, она — самка, а я, Разин, да будет тебе известно, самец.
— А дружба?
— На то мы и друзья, чтобы понимать друг друга.
Димка заткнулся и весь концерт молчал с надутыми губами.
6
В Пограничном институте служба шла волнами. Димка жил с Глебом, как кошка с собакой, но в одной конуре. Когда Разин обижался, Сухомлинов лишь пожимал плечами, словно обиды Димки — мелочь, на которую и не стоит обращать внимания.
Сухомлинов всегда поступал так, как считал нужным.
Разина больше всего обижала его педантичность.
— Глеб, это ты запихнул меня в наряд?
— Ну, я.
— Но у меня же с тобою билеты в театр? В театр!
— Знаю. Но заболел Кошелев, лежит в санчасти. Другие уже были или в карауле, или в патруле. Остается тебе. Они же не ломовые.
— Но поставь же кого-нибудь! Что тебе, жалко?
— Не могу. Потому и жалко.
«Отпахав» наряд, Димка как-то прилег на койку к Глебу. Лежал с краю молча. Глеб обнял его рукой. Видимо, это нужно было понимать, как мировую.
— И все же ты «поц», — не выдержал Димка.
Глеб, улыбаясь в душе, промолчал.
На третьем курсе на полигоне водили бронетранспортеры. Сухомлинов в технике разбирался с детства. Он легко, даже изящно управлял машиной. Разину, как всегда, не везло — обязательно что-нибудь у него не так.
Однажды солдат-водитель, вылезая из бронетранспортера, зло сказал:
— Я ему втолковываю… а он все равно жмет не на те рычаги. Хоть гаечным ключом по башке!
Димке грозила двойка по вождению. Он ходил за Глебом, умоляя его что-нибудь придумать.
Тяжело вздохнув, Глеб, понимая, что тот не отвяжется, все же «смухлевал» — проехал за Разина, заработав ему четверку. Потом признался:
— Очень боялся, что поставят пятерку. Подполковник не поверит…
Но Разин сиял:
— Хорошо иметь много приятелей, но лучше — одного настоящего друга!
Сухомлинов усмехнулся:
— В последний раз… Так и знай, Димон. Дошло?
До Димки, конечно, не дошло. Он во всех красках расписывал Маше, как они надули на вождении. Разин оставался мальчишкой — милым, опрятным «ботаником». Таких в обычных школах любят, а в военных училищах к ним относятся иронически.
Димка задирист, но постоять за себя не способен. Как-то озоровали в классе, и кто-то из курсантов случайно задел его книги: они со стола посыпались на пол. Димка коршуном налетел на курсанта:
— Поднимай, иначе получишь!
И сам получил великолепный синяк под глазом. Это, конечно, скрыли… мол, без офицеров разберемся.
Но с этих пор Димка стал приставать к Глебу:
— Я хочу заниматься боксом. Сделай так, чтобы нас отпускали в секцию.
Отпускали. И они ходили. И Димка Разин даже преуспел: ловко зацепил по физиономии Глеба. У того аж искры из глаз!
Димка торжествовал:
— А ты чего раскрылся?
Теперь Разин считал себя боксером, и летом, когда между вторым и третьим курсом они поехали с Глебом в отпуск в Сочи, он вел себя весьма смело. Тем более, было перед кем красоваться — с ними была Маша.
На танцах на Ривьере Димка вел себя особенно вызывающе и, естественно, задрался. Курсантов-пограничников, правда, было там немало, и это в какой-то мере дополнительно настраивало Разина воинственно. Завязалась драка. Не то с местными, не то с приезжими, но Сухомлинову пришлось, защищая Димку, кому-то расквасить «мордашку».
Потом Димка оправдывался. Мол, я защищал Машу. Один «поц» хотел силой заставить ее танцевать.
— Больше с тобою никуда не поеду, — разозлился Глеб.
— А курсантское братство?!
— Вот с курсантским братством ты и поедешь.
Димка искал защиты у Маши. Та выжидательно молчала, что сильно обидело Разина.
Были последние дни перед отъездом. На Ривьеру они больше уже не ходили… Вечерами лениво гуляли по набережной…
И все же Димка Разин нравился командиру дивизиона. Тот считал, что у него великолепная аналитическая голова.
Действительно, Разин здорово «шарил» в пограничной тактике. Однажды в институт приехал заместитель командующего пограничными войсками.
Генерал задал несколько вопросов Разину. Тот отвечал с достоинством и даже вступил в спор с начальством. Генерал удивленно вскинул брови от такого нахальства.
— На каком тесте ты замешан? — засмеялся генерал.
— На суворовском. Я ведь кадет, товарищ генерал.
— Вот как, — улыбнулся замкомандующего. — Конечно, после выпуска послужишь на границе… А вообще-то твоя дорога в Академию пограничных войск. Я чувствую в тебе, курсант, хорошего штабиста… К сожалению, для нас это кадровая проблема!
Генерал уехал, командир дивизиона объявил Разину благодарность, а ребята насмешливо прозвали Разина «штабистом», что его стало обижать. Уж лучше бы генерал не приезжал!
На стажировке Разин и Сухомлинов были на высокогорных заставах в Киргизии. В отряде какое-то время жили в семье одного старшего офицера.
— А вы запаслись коньяком, — как-то серьезно заметил тот. — Ведь там давление низкое. А коньяк — лучшее лекарство от головных болей.
Но Димке было не до коньяка: в него «влопалась» девятиклассница, дочка офицера. Она вместе с ним вертелась перед зеркалом, щеголяла в его форме и однажды заявила отцу, что выйдет замуж за московского курсанта.
Это, видимо, и повлияло — их быстренько отправили в горы.
Голые горы были Разину «не в кайф». Он часто звонил на заставу Глеба и жаловался на мрачную житуху. Единственное спасение: у начальника заставы водился коньяк…