Прежде чем они успели среагировать, Ферре уже добрался до Ифрита и сбил его с ног, опрокинув на пол. Я же занялся полуголым толстяком, лишив его сознания одним ударом кулака, усиленного кастетом. Когда он упал, я склонился над ним и приложился еще два раза, выбив ему большую часть зубов.
– Пациент или должник? – спросил я Ифрита, обездвиженного Ферре. – Иногда их трудно различить.
– Должник, – прошипел он, скривившись от боли. – Он жрал деликатесы вместо того, чтобы платить долги, поэтому я сократил количество его зубов.
Я подошел к истекающему кровью полуобморочному парню и отпустил его. Он поднялся и, шатаясь, еле держась на ногах, сделал несколько неуверенных шагов к выходу. Я поддержал раненого и помог ему выйти в коридор, а затем бесцеремонно подтолкнул к выходу, прежде чем он успел что-то сказать. Я не особенно его жалел. Все знали репутацию Ифрита. Если ты настолько глуп, чтобы взять у него взаймы, то не заслуживаешь целых зубов.
Я подошел к дантисту, который, хорошо зная, что общение с Ферре только усугубит ситуацию, неподвижно лежал на полу. Я встал рядом так, что мой ботинок оказался прямо у лица Ифрита.
– Полагаю, вы пришли по поводу мельницы? – ахнул ростовщик.
– Правильно полагаешь.
– Неприятное дело. Кто бы мог подумать, что алхимические лаборатории могут взрываться?
– Ты хочешь сохранить свои зубы или нет?
– Ха, хорошо. Вы избили моих людей, почувствовали себя сильными, браво. Но я знаю, что вы не посмеете тронуть меня. Я слишком полезен для вас.
– Ты полезен, пока предоставляешь информацию. Если ты перестанешь это делать, у нас не будет причин держать тебя в живых. Хочешь остаться живым? Скажи нам, кому ты продал наводку о мельнице.
– И что мне за это будет?
– Еще несколько лет жалкого существования.
– Это немного.
– Мы потеряли там троих. Любой сценарий, который не заканчивается твоей смертью от пыток, ты должен считать успехом.
– Хорошо. У меня есть имя для вас. Носьерес.
– Не может быть. – Ему удалось меня поразить.
Из глубины коридора донесся треск хлопнувшей с ходу двери. Я инстинктивно обернулся, одновременно выхватывая оружие. У входа появился солдат с мечом в руке. Он был одет в тяжелую броню, совершенно непригодную для боя в замкнутом пространстве, и ему пришлось повернуться боком, чтобы протиснуться сквозь каркас выбитой двери в кабинет, тем самым подставив себя под удар. Он, вероятно, рассчитывал, что эффект неожиданности позволит ему выиграть время, но в моем багаже было достаточно неприятных переживаний, чтобы быстро и нервно реагировать на любой шум и топот за моей спиной. Как только солдат начал протискиваться через дверь, я успел вставить лезвие во внутреннюю часть бедра, как раз там, где заканчивалась латная юбка.
Кровь хлынула из рассеченной артерии, и бедолага упал на колени, преграждая проход следующим, которые, видимо, толпились за ним в коридоре. Только сейчас я понял, что поверженный мною противник носит эмблему Восьмого кавалерийского. Блядь. Это подразделение Носьереса.
У меня больше не было времени на раздумья, потому что внезапно кусок деревянной перегородки рядом с дверью рассыпался в щепки, когда сквозь нее пробился карикатурно огромный солдат в доспехах, чьи знаки отличия выдавали сержанта. Еще до того как его слегка сконфуженный, тупой взгляд встретился с моим, я понял, что передо мной Олух. Тот отряхнулся от древесных щепок и двинулся прямо на меня. В руках у него не было оружия, но оно ему не было нужно, и его намерения были достаточно ясны. Я замахнулся мечом, но великан отразил мой удар своей бронированной перчаткой, словно я атаковал его зубочисткой. Я вложил в удар слишком много сил и не смог уклониться, когда эреец с размаху толкнул меня в грудь, сломав несколько ребер. Сопротивляясь, как тряпичная кукла, я пролетел через всю комнату, остановившись у противоположной стены. Я не мог подняться и с трудом втягивал воздух в легкие, а пронзительная боль разрывала мое тело. Мне даже в голову не пришло поискать меч, который я в полете выпустил из рук.
Будто сквозь туман я видел, как еще несколько солдат появились в бреши, пробитой Олухом. Один из них подошел ко мне, наклонился с добродушной улыбкой и похлопал по щеке рукой в бронированной перчатке. Я далеко не сразу понял, что передо мной капитан Носьерес.
– Ни шагу ближе, или я перережу ему горло, – услышал я голос Ферре, который отступил к стене, держа нож у шеи Ифрита.
– Должен признаться, я не совсем понимаю, – отозвался командир эрейцев, и в его голосе прозвучало неподдельное изумление, – зачем мне прилагать какие-то усилия, чтобы продлить жизнь этой сволочи?
Только теперь мое зрение обострилось настолько, что я разглядел арбалеты у людей Носьереса, нацеленные на Ферре и Ифрита. У меня была безграничная вера в способности моего телохранителя, и я знал, что он справится даже с Олухом, но арбалеты совершенно меняли дело.
– Если бы он не был вам нужен, вы бы давно его прикончили, – рассуждал тем временем Ферре.
– Да, он нам пару раз пригодился, – равнодушно бросил Носьерес. – Но, сдав нам вас двоих, он уже выполнил свою задачу, и теперь мы можем попрощаться с ним без особой ностальгии.
Я понял, что лишенный наследства барон смотрит не на капитана из Восьмого кавалерийского, а на меня, ожидая решения, как разыграть партию. Я не был в тот конкретный момент на пике своей интеллектуальной мощи, но знал, что на месте Носьереса убил бы Ферре, так как его труп был гораздо ценнее живого Ифрита. Эрейцы должны были знать, насколько он опасен. Они позволят ему покинуть это здание, только если он будет или мертв, или связан.
– Сложи оружие, – сказал я.
Барон тут же опустил нож и отстегнул от пояса меч. Один из эрейцев подошел к нему и нервно, трясущимися руками связал ему запястья. Носьерес же подошел вплотную к доносчику и ударил его бронированной перчаткой по лицу.
– Ты – сукин сын, но мы позволяем тебе жить, потому что ты наш сукин сын, – прогремел он и несколько раз пнул в живот свернувшегося на полу Ифрита. – Выкинешь нам такой номер, как им, и мы покажем тебе, что настоящий художник умеет делать с зубными инструментами.
Я поморщился, немного от боли и немного от злорадства. Я был уверен, что Ифрит слышал одну и ту же угрозу несколько раз в неделю от каждой группировки, которой он доносил. Носьерес оставил стонущего ростовщика на полу и вышел из кабинета, дав знак своим людям следовать за ним.
Когда эрейцы вывели нас на пустынную улицу, мне удалось наконец их сосчитать, и оказалось, что их было всего семеро, включая Олуха и капитана. Они накинули на нас черные плащи, чтобы избежать политических последствий, которые могли бы возникнуть при виде эрейских войск, арестовывающих своих союзников. Ферре шел со связанными руками и арбалетом, направленным в спину, а меня даже не связали, вполне справедливо предположив, что я достаточно избит, чтобы совершать резкие движения. Я едва мог передвигаться в быстром темпе, не говоря уже о том, чтобы бежать или сражаться. Конечно, у нас отобрали всё оружие, которое нашли, но мне удалось сохранить один складной нож, предусмотрительно спрятанный во вшитом в ткань кармане. Я сам с маленьким ножом не представлял, конечно, большой угрозы, но если бы мне удалось разорвать узы Ферре…
Мое подозрение, что Носьерес ведет собственную игру, а не следует распоряжениям командования, подтвердилось, когда я понял, что ведет он нас вовсе не в казармы Восьмого кавалерийского, расположенные в центре города. Мы удалялись все дальше и дальше вглубь Ходоков, беднейшего района Д’уирсэтха. Дома становились все ниже и неопрятнее, а прохожие появлялись все реже. Впрочем, это последнее обстоятельство ничего не меняло, каждый житель Ходоков реагировал только одним способом на появление эрейского отряда, сопровождавшего заключенных, – опустив взгляд в землю, огибал его по широкой дуге.
Мы как раз добрались до самой дрянной части города, где уже не было ни одного каменного здания и стояли одни деревянные развалюхи, когда услышали доносящийся издалека гул. Казалось, где-то там гудит встревоженный пчелиный рой. И только подойдя ближе, мы поняли, что это гул разъяренных человеческих голосов. Эрейцы стали беспокойно переглядываться, но мы продолжали двигаться вперед.
Именно тогда мы увидели источник звука. Из-за угла улицы, в нескольких десятках шагов впереди, наступала бесчисленная разъяренная чернь. Сотни людей в рваной, грязной одежде, вооруженных палками, тесаками, ножами и прочим самодельным оружием, маршировали в нашу сторону, кипя от накопившегося гнева.
В этом зрелище не было ничего необычного для Д’уирсэтха. Беспорядки и столкновения между недовольным населением и королевскими силами происходили регулярно и никого не удивляли. Националистические настроения господствовали фактически во всех социальных слоях Каэлларха, но беднота наиболее открыто выражала свое недовольство оккупационной властью. Возбужденные толпы собирались в Ходоках довольно часто, а потом направлялись в богатую часть города, и это всегда заканчивалось погромами, протестами и столкновениями с Городской стражей или эрейцами. Носьерес неудачно завел нас прямо на путь такого марша, который должен был закончиться мордобоем под ратушей или губернаторским дворцом.
Разъяренная чернь с энтузиазмом отреагировала на небольшую кучку солдат, что так любезно и по собственной воле кинулись прямо в ее объятия. По толпе пронеслись торжествующие вопли и угрожающие выкрики в адрес оккупантов. Один из эрейцев, держащий арбалет, запаниковал и послал болт в сторону толпы. Какая-то женщина с тесаком в руке тотчас упала на землю, а толпа взорвалась неудержимой яростью и помчалась прямо на нас. Носьерес, который был неплохим тактиком, сохранил хладнокровие и сразу же вывел нас с широкой главной улицы, где нас легко можно было окружить, в один из узких боковых переулков, где между двумя зданиями были по крайней мере защищены фланги. Улочка была настолько тесной, что одного Олуха оказалось достаточно, чтобы перекрыть проход.