Мадам Софья приветствовала «Общество холостяков» и каждому, кто приходил к ней, говорила какую-нибудь цветистую фразу, вроде этой: «Ну, хрен с ними, с девками… вышедшими замуж. Пусть сидят дома… и самовыражаются!»
У Софьи, как и прежде, было мило и весело. Мало что изменилось и в самой Софье: такая же высокая, круглолицая, те же модные джинсы, обтягивающие пышноватые бедра.
Только стала она еще более своенравная, языкастая.
— Господа, мы не импотенты… В нас — вечная весна: все цветет и развивается.
Ребята от такой Софьи «тащились». Особенно Макар Лоза. Он, как всегда, «качался» и был похож на снеговика. Макар часто приходил к Софье в обычные дни и, распив бутылку пива, оставался на ночь. Потом он с неподдельной наивностью хвалился пацанам:
— Не Софья, а булочка с маком.
Впрочем, в постели у мадам Софьи еще с суворовских и курсантских времен перебывали многие: и каждый мог в меру своей испорченности определить ее сексуальное гостеприимство. Она никого не обижала, никого не отталкивала — она была своя в доску и всегда выручала, когда «припрет».
Мишка Горлов в последние дни задружил с Карсавиным на базе холостяцких «субботников» и говорил он о мадам Софье душевно просто:
— Она верна кадетам, а это в наше время главное! Многие девки, которых я знаю, обычно упрямы как ослихи. А упрямство, как известно, первый шаг к тупости.
Мадам Софью Анфиса прозвала «белой пантерой» и старалась избегать ее компаний. Это, впрочем, даже радовало Карсавина. Хоть здесь был от нее отдых.
И только Люба Котова частенько объявлялась с Мишей Горловым. Верткая, смешливая, она немного близоруко щурилась и, выпив, бросала в толпу мальчишек заветные кличи:
— Только — не надо!
Или:
— Помните старый-старый фильм «Волга-Волга». Прекрасный призыв: «Спасайся, кто может! А кто не может?»
Карсавину мадам Софья стала подружкой. Он нередко оставался с нею в одиночестве, и они вели «чарующие» беседы о жизни.
Мадам Софья вздыхала:
— Нет, Серега, в жизни правды. А так хочется…
Карсавин словно понимал ее:
— Мне что, за мной дело не станет!
— А что, — вдруг взрывалась Софья. — Женись на Анфисе — и дело с концом!
— Только не это! — в свою очередь честно вздыхал Карсавин. — Лучше в досаде на себя утопиться!
Как-то в эти минуты и родилась идея поехать покататься на горных лыжах в Карпаты. Мадам Софья иногда тоже увлекалась ими.
— А что, — сказала она, — это разумно!
Решили — и баста! За ними увязался Мишка Горлов. Потом Макар Лоза. Компания нормальная. И вскоре объявили, что намечается зимний выезд «Общества холостяков» на природу.
Анфиса была в истерике. У нее свои планы на Карсавина — путевка в пансионат, которую обещал достать отец. Там что, лыж нету?
Карсавин хитрец — смотрел на нее жалким, растерянным взглядом. Он говорил о том, что с детства его тошнило от пансионатов, куда всегда его затаскивала мать.
У Анфисы от обиды зарябило в глазах. Она плюнула и неделю безвылазно сидела дома.
А ребята укатили в горы.
Карсавин легко забыл об Анфисе и жил только горами. Уже с утра, они, положив на плечи лыжи, Торопились к подъемнику. Кругом — красивые в снежном одеянии Карпаты. И когда несешься вниз, не сбавляя скорости, в мыслях застревало лишь одно — как бы не потерять равновесие и не упасть.
В Карпатах ловили мгновения острых ощущений. Мадам Софья часто сползала вниз на попе, что вызывало дружный хохот. Потом в гостинице за бутылкой легкого вина Софья становилась героем анекдотических воспоминаний.
Вернулись из Карпат вечером. И прямо с Киевского вокзала почему-то потащились в ночной клуб.
Мишка Горлов млел от стриптиза, а мадам Софья непременно хотела увидеть своих кумиров — модную группу.
Карсавину было все равно. Только бы Анфису не видеть…
Но Анфиса почему-то думала по-другому. Все эти дни ждала Карсавина, чтобы сделать ему выговор за его «садистические» наклонности. Бросить ее одну на маму и на папу — это садизм!
Анфиса весь вечер звонила Карсавину. Монотонно шипел автоответчик: «Не беспокойтесь. Я жив, здоров. Уехал в Карпаты кататься на горных лыжах. Все, что мне интересно, продиктуйте после сигнала…»
Анфисе все это осточертело.
32
Как-то Глеб Сухомлинов возвращался из отряда, куда ездил навестить Ахметзянова, и встретил по пути Бибу. Она подняла руку, и лейтенант приказал водителю остановить машину.
— Подкинуть? — игриво спросил офицер.
— Заранее спасибо, — сказала Биба, кокетливо поглядывая на Глеба. — Давно не были в чайхане, товарищ капитан… А зря. Биба еще в соку. Она вам понравилась бы…
Сухомлинов нарочито вздохнул.
— Я теперь человек женатый.
Биба засмеялась и положила руку на плечо лейтенанта. Глеб почувствовал, как внутренняя дрожь пробежала по нему. Он осторожно снял руку. Как ни в чем не бывало, Биба сказала:
— Мужчине нужно разнообразие, иначе он стареет.
— Не знаю. Еще не старел. Да и до этого ли служивому человеку?
— До этого, — хитровато захихикала Биба.
Машина остановилась, и она козочкой выпрыгнула на дорогу.
— Я жду вас в чайхане.
Водитель проводил ее жадным взглядом.
— Шикарная азиатка!
Сухомлинов сделал вид, что он ничего не слышал.
На заставе в канцелярии, ожидая его, сидел Раджаб. Сухомлинов удивился, что Раджаб, пренебрегая осторожностью, появился днем, перед самым обедом.
— Мне теперь нечего прятаться, — заявил он. — Сам Махмуд приказал, чтобы я ходил на заставу.
— Как это понять «сам»?
Раджаб засмеялся:
— Агент Махмуда должен как можно больше вынюхивать на заставе.
И он рассказал о своей встрече с Юсуфом.
— Юсуф теперь выслуживается. Мурадовский Карим у Махмуда в начальниках. Юсуф боится его, как огня, и хочет больше знать о заставе. А ты Бибу бойся, она с виду привлекательная, а внутри — одна грязь… А мне терять нечего — или пан, или пропал…
Сухомлинов задумался. Было ясно, что Махмуд сумел прибрать к рукам всех мурадовских боевиков. Конечно, Раджаб прав. Напав на заставу, Махмуд наверняка сможет создать на границе необходимый коридор. Два-три часа достаточно, чтобы организовать переброску контрабанды.
Пришел прапорщик. Зиновий Буткин не удивился сложившейся обстановке.
— Этого и надо было ожидать.
Сухомлинов позвонил в отряд начальнику штаба. Полковник Захаров успокоил его, пообещав спецгруппу.
Вскоре на заставу прибыл бронетранспортер. Нападение боевиков ожидали к вечеру, как только стемнеет. Сухомлинов нервничал. Нервничали и солдаты. Хуже всего, когда знаешь и ждешь…
Но прошел вечер, и наступила ночь. Посты и секреты передавали, что вдоль реки Пяндж тихо, в горах тоже тихо.
Может быть, Раджабу хитро подсунули «дезу»? Раньше с ним такого не случалось…
Боевики напали на рассвете, и сразу с трех сторон. Тут же с постов пошли донесения: на границе оживление, видимо, банда Махмуда готовит прорыв.
Бой шел полчаса. Боевики захватить заставу особо и не пытались. Пожалуй, это действительно был отвлекающий маневр.
Поняв, что застава способна устоять, они очень быстро отступили. Но границу в некоторых местах прорвали.
Ни Раджаб, ни тем более лейтенант Сухомлинов, конечно, многого не знали. Махмуд эту операцию посчитал неудачной, плохо подготовленной, и потому дал «отбой». Он еще был недоволен тем, что были раненые и даже убитые. Вызвал Юсуфа и при Кариме крикливо отчитал его.
Карим это принял и на свой счет. Зачем ему ругать Юсуфа при нем? Не сталкивает ли их хозяин? Но он делал смиренный вид, словно его это и не касалось.
Потом догнал Юсуфа.
— Надо торопиться с начальником заставы. Время быстротечно, Юсуф. Завтра, глядишь, многое изменится.
Юсуф виновато слушал его.
— Будем стараться. Взять лейтенанта не так просто. Но поверь, Карим…
На заставе дали «отбой». В комнате отдыха Серафим Подолян играл на гитаре. Его окружили солдаты, и прапорщик с перевязанной рукой (так, мимоходом царапнуло) поражался музыкальным способностям Серафима. Вообще-то, пришел он за тем, чтобы забрать Подоляна на работу, но, слушая гитару, почему-то забыл о своем намерении.
33
Антон Муравьев чувствовал себя неважно. Как-то, посмотрев в зеркало, он удивился: на него смотрело осунувшееся, недовольное собой лицо, словно встал он с больничной койки.
Антон подумал, что все в этой жизни дается не просто так. Через все надо пройти и даже через что-то перешагнуть… Возможно, он часто делал не так… Но разве все делают как-то по-другому?
До отъезда из дивизии оставалось всего каких-то два дня, когда вдруг командир батальона решил послать его на боевой выход.
Что-то в сердце екнуло. Почему эта доля выпала именно ему? Когда, собственно, уже пришел приказ…
Но командир батальона особо не размышлял над тем, что так волновало Антона.
— Понимаешь, из свободных офицеров только ты.
«Из свободных офицеров только ты… Конечно, только он… Какая-то фатальность!»
Антон Муравьев не был трусом. Он свободно участвовал в боях с моджахедами… Но это тогда, а не сейчас, когда уже приказ…
И дело здесь не в командире батальона, которому надо заткнуть дыру: «Из свободных офицеров только ты…»
Он вспомнил, что как-то читал книгу и наткнулся на фразу, которая вдруг врезалась ему в голову: герою книги почему-то на счастливых поворотах жизни не везло… В последние дни или даже часы всегда что-то случалось — то он ломал ногу, то его избивали проходимцы, то… А когда ему подвалило самое большое счастье, он никчемно погиб, вступившись за какого-то бомжа.
Муравьев не был фаталистом, но чем больше подогревалось желание скорее вырваться отсюда, тем боязливее было его предчувствие…
Он не хотел встречаться с моджахедами. Он не хотел, чтобы шальная пуля положила его в госпиталь или отправила на тот свет.
Но беда была в том, что командир батальона упрямо стоял на своем: