— Значит, все, комиссовали, — только и смог сказать Вербицкий. — Как же это тебя угораздило?!
— Как обычно. В схватке с контрабандистами, — сухо бросил Димка. — Теперь на Кавказе началась новая, необъявленная война с наркотиками… И вот ее результаты…
Да, Саня все видел собственными глазами. Он смотрел на Димку с каким-то недоверием, словно не все понимая. Может быть, потому и сорвалось с его уст:
— Надо было, Димон, смотреть…
— В оба глаза, — засмеялся Димка Разин. — Так если по-честному, в этом смысле мне никогда не везло.
— А зачем ты тащишься в горячую точку-то? Душанбе — не то место сейчас…
Димка поразмыслил.
— Тебя этого не понять, — с каким-то надрывом в голосе заметил он. — Тебе этого, Саня, не понять…
Вербицкий промолчал. Тем более, в это время примчался Мишка Горлов. Саня все же перед такси сумел позвонить ему. Разговор сразу изменил направление, и Вербицкий в душе обрадовался этому. Он уже кое-что стал понимать и не хотел бередить старые раны Димки.
«Каждый человек дуреет по-своему», — как-то сказал Карсавин о Разине. Эту мысль он заимствовал у Льва Толстого, и Вербицкий считал, что он во многом прав.
Мишка Горлов и Вербицкий посадили Димку в самолет, сунув ему в сумку бутылку коньяка.
В Душанбе его встречал Пашка Скобелев. Он и переправил Разина на горную заставу. Когда часовой открыл ворота и машина въехала на территорию заставы, у Димки Разина сжалось сердце. Когда-то он мечтал об отпуске, который проведет в горах вместе с Машей и Глебом, когда-то он верил в эту долгожданную встречу. Но теперь… После госпиталя многое изменилось в его душе. Теперь он был в ином положении, и старые мечты казались ему пустыми, наивными юношескими грезами.
Навстречу вышел Ахметзянов. Равиль был приветлив и сказал Димке, что Сухомлинов скоро будет, а Пашка — человек здесь свой, он и проводит его на квартиру заместителя. Маша, по его сведениям, дома…
Маша была дома. Получив телеграмму от Димки, она уже несколько дней ждала его. В квартире было чистенько, что не всегда бывало раньше, особенно, когда с настроением у Маши не ладилось. Но ожидание приезда Разина как-то по-новому активизировало ее жизнь. Она приставала к Глебу, словно боялась признаться себе, что с приездом Димки произойдет в их жизни что-то важное. Только Глеб воспринимал все как обычное течение жизни: по его мнению, Димка навряд ли изменился. Это ему было ясно и по его письмам, и по тому, как отзывались о нем ребята… Чего там, Димка Разин в своем психологическом развитии будто остановился, как в сказках останавливается время…
— Димка, — говорил перед сном жене Глеб, — это просто великий иллюзионист в зеленых погонах… Вот так-то, Маша!
Но Маша ждала «великого иллюзиониста» с невероятным душевным трепетом. Конечно, не изменился. И зачем ему меняться… Ведь Маша хотела его встретить обаятельным мальчишкой прежних лет.
Почувствовав, что на заставе что-то происходит, Маша выскочила во двор. И не ошиблась. Перед ней на маленьком крылечке стоял Димка Разин.
Неожиданно столкнувшись с Машей, Димка сильно растерялся. Он в душе заранее готовился к этой встрече. А тут такая простая встреча. Они оба на какие-то минуты застыли, разглядывая друг друга: «Ты ли?»
Димкины смущенное лицо и горящие глаза говорили ей о том, что ее так мучило: «Ну вот, я таков: хромой, с висящей рукой… Ты, конечно, этого не ожидала. Я не тот прежний, которого ты ждала… если ждала».
Маша вдруг бросилась на шею Димки и заплакала навзрыд. Это так его растрогало, что на покрасневших глазах его тоже навернулись слезы.
А Маше так хотелось крикнуть: «Подлые, что же вы с ним сделали!..»
Но, увидев рядом цветущего, полного здоровья Пашку, она лишь болезненно улыбнулась.
— Так что же мы стоим? Дима, Паша, заходите в дом. Я с самого утра вас жду. А Глеб? Он скоро. Совсем скоро… Он на смене пограничных постов.
Глеб действительно вернулся скоро. Подтянутый, веселый, он облапал Димку.
— Да ты, смотри, стал мужчина! Так что же, в нашем полку прибыло!
Пашка на празднование встречи не остался. Как всегда, он торопился в дивизию: обещал комбату быть вовремя. Всем своим видом он говорил: не забывайте, мы в боевой обстановке.
48
Бандиты были недовольны пограничниками. Пограничники были недовольны бандитами. Одни пытались как можно надежнее закрыть границу с Афганом, другие, наоборот, изо всех сил старались пробить себе хотя бы короткие «зеленые коридоры».
Два дня бандиты осаждали соседнюю заставу капитана Матюшенко, два дня застава Ахметзянова жила в тревожном состоянии: ждали нападения боевиков.
Димка Разин, смирившись со своим «инвалидским» положением, в эти дни находился в приподнятом настроении: болтал без умолку то с Глебом, то с Машей. Ему было все интересно, он лез во все дыры, словно на заставе прожил немалое время.
Глеб удовлетворенно посмеивался:
— Димка у нас, как погремушка. Но от этого даже комфортнее становится.
Разин не обижался. Он по пятам ходил за Глебом. На заставе его уже все знали, относились с подчеркнутым уважением, а Серафим Подолян даже с ним подружился.
— С ним легко, — восхищался солдат. — Старший лейтенант, в каких переплетах только ни побывал, а остался свойским… У него можно запросто стрельнуть сигарету.
Димка Разин тоже из других выделял Серафима, и когда тот был не в наряде, ходил к нему и они допоздна засиживались в комнате отдыха. Бывало, что в комнате они оставались только вдвоем. Серафим бренчал на гитаре, а Димка, поджав здоровой рукой больную, неразборчиво гнусавил слова песни…
Однажды Ахметзянов заглянул в комнату отдыха. Увидев «спевшийся дуэт», только мотнул головой в знак приветствия и поспешно закрыл дверь. Возможно, ему был нужен Серафим, выполняющий многие хозяйственные дела, но он, видимо, увидев Димку, передумал…
Ночью недалеко от заставы была яростная стрельба. Это бандиты обстреляли возвращающийся наряд. Димка Разин, так же, как и все, схватил автомат и, ковыляя, подпрыгивая, занял свое место в обороне, где под его командованием было несколько солдат, в том числе и Серафим.
— Славный мужик, — заявил Подолян. — К тому же с музыкальным слухом.
«Славный мужик» вместе с Ахметзяновым иногда по ночам сидел в канцелярии и, бесконечно рассказывая о своем абхазском опыте, помогал Равилю оформлять документы. Разин сам нарисовал многие схемы по пограничной службе, а однажды по просьбе Сухомлинова вел тактические занятия в классе. Все удивлялись его знаниям, военной разносторонности, умению толково, «красиво» изложить солдатам то, что с трудом удавалось тому же Ахметзянову. На хвалебные отзывы Разин лишь пожимал плечами.
— Ничего выдающегося во мне нет. Просто я нормально закончил Пограничный институт.
Сухомлинов к другу привык и не мешал ему заниматься, как он выражался, «общественной работой». Тем более Разин ему особо не надоедал, да и когда надоедать-то?..
Жене Глеб говорил:
— Думаю, что он правильно сделал, что приехал к нам. Здесь он как бы при деле. Да и у нас за него сердце не болит.
Маша задумчиво соглашалась: возможно, Глеб прав… Но смотреть равнодушно на хромающего Димку, на то, как он ест одной рукой, смотреть ежедневно было больно… Ей казалось, что только она понимала, как тяжело ему сейчас… И все его «круговерти» — это не что иное, как желание забыться. Глеб не во всем понимает его: у них разные нервные системы. Глеб больше осолдатчился, чем Димка. Глеб менее чувствителен, чем Димка. Она вспоминала, как Димка когда-то заявил Глебу: «Ты как был комодом, так им и остался».
Димка старался меньше бывать дома, наедине с Машей. Он целыми днями пропадал на заставе, среди солдат. Ему там было хорошо…
И Маше было хорошо. Все-таки она Диму побаивалась. Это не внешняя, а скрытая боязнь… И Маша думала, что это не напрасно.
Как-то рано утром Глеб собирался на заставу. Димка вставал тоже рано по старой заставской привычке. Протянув с койки ноги, он вдруг душевно сказал:
— А хорошо, Глеб, что мы суворовцы.
Глеб натягивал сапоги… Остановился, глянул на Димку проницательным взглядом. Может быть, он хотел что-то сказать, но промолчал и только выразительно улыбнулся.
— Знаешь, Димон, я сегодня поеду на заставу к Матюшенко. Хочу взять с собой — поедешь?
— Конечно, какой вопрос, — горячо поддержал Димка. — Я думаю, что мы еще поживем и под Калининградом.
— Конечно, поживем.
Маше разговор понравился, и в сторонке она шепнула мужу:
— Ты с ним всегда будь помягче, Глеб.
— А я что, грубиян? — усмехнулся Сухомлинов.
Димка Разин после завтрака поцеловал Машу в щечку и пошел на заставу, как на службу. Но в этом братском поцелуе она чувствовала его маленькое отчуждение… Ну и слава Богу! Может быть, предчувствие глупое. Время меняет людей, а жизнь меняет время. В конце концов Димка уже не подросток… Недавно она с горечью заметила на правой стороне его головы седые волосы, но даже словечком не обмолвилась: седые волосы к зрелости…
Когда Димка уходил, она, спрятавшись за занавеской, так же как Глеба, провожала его взглядом. Глеб иногда оборачивался, махал рукой, но чаще всего ругал за это:
— Ты не гляди мне вслед… Все говорят, что это плохая примета.
…Перед заставой, на небольшой асфальтированной площадке выстроился наряд. Сухомлинов отдавал приказ на охрану границы. Была светлая, пронизанная солнцем тишина. Она настраивала душу на лирическую беспечность…
Глеб особо обратил на это внимание Егора Стародубцева. Еще с утра на его лице поселилась сонливость. Егор оправдывался. Сухомлинов нарочито заметил:
— Рядовой Стародубцев, оправдываться будете на том свете, когда попадете в ад… А сейчас лучше слушайте, что говорю я!
Наряды готовились к посадке в машину, когда подошел Разин.
— Глеб, я готов. Поедем к Матюшенко?
— Садись в машину. Развезем наряды — и на заставу к соседям. Только подождем, прапорщик чего-то хочет передать…