«Муж» проводит ладонью по моему плечу и спускается, массируя руки, к запястью. Волна приятных мурашек налетает с такой силой, что у меня кружится голова. Вцепляюсь в табуретку, чувствуя, как деревенеют пальцы.
— Немного, совсем немного, — проговаривает Марк у самого уха. Я чувствую, как он дышит и не могу пошевелиться. Слишком тревожно на душе от этих прикосновений. Невероятно тревожно. До остановки сердца.
— Ты понимаешь, что мне тяжело воспринимать происходящее? Для меня все по-новому. Ты — новый.
— Я знаю, — шепчет и целует скулу, вытянувшись еще сильней из-за спины. Его длинные волосы щекочут шею. Ловлю новую волну мурашек. Так играть невозможно. Муж или не муж?
Марк прокладывает дорожку назад, по руке к плечам, затем опускается к ключице. Разминает ее и небрежно опускается ниже. Перехватываю его пальцы.
— Не нужно. Не сейчас.
— Но я же вижу, что ты чувствуешь. Позволь. Ты помнишь их — мои прикосновения.
— Ты делаешь мне приятно, мне нет смысла скрывать, но морально я не могу. Это неправильно. Словно я надела чужую обувь: удобную, красивую, но не свою.
— Но я же твой, — чуть поворачивает мой подбородок к себе, и я сталкиваюсь с его васильковым взглядом. Снова эти снежинки!
— Марк, твои глаза…
— Что? — он переходит вперед и присаживается рядом на диван напротив. Тянет меня к себе. Я пытаюсь прикрыться и схватить футболку, но он отбрасывает ее в сторону.
— У тебя в глазах какой-то блеск, — говорю я, и чувствую, как напряглись на мгновение его пальцы.
— Тебе показалось, — мужчина порывисто прижимает меня к своему громадному плечу. Да так сильно, что я уже не могу ничего сказать.
Слышу биение наших сердец и запах Марка. Он гладит руки, переплетает наши пальцы, отчего не выходит усмирить дыхание. Снова появляется жгучее желание выбраться на балкон.
— Мне нужно подышать.
— Там жарко. Если захочешь, вечером пройдемся по парку.
— И что мне дома делать весь день? Я не выдержу в четырех стенах. Отвези меня к маме.
Он сжимает мне ладонь до боли, затем шумно выдыхает.
— Вика, только ты не волнуйся.
— О чем ты? — а сердце уже пропустило удар.
Марк не отпускает меня. Я поднимаю голову и пытаюсь заглянуть в его глаза. Замечаю, как утончились мужские губы, как дернулись вниз их уголки.
— Вика, родители погибли еще два года назад.
Сказать, что меня прошибло током — ничего не сказать. Я превращаюсь в ток. Вцепляюсь огрызками ногтей в его руку и скриплю зубами.
— Нехорошая шутка… — процеживаю и резко встаю. Хватаю футболку и надеваю ее трясущимися руками.
— Медди, это сложно, я понимаю, но…
— Не называй меня так! — кричу. Истерично, не сдержанно, до хрипа в голосе. — Ты врешь! Я это чувствую, это не может быть правдой.
— С чего ты решила, что я обманываю? — спокойно холодно отвечает Марк и отклоняется на спинку дивана.
— Просто вот здесь скребет, когда смотрю на тебя, — показываю на грудь и направляюсь из комнаты. На пороге оборачиваюсь, и бросаю ему: — Только я не понимаю зачем тебе все это.
— Что это? Золотая, ты несешь чушь!
— Чушь — это то, что сейчас со мной происходит. Я всю жизнь посвятила танцам, у меня хорошие добрые родители, внимательный брат, и живу я одна!
— Нет, со мной. Или штамп в паспорте и кольца уже не доказательство?
— Почему тогда у нас фамилии разные?
Марк встает и подходит ближе. На бледных щеках играет румянец.
— Потому что ты так захотела, — мягко отвечает он.
— Это нелепо. У меня нет такой придури. Я бы взяла фамилию мужа, если бы вышла…
— Хорошо, как только ты поправишься, сменим фамилию, — мужчина останавливается рядом и тянется ко мне.
— Прошу… — пячусь.
— Вика, ты делаешь мне больно. Я ведь тоже только кости собрал. Это жестоко.
— Я не могу.
— Что не можешь? Жить не можешь, радоваться, что жива осталась, любить не можешь? Что из этого?
Он напряжен и зол.
Марк внезапно оттесняет меня к стене, после чего упирается ладонью где-то над моей головой.
— Не знаю, — лепечу я.
Когда вижу этот гневный взгляд, пронизывающий сердце холодной синевой, понимаю, что я, настоящая бабочка в банке… Если Марк взбесится, он может со мной сделать что угодно. Нервно сглатываю. Я ведь его не знаю. Не знаю какой он и на что способен.
— Я не против идти тебе навстречу, но полного игнора не буду терпеть. И хватит молоть ерунду.
— Это я мелю?! — взрываюсь. — Это ты сказал, что родители мои умерли!
— Но это правда! — кричит он и хлопает по стене.
От шока не могу пошевелиться. Кажется на голову сыплется песок.
— Н-нет… — шепчу я.
Его лицо смягчается, но уже поздно. Я напугана и сломлена.
— Медди, прости. Я не должен это так говорить. Прости, прости… — пытается меня обнять, но я впиваюсь ногтями в его грудь.
— Прошу, отойди.
— Противен? — он горько ухмыляется и хватает меня за подбородок. У него бешено ходят желваки. Гнев, как молния, вспыхивает в его глазах.
— Ма-арк, отпусти-и, — умоляю едва слышным голосом. Я до ужаса его боюсь.
— Значит, противен, — обреченно выдыхает. — Вика, я не железный, — заключает он и отпускает меня. Кажется, что я сейчас упаду: держит только стена.
Вольный отходит в сторону. Смотрит горьким воспаленным взглядом. Затем ныряет в коридор и через миг слышу, как хлопает входная дверь.
Стекаю по стенке. Мне не больно, я просто не понимаю, что происходит. Полное онемение. Кажется, что крышка банки захлопнулась, и я осталась в гнетущей тишине… и только крылья бьются в стекло… обламываются, крошатся бессмысленно, потому что мотылек не может жить взаперти… А выхода нет.
Глава 8. На грани возможностей
Я долгое время сижу на полу и смотрю в одну точку. Не получается плакать. Глаза дерет, но слез нет, словно они высохли. В груди такой пожар, что трудно дышать. Встаю и, как пьяная, бреду к балкону.
Не воспринимаю всерьез слова Марка, потому что эта «новая» жизнь отличается от того, что я помню. Одного не могу понять: зачем ему это? Кто решил со мной так злостно пошутить? За что?
Осматриваю двор. Соседей не видно, несколько прохожих под тенью деревьев направляются в сторону магазинов и остановок.
И я решаюсь. Сделаю это сейчас!
Бегу в комнату, быстро переодеваюсь и перевязываю волосы. Нужно успеть, пока Марк не вернулся.
Ищу суматошно ключи. На крючке, где я обычно вешаю, их нет. Роюсь в старом рюкзаке: у меня где-то были запасные, но там тоже пусто. И тут цепляюсь взглядом за сумку «мужа»: черная, прямоугольная с накладными карманами.
У Марка точно должны быть ключи, ведь он открывал квартиру.
Сумка практически пустая: несколько листов бумаги, коробочка с ручкой и пластиковая папка. Ключей нет.
Открываю папку, и, среди выписок из больницы, и еще каких-то рецептов, нахожу наши паспорта, а еще ту самую фотку с незнакомым человеком. Она, словно нарочно — вечно попадается на глаза.
Гляжу на карточку и борюсь с нахлынувшим дежавю. Меня качает, я отхожу к опоре и облокачиваюсь на комод. Мутит и, кажется, голова сейчас разломается на части от невозможности вспомнить. Кто этот человек на фото? Кто он? Ковыряю память, да так, что в виски стреляет резкая боль.
Бросаю документы назад, перед глазами мельтешат слайдами картинки: печати в наших с Марком паспортах и фото человека, который теперь будет приходить в кошмарах. Кто он? Отбрасываю снимок на полку и выбегаю из дома. Не могу больше здесь находиться.
За спиной раздается скрежет двери и характерный щелчок: теперь без ключа домой не попасть. И пусть. Теперь это чужой дом, не мой.
Улица встречает густым липовым ароматом: слишком сладким и приторным. Бегу через двор, прямо ко входу в соседний подъезд. Я должна с ним встретится. Нет желания, но должна.
Долго жму на звонок, чтобы наверняка услышал. Сердце стучит, как бешенное — решило жить по своему распорядку: в разрыв дыханию и моему желанию успокоиться.
Никто не выходит. Еще раз нажимаю. Тишина. Несколько минут тарабаню кулаком. В конце, уже раздосадованная, ударяю ногой по обшивке двери.
И, к моим расшатанным нервам, добавляется прострел под ребром. Не хватает сейчас еще этого. Я хватаюсь за перила и стараюсь дышать глубоко и медленно. Нужно успокоиться, все равно уже ничего не изменить. Не-е-ет! Я так просто не сдамся! Нужно доказать, что все это бред! Я сломаю эти декорации, шитые белыми нитками, и найду ответы.
Направляюсь к выходу.
Во дворе тихо и пустынно: одна бабулька выглядывает из подъезда, но покрутившись у входа, тут же прячется. Да, жарковато. Хорошо, что я оделась легко, а еще привыкшая к тепловой нагрузке. Пока танцуешь, столько сходит потов, что никакая жара не страшна.
Выхожу через арку к ряду магазинов, направляюсь к газетному лотку, но тут вспоминаю, что у меня нет с собой денег, да и телефона тоже. Останавливаюсь. Кто-то толкает в плечо. Здесь прохожих много. Я, не обращая внимания, перебираю варианты, как поступить дальше. Танцевальный клуб в двух кварталах отсюда. И я решаюсь. Там меня, по крайней мере, знают.
Размашисто иду по улице навстречу горячему потоку воздуха, дерущему щеки, словно наждачная бумага. Ветрено. Мой бурый хвост трепыхается где-то за спиной, и иногда длинные локоны вылетают наперед и лезут в лицо. Дорожная пыль застилает глаза. Но меня все равно вдохновляет прогулка: я чувствую перемены, и так хочется идти и идти дальше.
Возле арки замедляюсь, остается только пройти через нее, там еще немного, и я увижу всех их: которых и люблю, и ненавижу. Сердце странно сжимается в груди. Девушки — конкуренты, партнеры — поголовно обиженные, что я ни с кем не связала свою жизнь. Но в помощи они же не откажут?
Ныряю под овальный свод, как в бассейн с холодной водой. Тень здесь плотная, зябкая. Звуки шагов разлетаются ритмичным стуком и гаснут где-то высоко-высоко. Дышу ровно, мне сейчас максимально нужно быть спокойной. Смешно. Никто из них не навестил, словно всем все равно, что со мной. Но я сама виновата. Для меня танцы прежде всего: никакая дружба или любовь не могли быть важней. Все это знали. Я тепло относилась только к двум людям, но один меня растоптал, а до второго не могу дозвониться.