Кажется, впереди просвет. Я ускоряюсь. Продираюсь через плотную стену веток, обвешанных паутиной и насекомыми. Жажда жизни так сильна, что мне на все плевать. Я просто грызу камень, крошу зубы и пытаюсь выкарабкаться. Ломаю крылья, но выбираюсь из банки.
Выскакиваю, подталкиваемая надеждой, что лес закончился, но понимаю, что снова ошиблась. Узкая грунтовая дорога с двумя выраженными колеями, по центру высокие сорняки. Явно давно здесь никто не ездил. Напротив еще одна полоса густых зарослей и только два пути: вправо или влево.
Выбор. Слишком сложный, чтобы решить сразу.
Я присаживаюсь на склон, где прилепился пучок мха. Он мягкий и теплый. После прохладного леса, эта полоска света на дороге даже в радость. Жутко хочется пить, до невыносимости есть. Во рту все давно склеилось, трахея горит огнем.
Гляжу в одну сторону, затем в другую. Одна может привести меня на волю, другая — к погибели. Ночевать в лесу я не смогу, потому нужно идти дальше. Возможно получится встретить людей и попросить о помощи.
Осматриваю оцарапанные руки. Треклятое кольцо все еще на пальце. Снова пытаюсь снять, но оно даже на миллиметр не сдвигается.
За спиной хрустят ветки. Меня сковывает от страха. С трудом поднимаюсь и всматриваюсь в темноту. Тихо, только птицы поют предвечерние романсы.
Солнце давно прячется за верхушками деревьев, на землю плавно опускается кровавый вечер. Вижу зарево с правой стороны.
Снова что-то щелкает и трещит в чаще.
Я срываюсь с места и бегу в одну из сторон дороги, уже не важно куда. Я уверена, что это он.
Укол и кольцо начинает гореть.
— Вика-а-а! Ты же знаешь, что не убежишь от меня! — слышу голос Марка.
Ныряю в другую полоску леса и бегу со всех ног. Меня толкает не только страх, а еще остатки надежды, что где-то там впереди есть спасение.
Когда уже не могу дышать, замираю возле исполинского дерева, вцепляясь до белых косточек в грубую кору. Мучает догадка, что кольцо не просто так жжется. Дура я дура. Ведь связал нас этим кольцом. А как снять, я знать не знаю.
Меня тут же швыряет в перегной. Впиваюсь пальцами в трухлявую землю и не могу сопротивляться притяжению. Ухватываясь за выступающий корень, хриплю. Тело тянет, трещат кости от рывков и, если я сейчас не отпущу руки — меня просто разорвет пополам. Палец горит, кольцо накалилось до красна. Я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать. Закусываю до крови губы от напряжения.
— Крыло-о-о-ва! Хочешь поиграть в прятки?
На миг хватка ослабевает и невидимая нить исчезает. Я тут же встаю и бегу в гущу, в противоположную, от голоса Вольного, сторону. Впереди слабый свет. Набираю скорость и вылетаю в пустоту. Лечу вниз с криком, и через несколько секунд над головой смыкается черная вода.
Выплываю на поверхность и не могу сориентироваться. Течение несет в сторону. Переплываю к ближнему берегу.
Темнота окутывает быстрее, чем ожидалось. Последние солнечные лучи поблескивают на водной глади. С трудом выбираюсь на сушу и тут же оказываюсь зажата сильными руками.
Глаза в глаза.
Мне кажется, что Марк не сердится, а боится. Прикрывает мне рот ладонью, озираясь по сторонам. С него течет вода. Она попадает мне на ресницы и щеки.
— Молчи, — шипит он, когда я пытаюсь завопить.
Обессиленно выдыхаю через нос. Мне от него не уйти просто так. Но я готова на самые крайние меры — даже на убийство. Я должна выбраться. Должна себя защитить.
Пока Вольный прислушивается, нащупываю ветку и, словив момент, бью его по голове.
— Вика-а… — хрипит Марк и заваливается на бок.
Я подскакиваю и бью носком прямо ему по ребрам — в слабое место. Другой возможности у меня не будет. Но ударив один раз, останавливаюсь. Вольный не шевелится.
Наклоняюсь, чтобы прислушаться. Сумерки заволакивают все вокруг и все тяжелее улавливать очертания чего-либо. Глаза Марка закрыты, мокрые волосы облепили лоб, будто паучьи лапки. Он не стонет и… не дышит.
От шока роняю палку и бегу прочь, раздирая в кровь ноги и плечи. Не могу остановиться — дыхание так завелось, что, кажется, я сейчас лопну, как мыльный пузырь.
Сглатываю прогорклый вкус во рту и, замирая возле ближайшего дерева, съезжаю вниз. Реву в ладони и не могу остановиться. Я снова убила человека! Я — убийца!
А в голове куски воспоминаний: его поцелуи, объятья, его запах. Наш танец и наша ночь, а затем все заливает мраком и меня несет в пропасть…
Кто-то тянет за плечи вверх и притягивает к себе. Уже не могу ничего чувствовать: я провалилась в какой-то невыносимый водоворот тьмы. Он уносит все хорошее, что когда-то было в моей душе.
Слышу сладко-древесный запах и не знаю плакать пуще или радоваться.
— Вика, успокойся, — Марк гладит по спине. Я вздрагиваю от каждого прикосновения. Мне и больно, и приятно одновременно.
— Отпусти меня, — прошу, задерживая дыхание. Самой противно от своих же эмоций и чувств.
— Ты убежать от меня не сможешь, а гасать по всему лесу у меня нет желания. Отпущу, если пообещаешь быть смирной. Или мне придется выключить тебя и волоком дотащить до дома.
— Отпусти…
Марк чуть отстраняется.
— Обещаешь?
Я стискиваю потрескавшиеся губы и киваю.
— Отлично, — он отходит в сторону. В темноте не вижу его выражения лица, но по голосу слышу улыбку.
— Не понимаю, что смешного?
— Да с тобой все как-то смешно. Все не так, как надо, — Марк внезапно заливается рванным хохотом и уходит еще глубже во мглу.
Пусть идет — я не сдвинусь с места.
Жду какое-то время, слушая пение сверчков, скрежет коры и уханье совы где-то вдалеке. Затем сдерживаю дрожь в коленях. Так и хочется скрутиться калачиком. Домой хочу, к маме. Как жаль, что последнее время я так мало проводила время с родными. А теперь они и не вспомнят это. Так что жалость бессмысленна.
— Ты идешь? — прямо над ухом говорит Марк. Я вздрагиваю.
— Придурок! — только и могу сказать.
— Позавчера ты так не считала или, когда там это случилось? — хихикает Вольный. У него какое-то слишком игривое настроение, но от последних его слов сводит челюсть. Я замахиваюсь и бью наобум в ту сторону, где слышен дерзкий голос. Но налетаю на ветку: она продирает кожу и пробивает ладонь.
— Я тебя задушу во сне, будь уверен, — хватаюсь за рану и, сцепив зубы, терплю боль. Теплая влага бежит по руке.
— Пугаешь? — теплый воздух скользит по плечу и замирает на затылке. Марк тянет мои волосы назад. Обходит меня, и я упираюсь в его грудь лицом. Берет мою руку и что-то шепчет над раной. Боль уходит, а кровь останавливается.
— За что, Марк? Я не понимаю. Что я тебе сделала?
— Ничего. Ты — жертва обстоятельств.
Вольный смотрит на меня и при свете луны он кажется каменным изваянием. Захлестывает странное чувство дежавю, словно это уже было когда-то. Он неотрывно смотрит в глаза, и я чувствую, как поднимается широкая грудь, как глубоко его дыхание.
Тянет подбородок, а я ненавижу себя, потому что не могу оторвать взгляд от его губ. Схожу с ума. Злость разрывает изнутри. Меня корежит и крутит, словно я кусок пластика, который бросили в огонь.
Марк склоняется и пылко целует, проникая, раскрывая губы. Он не спрашивает разрешения — берет, вкушает и пьет. И сам дает мне то, что я требую. Какое-то время, ради упорности, колю пальцами его торс, но вскоре отдаюсь сиюминутному порыву и обнимаю его мокрую шею. Путаюсь в липких волосах, тяну их на себя, заставляя еще неистовей терзать губы. Языки сплетаются в бешеном танце, которому нет логики. Я — чертова жертва стокгольмского синдрома. Или, скорее всего, моя тяга к Вольному — магическое влияние. Не могу же я и бояться его и хотеть? Так не бывает. Знаю, что все это неправильно, но не могу себе запретить. И остановиться нет сил.
Отрываясь от меня, Вольный делает глубокий вдох, а затем шепчет в губы. Разбираю обрывки слов:
— …невозможно… что-то идет не так…
Он поворачивает меня спиной к дереву и прижимает к колючей коре. Слышу, как чвакает рюкзак, и вода стекает по ногам. Я не сопротивляюсь, захваченная ненормальной, жгучей страстью. «Муж» целует бешено и рвано, словно пытается выпить все наслаждение здесь и сейчас, чтобы потом мучить дальше. Пусть. Мне все равно. Я хочу разрядки, хочу этого не меньше него. И что будет потом, меня не волнует.
Майка задирается одним движением, голая кожа требует тепла его рук и отзывается мелкой дрожью на малейшие прикосновения. Хочу закричать, но выдавливаю стон.
— Ненавижу…
Марк вдруг отрывается от губ и, придавливая сильней к дереву, прикрывает ладонью мой рот.
— Тсс…
— Что? — испуганно мычу я. Он кажется взволнованным. Озираясь, слушает тишину. Сверчки ударяют в смычки ярче, словно им дали команду.
Вольный тихо выдыхает. Долго смотрит на меня каким-то горестным и блестящим взглядом.
— Нет, так не должно быть! — и вдруг замахивается и бьет по лицу тыльной стороной ладони. Не сильно, но унизительно.
Я выплевываю стон.
— Это за то, что сбежала.
Бьет еще раз. Вцепляюсь в его футболку заиндевевшими пальцами. Все еще полуобнажена перед ним. Как оголенный нерв, как электрический провод.
— А это за то, что… — он замолкает. Сдавливает мои скулы ладонями и налетает ураганом на губы, сминая их.
Нет разницы в жестокости. Есть я, которая навсегда застряла между «до» и «после». И будущего нет. И прошлое кануло в лету.
— Скотина… — только и могу произнести я, когда Вольный отстраняется. Он все еще удерживает меня возле дерева. От холода и боли сводит тело. Трясет, как при контузии.
— Хуже, — он щелкает пальцами, и я проваливаюсь в никуда.
Глава 16. Пустота
Вы знаете, как пахнет тишина? Вы пробовали на вкус боль? Вы видели хоть раз в жизни пустоту? Пробовали ее на ощупь? Нет? А я — да.
Открываю глаза еще затемно. Легкое синеватое свечение льется из-под штор — скоро утро. Слышу отдаленное «кукареку» деревенских петухов.
Мне все равно, где Марк и что он будет со мной делать. Я слишком устала. Лежу без движения, глядя в одну точку, наверное, больше часа. Постепенно комнату заливает утренний свет, полоски по краям окна становятся ярче, шире. Вскоре там появляются резкие лучи солнца.