Увы, все иллюзии, даже самые стойкие, никогда не станут правдой.
— Я ему отказала, — закончила Фрида, всем своим существом желая, чтобы её обняли… Не Грэгори, конечно, нет, а… Жаль, что отца нет рядом. Ни одного из двоих.
— Придворному волшебнику? — выдохнул Грэг. — Фрида, ты отказала придворному волшебнику? С ним даже встречаться опасно! Ты сошла с ума?
Опасно: все полукровки знали, что императорский волшебник связан с Серым. Поговаривали, что Серый — его творение, голем или фамильяр, или дух-раб из Туманного мира. Фрида склонялась к последнему варианту: она представить не могла, что тот наглый юноша с бала способен сотворить хоть мало-мальски сильное заклинание. Наверняка его отец когда-то призвал ему духа-защитника. Или не он, а какой-нибудь семейный артефакт. Виндзоры — древний род, кто знает, какие секреты таятся в их шкафах?
— Может, и сошла. — Фрида снова глянула на осколки. Блестели они завораживающе, и так же завораживающе выли на луну далеко в лесу волки. — Этот мерзавец настойчив. Мать вынудит меня выйти за него — это же такая партия! Высокий род, близость к трону, богатства, власть… Она сама бы за него пошла, если бы он только пожелал. — Фрида бессильно опустила руки. — Грэг… Что мне делать? Он узнает, кто я. Я не смогу скрываться в его доме. Не вечно же!
Грэгори, аккуратно обходя осколки, подошёл ближе: Фрида смотрела ему в глаза и чувствовала, как по её щекам текут слёзы. Сколько она уже не плакала? Три года, четыре? Удивительно, как с каждой выплаканной слезой сейчас становилось легче — точно груз на сердце превращался в слёзы и тёк, тёк, исчезал…
«Ты неисправимая оптимистка, — сказала она себе. И сама же ответила: — В бездну! Я не сдамся».
— Насколько я мог заметить, благородные лорды и леди живут довольно… обособленно, — тихо сказал Грэг, перейдя на фейрийский. — Фрида, твой отец сможет тебе помочь, я уверен. Конечно, даже его иллюзию нужно будет поддерживать, но не сомневаюсь, что императорский волшебник — он же довольно занятой человек, не так ли? — не обратит внимания на твои небольшие отлучки. Да, тебе будет тяжело, но… поверь, Фрида… все мы так живём. Будь в этом мире место, где на нас бы не охотились… — он осёкся, и Фрида прикусила губу. Она тоже когда-то мечтала о таком месте. И как же тяжело иной раз уходить с «той стороны», где нет нужды скрываться! Но полукровка не может жить в фейрийском мире. «Увы, все мы больше люди, чем фейри», — с тоской подумала Фрида.
— Грэг. У меня ребёнок от фейри, — отвернувшись и глядя на дрожащий огонёк свечи, призналась она. — Императорский маг не сможет этого не почувствовать. Я сама полукровка, и мой отец Лесной король… Я вполне могу родить чистокровного фейри. Что мне делать тогда?
Грэгори не стал говорить, что это только её вина, и нужно было думать наперёд. И смеяться тоже не стал. Конечно, нет, только не он.
— Ты могла бы оставить ребёнка отцу…
— Нет! — Фрида и сама не понимала, почему её так воротит от одной мысли отказаться от ещё даже не рождённого дитя. Ведь это был бы выход: родись фейри, его место среди таких, как он. На «той стороне». — Нет. Никогда.
Грэгори вздохнул.
— Что ж… Тогда, — он пристально посмотрел на Фриду, — я бы влюбил в себя этого волшебника. Фрида, ты красива, и если он уже к тебе привязан… Ты удивишься, какую выгоду можно из этого извлечь.
— Ты уже пробовал? — вырвалось у Фриды, и она тут же поправилась: — Глупости, Грэг, ни один мужчина не станет слепо следовать даже за очень красивой женщиной, это же всё преувеличения, сказки…
Грэгори улыбнулся, и Фрида вздрогнула: таким жестоким стала его лицо с этой горькой улыбкой.
— Есть одна баллада, Фрида, которую я никогда не пою. О красивом мальчике, которого похищает рыцарь и держит в своём замке до совершеннолетия. После — мальчик сбегает, всадив в грудь своего тюремщика его же меч. Знаешь, почему я никогда её не пою?
Фрида смотрела на него и не могла вымолвить ни слова. Только чувствовала, как дрожат её руки, и как бегут по спине мурашки.
— Потому что эта жестокая баллада напоминает мне детство, — уже тише закончил Грэгори. — Конечно, теперь похищать никого не имеет смысла — зачем, если можно цивилизованно купить? Высокие лорды не любят марать руки. И мечей у них уже нет, поэтому мне пришлось спасаться иначе. Он полюбил меня… Так сильно, как только я мог его заставить. Он запер меня в высокой башне посреди моря, как птицу, а я всё надеялся улететь… Я играл ему… — Грэгори запнулся, судорожно вдохнул и покачал головой. — Прости. Тебе не нужны эти подробности, Фрида. Просто знай: он делал для меня всё, всё, но отказывался выпустить из этой проклятой башни. А когда я сбежал, он умер от тоски. Вот такая вот баллада.
Фрида моргнула. Она знала эту башню в море и знала лорда. Точнее, слышала, как наследники барона Вахи шептались о чём-то подобном. Дескать, отец обезумел… Он ведь умирал долго.
— Как ты сбежал? — вырвалось у Фриды. — Там же камни, как клыки, и воронки — ни одна лодка не пройдёт.
Грэгори усмехнулся.
— Селки. Я пел им, и они согласились увезти меня. Фрида, не спрашивай меня больше об этом, договорились? Просто запомни: любовь — страшная сила. И совсем необязательно любить в ответ. Ты поставишь этого мага на колени всего лишь женскими чарами. Поверь мне.
Фрида хмыкнула. Соблазнительницей она не была никогда.
— Императорского мага?
— Он тоже человек, — улыбнулся Грэгори. — И он же не Серый. Не потащит тебя в застенки Сенжерми, как только узнает, кто ты.
— Заберёт моего ребёнка, — выдохнула Фрида.
— Нет, если будет любить тебя всем сердцем.
«Это клетка, — подумала Фрида. — Этот брак станет для меня той башней посреди моря».
А вслух она сказала, пытаясь улыбнуться:
— Спасибо, Грэг. Правда… спасибо тебе.
Он улыбнулся.
— Любимица Лесного короля… Пусть духи леса защитят тебя. А теперь давай-ка приберемся здесь. Твой амулет, — он кивнул на серебряную ласточку, — скрывает нас от чужих глаз? Не хочу, чтобы обо мне пошли слухи как о твоём любовнике, миледи.
— Жестокий, — фыркнула Фрида. — Я же красива, ты сам сказал, а?.. Не волнуйся, не пойдут. К тому же, здесь, кроме нас, никого. И ты прав, прибраться надо…
В гостевую башню она вернулась даже до того, как мать с Эвелиной приехали после бала. Сонная Мира помогла снять платье, заплести косу, а потом, зевая, поднялась к себе, на верхний ярус башни. Видимо, сегодня ей уже не было страшно спать одной.
В окно стучали ветки ясеня, в камине тихонько тлели угли. Фрида выпила фейрийское успокаивающее — иначе было не заснуть — и потушила свечи.
Залезая под холодное (Мира, конечно, забыла про грелку) одеяло, Фрида повторяла про себя как заклинение: «Всё будет хорошо». Так долго, пока сама в него не поверила.
Она же всё равно не сдастся.
Никогда.
Проснулся Эш от тепла — горячего, почти обжигающего тепла. Такого никогда не давал огонь, даже если фейри лез в самое пламя. Тогда бывало тепло, но мало, так мало — Эш всем сердцем чувствовал, что хочет иного. А чего — никогда не понимал. Сейчас оно было, это тепло, настоящее, жаркое, греющее — и Эш, удовлетворённо вздохнув, попытался снова забыться. Но любопытство оказалось сильнее: хотелось спать, да, но ещё сильнее — понять, что же так хорошо согревает его сейчас?
Открыть глаза оказалось очень сложно — на это ушло целых пять вздохов (Эш считал, чтобы не заснуть). А когда всё-таки открыл, всё ещё долго плавал в странном тумане, в котором не было чёткости, и хорошо различались лишь яркие пятна, словно Эш повредил зрение. Но прошло ещё пять вздохов, и самое яркое пятно превратилось в огонь свечи, а самое расплывчатое — в лицо Дикона.
— Ты жив, — прошелестел Эш, и Ричард ещё ниже склонился над ним.
— Тише, господин, вам сейчас нельзя говорить. Прошу вас, успокойтесь.
Эш с облегчением закрыл глаза и действительно успокоился: Дикон жив, значит, всё хорошо. Можно спокойно спать… Когда, словно молния, сознание прошила мысль: Эш понял, откуда идёт это тепло, и на что оно похоже. Он сам забирал такое же, но силой, когда «осушал» полукровок. Тогда это напоминало мгновенный жар, иногда даже болезненный, и никогда — мягкий, нежный и заботливый. И он никогда не грел, только обжигал. Да, сначала жар, а потом — тлеющий уголёк, так что Эш уже привык к постоянному холоду. Но если бы кто-нибудь поделился с ним магией добровольно…
Но конечно, никто никогда не делился. Просто некому было.
Эш снова открыл глаза — на этот раз легко, от потрясения, хотя сил у него не прибавилось. Открыл и уставился на «брата» — Дикон действительно светился, прямо-таки сиял, ярче той свечи на прикроватном столике.
— Невозможно… — выдохнул Эш, чувствуя, как слезятся глаза от этого сияния.
— Господин, прошу, вам сейчас нельзя говорить.
Эш только потрясённо сморгнул слёзы.
— Откуда… это… в тебе? — И требовательно уставился на Дикона, давая понять, что если ему не ответят, он так разволнуется!..
К счастью, Дикон понял, о чём он. И ответил — спокойно, точно само собой разумеющееся:
— Мне нельзя колдовать, господин. Разве что когда ваша жизнь в опасности.
Эш снова сморгнул навернувшиеся слёзы и зажмурился.
— Чтоб… мой… настоящий… отец… сдох! — выдавил он, тяжело сглатывая. — Ненавижу!
Восхитительно тёплая ладонь опустилась ему на лоб, осторожно отвела в сторону волосы.
— Не нужно, господин. Пожалуйста, — тихо попросил Дикон. — Всё так, как должно быть.
«Да ни хрена всё не так! — мысленно закричал Эш. — Сколько ещё барьеров тебе поставила эта жестокая скотина?!»
— Всё хорошо, — успокаивающе шепнул Дикон. — Спите, господин.
Слова прозвучали мягко, но в них был подкреплённый магией приказ, и Эш действительно провалился в сон.
Здесь клонились под ветром сосны, и мерцали разноцветные светлячки-феи. Эш прислонился спиной к ближайшему стволу, закрыл глаза и сполз на усыпанную хвоей, мягкую, как пух, землю. Где-то недалеко звенели серебряные бубенцы на поясе танцовщицы, за которой Эш безуспешно гонялся уже столько ночей подряд! Сейчас он даже не обратил на них внимания. Поляну пересекал ручей, тонкий, как ниточка. Эш потянулся к нему, зачерпнул воды и плеснул в лицо. Легче стало совсем чуть-чуть.