Вот почему они не искали меня все это время, вот почему никто не навещал. Они просто забыли! Но разве это возможно?
— Много задаешь вопросов, — наконец, отвечает Вольный. Он, взмахнув рукой, щелкает перед носом пальцами. — Спи! — и я выключаюсь.
Чириканье воробьев и шелест листьев за окном, как сладкое напоминание прошлого. Как сказка, из которой я давно выросла.
Мне кажется, что я в деревне у бабушки. Пахнет сладкими булочками с яблоками: она всегда добавляет в них корицу, знает, что люблю. С улицы несет душистым разнотравьем и малиной. Не хочу открывать глаза, не хочу, чтобы реальность нарушилась и сломалась, как сухая ветка на дереве.
Я сладко заворачиваюсь в одеяло и подкладываю ладони под щеку. Но тут же в ноздри влетает такой знакомый и страшный запах: запах моего врага. Этот аромат приятный, но, зная кому он принадлежит, я скручиваюсь еще больше и от беспомощности скриплю зубами.
— Просыпайся! — ворчит Марк.
Не успеваю открыть глаза. В лицо летит тряпье.
Привстаю.
— Тебя манерам не учили? — возмущаюсь я, но, сталкиваясь со взглядом Марка, тут же замолкаю.
Он метает искры, будто за время, пока я спала, произошло что-то нехорошее.
— Оденься, я жду тебя на улице.
«Муж» уходит и шваркает дверью.
Что я сделала? Искалечил мою жизнь и на мне же злость срывает? Ну, уж нет!
Следую его совету: одеваюсь. Но не для того, чтобы идти на поводу, а чтобы было время поискать выход, чтобы усыпить его бдительность и сбежать. Тут же понимаю, что это безрассудно. Ведь вернусь домой — и столкнусь с еще большим разочарованием: родители меня не вспомнят. Не вспомнит никто.
Эти фокусы с исцелением ран и влиянием на память близких и знакомых заводят в тупик: я никогда с таким не сталкивалась. Да, а кто сталкивался? Снежинки в глазах Марка — тоже что-то мистическое. Не иначе: магия! Но это же сказки! Сказки!
Осматриваю бегло комнату. Обычная спальня без наворотов: кровать, шкаф, тумбочка — довольно старенькая мебель. Под ногами тонкая застилка, даже не ковер. Окно закрыто плотными серыми шторами, через пробивается яркий солнечный свет.
Приоткрываю кончиками пальцев грубую засаленную ткань.
Газонная трава лоснится на солнце. Тропинка из гальки стелется змейкой и заворачивает возле кустарников, местами разделяясь на две или три дорожки. В глубине двора небольшая деревянная беседка. За ней какие-то палисадники, над которыми возвышаются многолетние деревья. Лес.
Нужно ориентироваться быстро. Если будет возможность — бежать в чащу. Там затаиться и по ночи выйти к любому из селений. Но… сначала нужно узнать, что будет с памятью моих родных.
Жжет палец. Бросаю взгляд на правую руку. Кольцо сияет золотистым, выбитые буквы движутся и царапают кожу. Пытаюсь снять треклятое украшение, но оно, словно приросло намертво. Крутится беспомощно вокруг фаланги, но не стягивается.
Я должна его снять!
Выхожу из комнаты, скрипя зубами от боли. Золото накалилось так, что я уже не могу терпеть.
Где тут ванная? Хлопаю дверями: еще одна спальня — чуть уже моей, зал, какая-то захламленная кладовка, в торце коридора — настоящая деревенская кухня.
Забегаю в последнее помещение. Открываю кран и подставляю руку. Но это только усиливает боль, вода скатывается вниз и характерно шипит, будто змея, исчезая в сточной трубе.
На полочке моющее, выливаю много на ладонь и размазываю по руке, стараясь тщательно намылить кольцо. Так должно поддастся. Тяну изо всех сил, хрустят косточки, палец изрядно покраснел и вспух, но кольцо не сдвинулось.
Не просто так.
Я это понимаю и ничего не могу поделать. Я должна выбраться из этого плена любой ценой. Но как, если Марк одним касанием руки погружает в сон? Как, если все что есть у меня сейчас — это горстка воспоминаний никчемной жизни, где я все счастливые минуты потратила на танцы?
Опускаюсь на табуретку, руки падают плетьми вдоль тела. Сдаюсь. Наверное, я заслужила такое отношение, наверное, это расплата за равнодушие и пришел мой час.
Кольцо продолжает прожигать кожу, но я уже не чувствую боль. Вся рука онемела.
Вдруг, словно натягивается невидимая нить, меня поднимает со стула и несет в коридор. Я беспомощно цепляюсь за углы, хватаюсь за двери, но меня волочит по полу и выбрасывает на улицу: лицом в траву. Врезаюсь пальцами в куст чертополоха и процеживаю отборный мат сквозь зубы. Редко ругаюсь, но здесь допекло все.
Меня тут же перекидывает на спину, и я встречаюсь взглядом с Вольным.
— Урод, — шикаю и отворачиваю лицо. Не хочу его видеть.
— Позавчера ты так не считала, когда изгибалась подо мной…
Молчу. Нет смысла противиться, он, можно сказать, мой рабовладелец. Захочет убьет, захочет возьмет силой. От последней мысли меня пробивает разрядом.
Ненавижу себя и ненавижу жизнь за это. Ненавижу в себе ту женщину, которую любой может обидеть, любой может захотеть и взять. Ведь кто защитит?
Марк прижимает меня коленями к земле и разглаживает волосы. Ведет костяшками пальцев по скуле, спускаясь к шее.
— Дорогуша, давай облегчим твою участь. Ты открываешься — я забираю свое и отпускаю тебя. Хороший размен.
— Или? — впиваюсь в него яростным взглядом.
Пальцы на шее подергиваются. Мужчина внезапно отпускает меня и встает.
— Лучше без «или», — бросает Вольный и удаляется под тень беседки.
Лежу укрытая синим небом. Ни одного облачка. Ультрамариновое небо, как его ненавистные глаза. Яростное солнце ослепляет и, прогревая кожу, проникает в глубь тела. Жарко. Вот бы растаять, как кусок льда. Испариться, превратившись в облако.
— Сюда иди, — слышу приказ в стороне.
— Я не твоя прислуга, и не обязана выполнять указания, — огрызаюсь и продолжаю лежать под солнцем. Чувствую, как какое-то насекомое забирается на руку и щекочет кожу. Кольцо больше не беспокоит, палец не печет.
— Можем повторить, — гаркает Марк и мою руку выламывает от внезапного прострела. Затем тело подкидывает вверх и невидимая сила волочит меня по земле, оставляя позади примятый газон.
Меня переворачивает и крутит. Заваливаюсь лицом вниз, на этот раз в грязь, еще не высохшую после дождя. Встречаю подбородком твердую преграду в виде камня.
«Муж» склоняется надо мной и, взяв за шкирку, приближает глаза вплотную.
— Будешь делать то, что я скажу и когда я захочу. Скажу мяукать — будешь мяукать, скажу есть землю — послушаешься, и если я говорю иди сюда — значит, ты идешь! Все понятно?
Киваю и нервно сглатываю. Глаза застилают слезы и грязь. Соленый вкус наполняет рот: губы треснули от удара. Хорошо не выбила зубы. Хотя о чем я? Я — не жилец. Давно это поняла, но пока не смирилась. Все еще верю, что найду способ — и уйду от палача. Придумаю что-то, можешь не сомневаться, Марк Вольный! У меня обязательно вырастут крылья, и я улечу, как мотылек: выпорхну из коварного сачка в самый неожиданный момент.
Но его презренное лицо и легкий бросок меня в сторону, словно игрушку, говорят об обратном. «Муж» не выпустит из банки. Не освободит. Мне суждено спалить свои крылья в этом огне.
Уже нет сил вставать и шевелиться. Я лишь выдыхаю надломленных хрип и скулю, как попавший под машину глупый щенок.
— Иди сядь, — говорит властно Марк.
Я поднимаюсь на четвереньки. Под грудью болезненно ноют ребра. Ловлю равновесие, но не могу устоять на месте. Ноги дрожат и сгибаются. Меня заваливает и ведет в сторону.
— Долго ты будешь ломаться? Я могу повторить.
— Не нужно, — выдыхаю, боясь, что снова швырнет и тогда точно не встану. Бреду к беседке.
Мужчина стоит в глубине и смотрит в темноту сада. Передо мной квадратный стол с центральным шпилем, уходящим в потолок. По кругу несколько табуреток. Я подхожу ближе и падаю на одну из них. Дыхание так затруднено, что у меня нет сил думать о чем-то другом, кроме как о воздухе.
— Значит, Медди, — начинает Марк.
Меня корчит от этой погремухи, но я терплю. У меня просто нет выбора. Я боли не боюсь, но калекой остаться не хочу. Все еще мечтаю танцевать.
Какая наивность. Прыскаю смешком — какая нелепая мысль.
— Забирай все, что тебе нужно. Я ведь сказала, что ничего не скрываю. Зачем ты меня мучаешь?
— Ты может и не скрываешь, но твоя голова…
Вольный поворачивается ко мне лицом и, сложив руки на груди, садится на перила. Терзает меня долгим взглядом. Не выдержав, опускаю глаза.
Он думает, что ему удалось меня сломать. Ну, и пусть. Я — хорошая актриса и ради того, чтобы спастись — на все пойду.
— Медди-Медди-Медди-Медди, — внезапно со злобной улыбкой повторяет Марк.
Меня ошарашивает мысль, что он не просто так выбрал именно эту кличку. Он не просто так цеплял меня ею все время.
— О, да! Ты вспомнила. Да?
— Ублюдок, — говорю сквозь зубы, опуская голову, чтобы не видеть его ликования.
Вольный приподнимается, слышу шорох одежды и стук каблуков.
— Но вот в чем дело, — один шаг ко мне. — Те воспоминания, которые доступны — мне не нужны, — еще шаг: подходит совсем близко.
Вижу его туфли, кажется, в них отражается мое испуганное лицо.
— Я не понимаю…
— Ме-е-дди-и-и… Сладко звучит, — говорит Марк и тянется рукой к моему лицу. Я невольно отворачиваюсь. Он отходит в сторону и садится по другую сторону стола.
Продолжает свою игру:
— Как липовый мед, медовая булочка, сладкая… Помнишь, кто тебя так называл?
Я не стану отвечать. Это слишком. Уже перебор и ярость скоро польется через край.
— Что? Стыдно признаться, что тебе понравилось? Понравилось, когда он терзал тебя силой?
Начинает колотить. Непроизвольно, бесконтрольно. Я несколько месяцев боролась с этими чувствами и сейчас, в ослабленном состоянии — они всплыли, как будто внутри меня взорвалась капсула с ядом.
Марк продолжает сыпать едкими речами, а у меня мир плывет кругами. Вольный знает куда бить: режет по-живому.
— Куда он тебя целовал? — знает же ответ и все равно спрашивает, будто пытается вывести из себя.