— Меньше рассуждай, старший лейтенант. В горах сложилась боевая обстановка. Тебя ждут солдаты…
Муравьев плюнул на все и пошел, кто знает, может быть, на верную смерть. У бронетранспортера он столкнулся с Денисом Парамоновым.
Антон был раздражителен. И словно черт его дернул:
— Ну что, удовлетворились с братом! Довольны?
Денис скривил губы и ничего не сказал: он, видимо, не хотел говорить с ним. Но Антона так и подмывало покрепче задеть Парамонова: «Дешевки. Накинули платок — и рады стараться! В другой раз я вас просто пристрелю, как поганок! И никакое ваше суворовское братство не поможет!»
— Дешевки!
И Муравьев высокомерно прошел мимо.
Моджахеды рвались к вершине, где находился войсковой наблюдательный пункт. Полурота, которой командовал Муравьев, легко преодолев небольшой перевал, впрямую столкнулась с ними. Бой был коротким. Моджахеды быстро отошли на афганскую сторону.
И только сейчас, после боя, Антон обратил внимание на белокурую медсестру, которая, между прочим, весь бой была рядом с ним.
«Яркая блондинка, — подумал старший лейтенант. — Хотя… возможно, крашеная».
Что-то загорелось в Антоне. Сексуальная потребность редко когда мучила его. А если и случалось, он легко давил ее. А тут необъяснимое, жутковатое «хочу».
«Ты что, дурак?»
По рации пришла команда «закрепиться». Он и сам понимал, что моджахеды выжидают и могут скоро вернуться… Заняв круговую оборону у подножия вершины, полурота терпеливо ждала.
Наступила временная разрядка. Антон залез в палатку, где уже расположилась «белокурая бестия». Она хитровато и открыто смотрела на него.
Антон выглянул из палатки и сказал связному, чтобы тот никого не пускал. Связной улыбнулся.
— Понял, товарищ старший лейтенант.
— Не понял, а слушаюсь.
— Слушаюсь, товарищ старший лейтенант.
Муравьев опять почувствовал сильное сексуальное влечение. По телу шла дрожь. Он снял с пояса фляжку и предложил блондинке выпить вина. Она выпила. И тогда он обнял ее. Чувствуя рядом дыхание миловидной девушки, Антон вдруг сорвался с цепи… Обняв, прижав к себе, он жадно целовал ее лицо. Она не сопротивлялась и отвечала тем же.
«Что это? — мелькнуло у него. — Последний бой, что ли?»
Медсестра отвечала живо и порывисто. И тогда его вдруг осенило, что эта девушка была первой и единственной женщиной в его жизни здесь, в Таджикистане…
Как же он мог до этого сдерживаться!
Дальше уламывать ее не пришлось. Медсестра сама хотела его, сама хотела его…
Потом, когда Муравьев вышел из палатки, он, прежде всего, посмотрел в сторону Афгана, потому как оттуда наползали зловещие серые тучи…
34
На заставу вернулся Равиль Ахметзянов. После встречи с начальником Глеб был навеселе. Маша строго взглянула на него.
— Может быть, мне уехать в Москву?
Глеб нахохлился.
— Чем я тебя обидел?
— Я думаю, что мне все-таки следует уехать. Если ты стал выпивать, встречая и провожая, то, видимо, надо уезжать, ибо это плохой признак.
Сухомлинов подошел к Маше.
— Ты ведь сама без принуждения вышла за меня замуж. Между прочим, ты сама без принуждения поехала сюда.
— Мне скучно. До обиды скучно. Кругом горы. Всегда одна.
— Хочешь ребенка? Но ведь это не выход из нашего положения. Ты же сама сказала, что рановато.
— Ничего я не сказала. Может быть, устала. От этих гор, бесконечной стрельбы. И непонятного ожидания — чего, сама не знаю!
Глеб сел на табурет.
— Давай, я тебе помогу убрать в доме. Ведь вернулся Равиль. Теперь я буду больше бывать с тобою. А выпил? Виноват. Да, я помню. У тебя отец выпивал. Остались неприятные воспоминания. Так, Маша, больше не буду. Ты веришь мне?
…В канцелярии Ахметзянов, посмотрев на насупившегося Сухомлинова, понятливо засмеялся:
— Что, жена разгон дала? По себе знаю, бывает… Как скажет моя, мужиков надо держать в узде.
Сухомлинов утвердительно кивнул головой. Ахметзянов постучал карандашом по столу.
— Извини, но прапорщик задерживается. Придется тебе вместо него съездить в кишлак за продуктами. Это там, где черноокая Биба. И ты свободен… Думаю, что день сегодня будет спокойный.
У чайханы стояла Биба. Она сразу узнала Глеба и замахала рукой. Глеб остановился, решая, подойти к ней или нет. Но она уже шла ему навстречу…
— Давай отойдем в сторонку, — сказала она. — У меня есть для тебя что-то важное… Раджаб просил.
У Сухомлинова недоуменно поднялись брови. Но он отошел с нею в сторонку.
— Извини меня, капитан. Я люблю тебя.
Сухомлинов от неловкости даже вспотел. Биба продолжала поедать его наглыми глазенками…
Неожиданно его окружили боевики. Биба вспыхнула, покрывшись румянцем.
— Капитан, я тут ни при чем. Не думай обо мне плохо.
Заросший мужик загородил ее плечом.
— Я Ризван, — спокойно сказал он. — Твой шофер пусть уезжает. А ты пойдешь с нами.
— Ребята, да вы что? Зачем вам связываться с пограничниками? — Сухомлинов как-то пытался воздействовать на бандитов. Но те с красными, обветренными лицами упрямо молчали.
— Мы русских пограничников уважаем, — ухмыльнувшись, заметил Ризван. — Они здесь не по свой воле. Так что не волнуйся. Вот поговорим с тобою и отпустим… Зачем нам русские пограничники…
Сухомлинов понял, что он в капкане. Водителя разоружили и отправили по дороге на заставу.
«Вот она, Биба…»
Биба скрылась в чайхане и оттуда не показывалась. Сказал бы он ей пару ласковых.
Его посадили в машину и завязали глаза черным платком.
Ризван сел рядом, поставив в ногах автомат.
— Не бойся, командир. Мы не кусаемся. И убивать тебя не везем. А поговорить каждому полезно… Тем более, с самим Махмудом.
Всю дорогу Глеб не мог простить себе, как ловко его выловили. Лучше даже и не придумаешь.
«Извини меня, капитан. Я тебя люблю». Перед глазами будто на темном экране высвечивались ее глаза… Всласть налюбился!
Воображение не покидало его. Он чувствовал, что они едут по узкой тряской дороге в горы. Ехали медленно и долго. Если он мог как-то судить по времени, то не менее двух часов, а то и больше…
Бандиты не разговаривали, изредка обменивались короткими восклицаниями.
Глеб невольно вспомнил Машу. Что там будет, когда испуганный водитель появится на заставе? Глеб представил нерадостную картину…
Ахметзянов крыл матом солдата. А тот виновато жался к машине, понимая сердцем, что поступил плохо, оставив лейтенанта одного…
— Где твой автомат?
— Отобрали.
— Смотрите на него! У него отобрали автомат! Солдат называется!
Ахметзянов нарочито повернулся спиной к солдату и пошел в канцелярию. Он еще не знал, как сообщить это помягче жене Глеба, и надеялся, что после звонка начальнику штаба что-нибудь прояснится.
«Да, Маше будет тяжело, — думал Сухомлинов. — Может быть, ей действительно следует уехать в Москву. А как же без нее? Кто знает, может бандиты отпустят? Какой прок им от меня?»
Глеб и не заметил, как машина, налетев на камень, вздрогнула и остановилась. Один из бандитов открыл дверцу и что-то сказал на местном языке Ризвану.
— Вылазь, — сказал тот и помог Глебу выбраться наружу.
Сухомлинов стоял на каменистой площадке. Его окружили бандиты, обдавая стойким перегаром, и ждали, когда приедет Ризван. Он, видимо, пошел докладывать. Вскоре пришел человек, как догадался Глеб, внушительной наружности: от него сильно пахло дорогими духами. Он осторожно пощупал Глеба рукой, словно пытался удостовериться, что он и есть русский начальник заставы.
Картавя, он сказал что-то по-таджикски. Все вокруг радостно загигикали. Возможно, он их поблагодарил за доставку такого важного человека.
Глебу он не сказал ни слова.
Кто знает, может быть, это был сам Махмуд. Сухомлинов слышал, что он любил франтить, а в молодости даже играл в художественной самодеятельности.
Сухомлинова толкнули в спину и повели, поддерживая руками, по каким-то ступенькам вниз. Черный платок давил на глаза — в висках от этого время от времени стала появляться боль. Глеб шел осторожно, стараясь не споткнуться. Ему казалось, что его ведут по краю пропасти и стоит оступиться, как полетишь вниз…
Наконец заскрипела, открываясь, ржавая железная дверь.
Он почувствовал под ногами солому. Кто-то из бандитов ловко сорвал с него черную повязку, и он увидел небольшую полоску света, которая пробивалась сквозь узкое решетчатое окно.
Рядом стоял Ризван.
— Подумай хорошенько, — сказал он приветливо. — У тебя на все есть время.
И Ризван вышел из подвала. Хлопнула ржавая железная дверь. Он остался наедине с самим собой. Вот и все. Лишь полоска дневного света, пробивающаяся сквозь решетчатое окно…
35
Глеба раза два выводили из подвала подышать свежим горным воздухом.
— Ничего, скоро твое положение изменится, — пообещал как-то ему Ризван. — Мы не собираемся долго держать. Вот поговоришь с Махмудом — и все будет хорошо…
В слова Ризвана Глеб особо не верил: о бандитах он был наслышан. Доброжелательность у них легко менялась на жестокость. Он думал, что все они с испорченными нервами — кровожадность у них развивается с детства. Он вспомнил школьного пацана Вадика, который любил мучить кошек. Это была его страсть. И что же? Эта страсть трансформировалась в бандитизм: став взрослым, он с такой же страстью грабил людей, мучая их и наслаждаясь их страданиями.
Ризван вроде бы не был похож на Вадика — в глазах его бегали добродушные огоньки, и Глебу хотелось верить в свое скорое освобождение.
Как-то лежа на соломе в дремотном состоянии, Глеб услышал за маленьким окошком слова отрывистого, гортанного разговора. Как он догадался, речь шла о нем. И кажется, был прав. Вскоре заскрипела ржавая дверь, и в подвал вошли двое бандитов, один из которых Глебу показался даже знакомым, хотя вспомнить, где он его видел, он так и не смог…
Тот хорошо говорил по-русски.