— Ты мой друг?
— Да.
— Тогда вернись на Уил-Лежер.
Он потоптался в ветреной полутьме, опершись на лопату.
— Я не могу, Клоуэнс.
— Почему?
— Это будет неправильно. Так не годится. Твой муж. И акционер.
— Он не будет моим мужем.
Бен вскинул голову.
— Почему? Из-за меня?
Клоуэнс откинула волосы с лица.
— Послушай, Бен. Ты... нашел старую выработку Треворджи. Ты пришел в Нампару, и я оказалось там одна. Я пошла с тобой. Что в этом такого?
— Ничего.
— Разве ты был не прав, когда рассказал мне?
— Прав.
— Разве ты не пытался отговорить меня спускаться?
— Ну, пытался.
— Но я спустилась. Я настояла. Я пошла с тобой. А когда мы поднялись на поверхность, там стоял Стивен и сделал эти оскорбительные замечания...
Она остановилась, сдержав готовые вырваться слова, которых не стоило произносить. Клоуэнс не могла объяснить, почему такое поведение по отношению к ней на глазах у Бена было самым страшным оскорблением со стороны Стивена. Конечно, она не любила Бена, но знала о его чувствах, и для Клоуэнс было чрезвычайно важно, чтобы Стивен был любезен, просто потому, что он собирался стать ее мужем. Если Бен его не любит, то сможет по крайней мере уважать. Но отвратительная брань, выплеснутая на Бена, становилась еще отвратительнее, потому что Бен, пусть и друг детства, не принадлежал к их сословию, стоял совсем на другом уровне. И именно это вызывало ее гнев. Ссора была унизительной. Она не выглядела бы столь невыносимой, даже если бы Стивен подрался с Джереми.
— Эта драка... — сказала она.
— Прости.
— Вы оба могли бы... могли бы...
— Прости, Клоуэнс, прости.
Она стряхнула мысли о ссоре и вернулась к тому, о чем только что думала.
— Бен, хочу тебя кое о чем попросить.
— Да?
— Ты поступил как-то неправильно с точки зрения твоей работы на шахте?
— Нет, это точно.
— Так ты ушел не из шахты, да?
— Ага, но нельзя забывать про тех людей, которых это задело.
— Можно. Это совсем другое. Если... если ты поссорился с человеком, за которого я собираюсь... собиралась выйти замуж, это касается только нас троих. И я тоже виновата, что оказалась между вами. Но это не имеет отношения к шахте. Ты не имел права увольняться по этой причине! Тем более после твоей новой находки. Джереми нужна твоя помощь, чтобы ее обследовать. Мой отец на тебя полагается! Ты должен вернуться!
Он почесал короткую черную бороду. Клоуэнс стояла перед ним, такая сильная, но в то же время женственная, такая откровенная, но в то же время явно не желающая понять, что просит о невозможном.
— Бен!
— Да, Клоуэнс, я понимаю, о чем ты, но всё не так просто...
— Я и не думала, что это просто. Но прошу тебя это сделать.
Бен пытался подобрать слова.
— Так не выйдет. Больше не выйдет.
— Что не выйдет?
— Люди. Развязали языки. Шепчутся по углам. Я, капитан подземных работ, подрался с акционером.
— И ты боишься им ответить? Поверить не могу!
— Ну... даже если забыть о шахтерах, остаемся мы с ним. Он и я. Мы больше не сможем встречаться, не сможем пройти мимо, не огрызнувшись... А он — член твоей семьи!
— Пока нет!
Полумрак и напор Клоуэнс придали Бену мужества, которого ему не хватало прежде, мужества выплеснуть наболевшее.
— Клоуэнс, ты же знаешь, знаешь, что я к тебе чувствую. Еще с тех пор как тебе было десять или одиннадцать, все эти годы. Я пытался... пытался об этом не думать, я ведь понимал, что это безнадежно, и потому я... особо об этом не думал. Насколько это получалось. Но когда появился он... Не мне тебе указывать, за кого выходить замуж, где или когда. Но и мне никто не указ, что мне чувствовать, а что нет. Я просто не могу это контролировать. И так уж случилось, что мне не нравится Стивен Каррингтон, и потому для меня это в пятьдесят раз хуже, ведь я не считаю, что он достаточно для тебя хорош. Ну вот, я это и сказал! Ты же меня поняла?
— Да.
— А потом возникла эта ссора. Она бы всё равно произошла рано или поздно, он всегда на меня косился и ждал удобного случая. Он ревнует, потому что знает о моих чувствах к тебе. Думает, я желаю ему худого. И как же я могу работать на шахте, если и я, и он знаем об этой ненависти?
— Нет нужды для ненависти, — медленно выговорила Клоуэнс.
— Может, и так. Но ты сказала... Разве ты не сказала, что он не будет твоим мужем?
— Да.
— Но ты же не делаешь это только из-за вчерашнего?
— Нет. В общем... не совсем. Кажется, я совершила ошибку. Но случившееся вчера было важным... переломом. Понимаешь, я предпочитала не замечать кое-что важное... Ничего, что я так разоткровенничалась, Бен?
У Бена встал комок в горле.
— Конечно нет.
— Мне кажется, я любила Стивена. Возможно, до сих пор люблю. Знаешь, как это бывает — когда рядом с кем-то начинает биться сердце и пересыхает во рту.
— Как же мне не знать?
Она прищурилась.
— Ну да. Что ж, именно так и происходит, когда я его вижу. Именно так, Бен. Прости, что говорю тебе это.
Он промолчал, только крепче стиснул лопату. Над их головами с карканьем пролетела стая ворон, хлопая мрачными крыльями в сумерках.
— Возможно, этого достаточно, — сказала Клоуэнс. — Наверное, должно быть достаточно. Но с тех пор как мы вместе... — Она умолкла. — Теперь я несправедлива к нему... Я лишь хочу сказать, что мы... мы совершенно друг друга не понимаем. Не исключено, что я виновата не меньше. Когда... когда он навещал Вайолет Келлоу, я позволила себе ревность. Ревность к ней. Так в чем же я лучше него, если вчера он приревновал к тебе?
— Это не одно и то же, — ответил Бен.
Она закашлялась, чтобы скрыть слезы.
— Милый Бен... Разумеется, ты так считаешь. Но есть еще кое-что, о чем я не могу тебе рассказать, и это тоже поспособствовало разрыву. Я не могу тебе рассказать, потому что и сама не вполне понимаю, в чем тут дело. Меня как будто втянули в мир, где значения слов утратили ясность, как и различия между одним и другим, цвета затуманились, исчезла откровенность и прямота. Может, это и не его вина. Может, это иллюзии взросления, а я виню его!
— Дорогая, — почти неслышно произнес Бен, — было бы ошибкой винить себя. Но мои слова не означают, что я пытаюсь изменить твое мнение о нем. Он недостаточно хорош для тебя, но если ты его любишь, может, так тому и быть.
— Так не должно быть, — пылко сказала Клоуэнс. — Так не должно быть.
Когда они расстались, стало уже слишком темно для работы, Бен положил лопату на плечо и пошел домой. До деревни Грамблер, где в окнах мерцали тусклые огоньки, было меньше двух миль по пересеченной местности. Бен шел мимо церкви Сола и вниз по холму, там непрерывно лязгали и стучали оловодробилки, потом по крутой мощеной Стиппи-Стаппи-лейн до лавки Картеров с широкими окнами. Там горел свет, лавка еще работала. Мать Бена стояла за прилавком и взвешивала миндальную карамель для Певуна Томаса.
Когда прозвенел колокольчик, Певун резво обернулся, но улыбка сползла с его лица, как только он увидел Бена.
— Ах, это ты, Бен...
— А ты кого ожидал? — раздраженно бросил Бен.
— Аккуратней с лопатой, на ней полно грязи, — сказала Джинни Картер. — И на твоих башмаках тоже.
Бен обычно был аккуратен, но сейчас слишком эмоционально истощен, чтобы об этом думать. Он сразу вышел обратно за дверь и стал чистить башмаки о железную решетку. Когда он вошел, мать благодарно ему улыбнулась.
— Два пенса, — сказала она Певуну.
— Ага, — отозвался тот, — и еще четверть фунта вон тех конфет.
— Певун ждет Кэти, как я думаю, — шепнула Джинни сыну.
— Зачем? — спросил Бен.
Певун сглотнул и смущенно улыбнулся.
— Я только за конфетами, — сказал он.
— Ну, ты же спросил про нее, — заметила Джинни. — Вот я и подумала.
— Я пришел за миндальной карамелью, — буркнул Певун, — и за теми конфетами.
— В последнее время ты что-то к ним пристрастился, — заметила Джинни.
— Ага, — ответил Певун.
— А чего тебе приспичило повидаться с Кэти? — спросил Бен. — Разве ты не видишься с ней каждый день в Плейс-хаусе?
— Ну да. Я вижу Кэти каждый день.
— Ну и?
— Я пришел за миндальной карамелью, — повторил Певун.
— У тебя для нее сообщение, да?
— Неа. Просто... — Вопросы Бена казались Певуну пыткой, он мучительно подбирал слова. — Я вижу Кэти каждый день, ага. Вижу, это точно. Но ни словечком не перемолвился... Но я пришел за конфетами. Меня послал брат. Сказал, что хочет конфет.
— И сколько тебе? — спросила Джинни. — Твой отец вернулся, Бен. Как закроемся, сразу сядем ужинать.
Пока Джинни взвешивала конфеты, Бен прошел в дом, кивнул отчиму, помешивающему суп на огне, поставил лопату в сарайчик и услышал в лавке голос сестры. Он раздвинул занавеску.
Высокая, с узким лицом, неопрятная, но довольно миловидная, если бы только мужчины могли это разглядеть, Кэти сняла чепец, тряхнула по-испански черными волосами и уставилась на Певуна, который запинаясь пытался что-то произнести. Насколько понял Бен, похоже, Певун уже давно пытался застать Кэти одну, и в Плейс-хаусе ему это никак не удавалось, так что теперь он решил дождаться ее в материнском доме и бормотал нечто похожее на извинения. Не только обращенные к ней, как он намеревался и сумел бы сделать, если бы ему хватило сообразительности подождать снаружи, но теперь ему пришлось говорить перед лицом матери и брата Кэти.
Похоже, во время скачек в Труро произошло нечто неприятное, и он пытался объяснить. В нем играла выпивка. И дьявол, дьявол тоже. Он беспокоится, что оскорбил ее. Певун явно не вполне понимал значение слова «извиняться», но именно это он и делал. Извинялся.
Но почему? На лице Кэти мелькнуло озадаченное выражение, как и на лице Бена. Если в деревне случалась какая-нибудь заварушка, какая-нибудь дрянная выходка — к примеру, на ярмарке или в День всех святых — никому бы и в голову не пришло извиняться, как бы далеко это ни зашло. Они просто не знали как. Это выходило за рамки их представлений о нормальном поведении. Это явно выходило за рамки представлений Певуна о нормальном поведении. Он не знал как. Но пытался.