Молчу, сцепив зубы до боли в челюсти.
Марк тянет руку через стол и, захватывая волосы, тянет меня к себе. Чувствую, как он подтягивает носком туфли стул и теперь ребро стола упирается в грудь.
Вольный ведет пальцем за ухом и останавливается на мочке.
— Здесь…
Затем прокладывает дорожку по шее и застывает в яремной впадине.
— И здесь…
— Мразь, — шепчу я, одергиваясь. Пытаюсь отодвинуться.
Воздух накаливается и застывает на миг. Затем стол отлетает в сторону с оглушительным треском. Я зажимаю голову руками и съеживаюсь.
— Ты больно дерзкая, милая, — Вольный не подходит, не хватает и не бьет меня. Это удивляет. Ожидаю урагана, который, наконец, покончит с этим мучением.
Я расправляю осторожно плечи, глядя с опаской на «мужа» и на обломки стола. Над головой зависает деревянный обрубок центральной балки и качается, как маятник. Туда. Сюда. Пыль оседает медленно и щекочет нос.
— Да ладно, признайся, ты ведь вспоминала ту ночь не раз. Эти мысли тебя будоражат и возбуждают. Я ведь знаю все о чем ты думаешь. Даже то, что, не смотря на мою жестокость, ты хочешь меня. И ничего не можешь с собой поделать.
— Ты больной, — голос срывается на сип. Сглатываю горечь.
— Ну, почему же? Я ведь не бегу на помощь к своему насильнику? Ха! Даже звучит смешно.
Гнев закипает медленно. Чувствую, как плавятся вены, как сосуды наливаются свинцом и горячий металл мчится к сердцу. Еще одно слово, и я вцеплюсь этому ублюдку в глаза, выцарапаю его зенки ногтями-обрубками, отгрызу нос и подеру на тряпочки губы. И пусть он потом убьет меня, но мне станет легче.
— Хочешь еще, Медди?
Больше не могу терпеть.
Поднимаюсь. В ногах — дрожь, в груди — магма, что сейчас брызнет во все стороны
— Сядь, — спокойно говорит Марк и отворачивается.
— Не сяду, конченный придурок, пока ты не скажешь, что тебе от меня нужно!
Вольному, словно не интересна моя истерика, он спокойно рассматривает заплетенный хмелем угол беседки. Подпирает косяк плечом и, горделиво сложив руки на груди, вдруг заводится открытым смехом.
Успокоившись, поворачивает голову. Смолистые волосы прикрывают белоснежный лоб и подчеркивают синь его глаз.
— Скажи честно, кто тебе в постели больше понравился: я или этот белобрысый?
И я срываюсь. Налетаю на него, сталкивая каким-то чудом со ступеньки, и начинаю колотить по лицу, а затем куда придется. Царапаюсь, как дикая кошка, а Марк, играясь, отбивается и смеется. Заливается смехом: коварным и мерзким.
Проскальзываю под мужскими руками и со всей дури, бью по его щеке. Громкий шлепок, и вот я уже лежу на спине, прижатая массивным телом.
— А теперь не шевелись, детка, — выпускает Марк тихо и с выдохом. Мне на миг кажется, что он и сам не рад этой постановке. Этой нелепой игре в театре теней и двух актеров.
Я оцепеневаю.
Белые снежинки выкатываются из его глаз и прыгают мне на ресницы. Пытаюсь зажмуриться, но их слишком много. Они колются и жгутся. Кричу.
Марк закрывает ладонью мне рот, отчего спирает дыхание.
Холод проникает под веки, бродит по лбу, затем охлаждает виски и останавливается где-то в районе темечка. Меня выгибает от резкой боли, похожей на прострел молнии. Кричу, но слышу только мычание, жесткая ладонь все еще на губах.
— Открывай! — гневно выкрикивает Марк.
Начинаю падать.
Вольный вдруг отпускает меня и сам заваливается на землю, замысловато сквернословя. Вижу все размыто и нечетко. Продолжаю лететь, как камень, в пропасть, и тьма захлопывается стоит коснуться дна.
Глава 15. Бежать!
Глубокий вдох, и я выпрыгиваю из вязкой темноты.
Гляжу в потолок: облущенная побелка висит грязными хлопьями и, кажется, сейчас сорвется, и осыплет меня, словно снегом. Снегом!
Поднимаюсь резко. Скидываю покрывало и борюсь с головокружением. В доме тишина, где-то на улице все еще чирикают воробьи, я вижу, как дневное солнце проникает сквозь штору. Времени прошло немного. По ощущениям.
Выглядываю в окно.
В беседке Марка не видно. Сбоку замечаю какое-то движение. Всматриваюсь. По газону бегает малыш, лет семи, не больше. Меня подкидывает от ужаса. Срываюсь с места и вылетаю на улицу.
Вольного нигде нет.
Аккуратно двигаюсь, стараясь не шуметь. Мне кажется, что «муж» может услышать даже мое дыхание. Устремляюсь к ребенку.
Мальчик беззаботно хватает мяч и футболит его к забору. Вдруг замечает меня и, подняв игрушку, бесстрашно подходит ближе.
— Дласте, — мило улыбается, протянув худенькую ручку для пожатия. — Я ваш сосед, во-о-он тот домик, — он указывает пальчиком на шлакоблочный дом неподалеку.
У меня холодеет все внутри.
— Уходи, малыш, — шепчу и тяну его из поля видимости окон, заводя за угол.
— Я — Даня, а вас как зовут?
— Вика, тетя Вика, — гляжу в его карие глаза, лохмачу курчавые темные волосы и, сжав хрупкое плечо, подталкиваю его легонько дальше. Замечаю в сетке небольшую дыру. Видимо, оттуда он и пробрался на усадьбу.
— Этот дом всегда пустой был. Вы тепель тут будете жить? — он приостанавливается. Все еще прижимая к себе футбольный мяч, постукивает крохотными пальчиками по его поверхности.
— Возможно, — я озираюсь. Марк не должен увидеть ребенка. Это слишком опасно.
— А у вас есть детки?
— Нет, — отрезаю я. Нервничаю и, крепче сжимая его руку, вталкиваю в дыру. — Не ходи сюда. Хорошо?
— Почему? — он выползает с другой стороны и оборачивается. Глядит сквозь металлическое решето. — Я вам не нлавлюсь?
— Нравишься, но, поверь мне, не нужно сюда ходить. Ты же послушный мальчик? Иди домой.
— Ты класивая. У тебя волосы смешные, но ты класивая, — он весело смеется и, футболя мяч, убегает.
А меня стягивает такая тоска, что я не могу устоять на ногах. Опускаюсь на одно колено и, хватаясь рукой за сорняк, с ожесточением вырываю его с корнем. Комки земли разлетаются в разные стороны. Я — сорняк. Зачем жить, если у тебя ничего нет. Ни цели, ни любимого дела, ни дружбы, ни любви…
Я понимаю, что Марк завел меня в тупик — отрезал от внешнего мира, повлиял на всех, кто мог бы со мной общаться, а новых знакомых я не могу заводить, так как это опасно. Он — маньяк, конченный маньяк.
Делаю несколько вдохов. Затем медленно возвращаюсь домой. Вольного нигде нет. В доме тихо — на кухне тикают часы и мерно гудит холодильник. Слабый запах древесины щекочет нос. Неужели ушел? Может у него получилось достать из моей головы то, что нужно? Может он отпустил меня?
Захожу в другую комнату. На стуле разложены его вещи: футболки, джинсы, рубашки. В углу стоит черная сумка. Нет, не ушел.
И я понимаю, что у меня всего несколько мгновений, чтобы принять решение.
В коридоре хватаю рюкзак, благо документы и деньги Марк не трогал, и выбегаю из дома. Ныряю первым делом за беседку, чтобы отрезать видимость из кухни. Мчусь в объятья сада, и со всех ног несусь дальше, так как он слишком редкий.
Сад заканчивается низиной. Земля усыпана какими-то сиреневыми цветами, которые очень резко пахнут. От запаха скручивает живот. Но я, не обращая внимания, мчу дальше. Чувствую, как секут по голени острые соцветия. Зря не надела спортивки и осталась в легких шортах. На открытом солнце слишком жарко, но под тенью деревьев — комары и холод. Вспоминаю, что с собой не взяла воды. Опрометчиво.
Останавливаюсь уже под тенью исполинов-деревьев. В глубине леса темно и сыро. Меня бросает в дрожь.
Гляжу назад. Солнце катится на закат и через пару часов наступит вечер. Небо чистое и необъятное, синь так и льется в душу. Отряхиваюсь, чтобы не вспоминать глаза мучителя.
Чем он лучше Игоря? Разница только в том, что Вольный втерся в доверие, совратил и был нежен. И все это было фальшью. От воспоминаний о той ночи ловлю в животе жуткий спазм, сгибаюсь пополам, но все равно бегу. Игорь же долго бегал за мной. Общался, носил цветы, дарил подарки. Я отказывалась от всего. Парень каждый раз покорно уходил, а его презенты я находила в мусорке около гримерки. Считала, что поступаю правильно — не даю ему ложной надежды.
Со временем стали общаться теснее и сдружились. Подарки прекратились, приглашения тоже. И он, казалось, успокоился. Смирился со статусом «друг».
Как-то девчонки с труппы позвали меня на вечеринку, и я, дура, согласилась. Игорь тоже был там. Весь вечер приставал и, когда подвыпил, совсем стал невыносимым. Я решила уйти и, только у двери в квартиру почувствовала неладное.
Игорь прятался в темном углу, глаза его горели жутким огнем вожделения. Закрыть дверь я не успела, он впихнул меня внутрь и…
Дыхание зашлось от воспоминаний. Я согнулась еще ниже и задышала часто-часто. Даже побои Марка не сравнить с той болью, что мне пришлось пережить. И, самое страшное — потом Игорь пришел в клуб и сделал вид, что ничего не произошло. Я доверяла ему, искренне дружила, а он…
И что хуже? Добровольно шагнуть в пропасть или быть жертвой обстоятельств? По мне так жертвой легче. Возможно, потому что тогда я могла полностью отдаваться танцам и попытаться забыться. Теперь же я могу думать лишь о том, как выпутаться и не сгореть в этом пламени. Хотя бы банально — выжить.
И тогда, и сейчас: я совершенно одна. Признаться родным в тот раз не могла, слишком было унизительно, а сейчас — невозможно. Друзьям? Какие друзья? У меня их не было и нет. Только Артем знал и помогал, но его было слишком мало.
Наверное, все что со мной происходит — заслужено.
Наконец, дыхание выравнивается. Я выламываю палку и иду вперед: лучше во тьму и сырость, чем назад — в лапы чудовища. Все еще верю в успех.
Около часа бреду по лесу, замирая от каждого шороха. Мысли путаются. Тревожит то, что когда я вернусь домой родные меня не вспомнят. Что тогда делать?
Подумаю позже. Сейчас важно спастись.
Чем глубже в лес, тем гуще деревья. Много непроходимых зарослей и колючих кустов. Тело ноет от усталости, желудок ворчит от голода, губы пошерхли и покрылись коростой. Хочется пить, в уголках рта собирается пена. Но я все равно иду и иду.