— Вика, какой брат?
— Он у меня один — Артем.
— Ты что-то путаешь. У тебя нет брата. Ты одна была в семье.
Правда, или неправда, хлещет кнутом, я закусываю губы и чувствую, как текут по щекам слезы. Не могу этому сопротивляться. Все идет наперекосяк, все неправильно.
— Ма-арк, зачем ты так со мной? Я ведь помню его, помню даже номер телефона, помню, как он учил меня драться. Зачем этот обман? Что он тебе даст?
— Отдохни! — Марк резко встает, прикладывает громадную ладонь к темечку, и мое сознание проваливается во мглу.
Будто дернули тумблер или нажали кнопочку «выкл».
Сон напоминает паутину: чем больше я пытаюсь вырваться, тем больше запутываюсь. Где-то вдалеке в темноте слышен голос Марка:
— С ней что-то не так…
Затем скрипит дверь, слышу шаги, снова скрип.
— Еще рано. Она не выдержит, придется подождать. Да я и так делаю все, что могу…
Паутина колышется, больно впивается в кожу.
— Хорошо, но за все последствия будете вы отвечать!
Тьма вдруг расступается, и голос Марка разлетается эхом: ать… ать… ать…
Я выпрыгиваю из сна. «Муж» теребит меня за плечо:
— Просыпайся, нужно поесть.
Фокусирую на нем взгляд и вижу лохматые снежинки в его синих глазах.
— Марк, опять! Твои радужки мерцают…
Он моргает и быстро уходит на кухню.
— Вставай, а то все остынет, — бросает из коридора.
Выхожу из комнаты, справляясь с головокружением. Проходя мимо комода, замечаю фотографию незнакомца. Хватаю ее и направляюсь на кухню.
— Кто это? — тычу «мужу» в лицо.
— Ты мне скажи, — Марк сидит за столом, закинув ногу на ногу, вальяжно растянув руки по спинке мягкого уголка.
— Но я не помню.
— Как не помнишь меня, смерть родителей и многое другое… Садись есть! — его голос резкий.
Прохожу вперед, но замираю возле табуретки.
— Ты меня обманываешь, я чувствую.
— Расскажи, — Вольный занижает голос, глядя из-под ресниц. Глаза такие мрачные, что мне становится страшно. Сажусь.
— Сон снился, словно ты сговорился с кем-то.
Кажется, «мужа» передергивает.
— И что я говорил в твоем сне?
— Что со мной что-то не так, — его брови ползут вверх, глаза округляются.
— Что еще?
— Что ты не будешь отвечать…
— Твою ж мать! — он вскакивает и отходит к окну. — Я чувствовал, что все идет не так, как надо! Тварь!
Его слова секут колючей плетью, я не понимаю, что происходит. Сжимаю в пальцах фотку. Марк вдруг оборачивается. Мне хочется встать и убежать.
— Ты не мой муж? Правда ведь?
— О чем ты, Медди? — фальшивая напускная улыбка. Будто и не он секунду назад яростно кричал в воздух.
— О том, что «Медди» меня называл только один человек, и он сделал мне больно. О том, что я ненавижу эту погремуху!
— Ладно, остынь. Ты просто устала. Вероятно, у тебя не просто амнезия, а какая-то проблема психики после случившегося. Завтра утром поедем к Вере Васильевне.
— Не хочу. Мне правда нужна. Я вижу это в твоих глазах, каждый раз, когда ты смотришь на меня. Твой взгляд горит каким-то странным белым огнем.
Мужчина сжимая кулаки, снова отворачивается.
— Ты бредишь.
— Как хорошо списать все на болезнь, — бросаю на стол карточку и замираю от нахлынувшего потока мыслей.
— Вика, ты сейчас переволновалась, — Марк идет ко мне. Я настораживаюсь. Собираюсь выйти из кухни, но он успевает меня задержать, и силой усаживает на мягкий уголок. Садится напротив и не выпускает моих рук из жарких ладоней. Смотрю на наши кольца, буквы, которые выбиты на них, сияют. Я всматриваюсь. Поднимаю глаза, Вольный что-то шепчет.
— Что ты делаешь? Ты видишь это? Что с кольцами?
— Боже, Вики, не пугай меня. Я не переживу, если с тобой что-то случится, — он говорит это, а между словами кисельной рекой течет его шепот.
Пытаюсь одернуть руки, но не могу пошевелиться.
— Марк, отпусти меня, — тяну изо всех сил пальцы до хруста в косточках.
А он все шепчет и шепчет. Глаза его заливает глубокой синевой, в которой порхают белые мотыльки. Меня выгибает. Я подлетаю вверх, а затем с головой лечу вниз — в обрыв. Зажмуриваю глаза и, от резкого толчка, открываю их.
Марк сидит напротив и спокойно ест. Между нами расстояние в стол. Я схожу с ума. Сошла с ума. Бессмыслица.
— Почему ты не ешь? — спрашивает он, словно две секунды назад не смотрел мне в глаза и не держал за руки.
Я поднимаюсь и негнущимися ногами бреду в комнату.
— Вика, все нормально? — кричит «муж» вслед.
Молчу. Мне жутко страшно. От виртуального падения все еще кружится голова и немного мутит.
Сажусь на кровать и смотрю в одну точку. Может все, что происходит — это в моей голове? Может это мое сознание играется? Может я действительно лишилась рассудка?
— Медная, все нормально? — Марк присаживается рядом. — Ты очень бледная. Тебе поесть нужно.
Молчу. Всматриваюсь ему в глаза: голубые, глубокие, никаких звездочек или снежинок.
— Крылова, люблю тебя. Просто знай это, — он говорит шепотом, затем прижимает к себе, а мне жутко плохо. Я, кажется, давно потеряла себя, уже ничего не чувствую — будто провалилась в вечный сон.
Глава 10. Возрождение
Мы сидим, обнявшись, долго. Не считаем времени и каждый думает о своем. Мое занемевшее тело не желает шевелиться. Марк гладит волосы, а я мечтаю, чтобы этот сон закончился…
Хотя, когда чувствую теплые ладони на голове, порхание горячих пальцев по шее, плечам, спине, я не могу точно сказать, чего хочу. Это слишком приятно, и сейчас я тянусь к ласке. Как странно осознавать, что этот мужчина мне нравится.
— Знаешь, если бы ты не выжила, я бы не боролся — убил бы себя морально, — шепчет «муж» на ухо.
Ощущение иллюзорности не покидает, но именно сейчас так хочется ненадолго оттянуть пробуждение.
Я мотаю головой, чтобы перебить странное жжение в груди. Меня манит к Марку, и от этого вожделения сводит судорогой пальцы и щиплет глаза.
А если он действительно мой муж? Ведь не может меня тянуть к первому встречному, которого знаю около недели, да и еще боюсь? Не может. Одна часть души льнет к фантому настоящего, другая — уперто возвращается к тому, что было «до».
Но он и правда мой муж — я в одну неделю теряю семью и приобретаю довольно странные отношения и штамп в паспорте, который для меня ничего не значит. Получаю за горе — жуткий утешительный приз.
Марк водит пальцами по коже головы, а меня бросает в мелкую дрожь.
Я должна этому сопротивляться. Должна.
Но не могу. Смотрю в его бездонные глаза и примиряюсь со своей участью. Возможно я много не знаю и не понимаю, может ошибаюсь, но сейчас мне нужно это тепло. Подаюсь вперед: ныряю в его объятья и прикладываю ухо к груди. Сердце мужчины стучит гулко и ритмично. Будто я слышала его уже: такое родное и настоящее.
Пускаю в себя его запах: немного сладкий с ноткой древесины и сандаловых палочек. Он напоминает мне о чем-то глубоком, неведомом, но я не могу вспомнить о чем. Память вертится перед глазами, но я все никак не могу поймать ее за хвост.
Теплый воздух касается волос, затем опускается к виску. Слышу, как глубоко дышит Марк. Пальцы скользят по коже, и я машинально глажу его крепкие руки с выраженным рисунком вен.
Мужчина вдруг отстраняется и обнимает мое лицо крупными ладонями.
— Мы все преодолеем. Главное, что выжили.
Киваю, а сама борюсь со рваным дыханием и невозможностью оторвать от него взгляд. Может какие-то чувства невозможно забыть, если они сильные?
Неужели я смирилась? Неужели забыла родителей и брата? Нет.
Но я позволила на какое-то время отодвинуть память о них глубоко — на задворки. Туда, где эти мысли не будут причинять боль. Хотя бы сейчас.
Тянусь к Марку и бегло целую в губы. Он что-то шепчет — не могу разобрать что, затем, отстранившись, трется шершавой щекой и бродит горячими губами по лицу. Чувствую себя предательницей. Словно поддалась сиюминутному порыву, за которое потом буду расплачиваться. Но я уже не могу остановиться. Требую больше: еще и еще. Сама соглашаюсь на эту игру.
— Ты чувствуешь это, правда? — шепчет он в губы.
— И это сводит меня с ума. Не помню тебя, но тянет магнитом.
— Не сопротивляйся. Позволь мне любить тебя.
Целует пылко, грубо, врываясь внутрь ураганом. Ласкает языком, выхватывая, съедая последние капли моего страха, заставляя выгибаться к нему навстречу и прижиматься всем телом.
И я не могу уже вырваться из вереницы ощущений. Кажется, что есть только мы, и все вокруг замирает — ждет, пока мотыльки пляшут последний танец у огня. И меня невыносимо влечет это пламя: до боли и крика. До игл под коленками и пламени в животе.
Когда дыхание совсем зачастило, Марк внезапно отстраняется и прижимает меня к себе. Будто нуждается в передышке. Я глажу его грудь и плечи. Мне уже все равно, что будет дальше и что было раньше. Глупо так.
Только одно ржавым гвоздем бередит душу: танцевать хочется до зубной боли, до колик, до онемения пальцев. Это зависимость, самая настоящая зависимость!
Меня ломает, и эмоции взрываются фонтаном.
Плачу, утыкаясь в прохладную футболку Марка пахнущую маслом нероли.
— Вика, не надо… — хрипло говорит он, продолжая невесомо бродить пальцами по спине и прокладывать дорожки по позвоночнику.
— Принять тебя, значит — смириться с тем, что я больше никогда их не увижу: маму, папу, Артема. Никогда.
— Это тяжело, но ты должна. Ты сильная.
— Но это больно.
— Знаю. Я с тобой. Всегда рядом. Просто помни.
— Я не выдержу без них, — гляжу в его бездонные глаза и тону в океане собственной боли. — А еще без танцев — это единственное утешение в моей жизни и теперь я не знаю, как выкарабкаться. Я ведь — наркоман музыки и ритма. Ненавижу себя за это, но это единственное, что спасает меня, когда совсем гадостно на душе.
— Но пока нельзя. Зуев предостерег. И так, ты сегодня жутко напугала меня, — Марк прижимает к себе сильней, и я наслаждаюсь его ароматом. Чувствую под пальцами бархатную кожу и мне хочется больше.