Слышу, как приоткрывается дверь. Даже не моргаю.
Несколько грузных, но довольно тихих шагов, и густая тень перегораживает световые полоски.
Марк распахивает шторы, я закрываю глаза и не подаю вида, что проснулась.
— Я знаю, что ты не спишь, — говорит он строгим голосом. — Вставай.
Молчу, продолжая лежать без движения.
Вольный резко откидывает одеяло и бросает его на пол.
— Вставай, говорю.
Разлепив глаза, я смотрю в пространство перед собой. Все так же скрученная в позу ребенка, все также не чувствуя ничего — кроме пустоты.
— Не понял, — Марк подходит ближе. Наклоняясь, смотрит в глаза. — Вика, ты меня слышишь?
Чувствуя тяжесть ресниц, прикрываю веки.
— Поднимайся, эй! Мне твоя депрессия сейчас ни к чему, — он теребит меня за плечи, затем переворачивает на спину.
Я бессмысленно вытаращиваюсь в потолок — в нелепые куски побелки, висящие над головой.
— Да чтоб тебе пусто было! Крылова, где же твоя дерзость и ярость? — Вольный садится сверху и запрокидывает мне руки за голову. Я опускаю на него воспаленные глаза.
— Делай что хочешь… — говорю я и не узнаю свой посаженный голос.
Марк опускается ниже, всматриваясь в лицо. Руки сжимает так сильно, что глаза непроизвольно наливаются слезами.
— Бис! Крылова, ты не могла придумать чего получше, чем впасть в коматоз? Блядь! Меня больше устраивало, когда ты дралась и кусалась.
Целует в губы, но я не чувствую ничего, кроме опустошения, а еще презрения к себе. Даже не к нему, а той слабой части меня, которая решила сегодня завладеть мною полностью. Теплые губы ерзают по коже. Марк скользит пальцами по руке, опускается ниже, резко рвет ночнушку и добирается до груди. Пусть хоть на кусочки порвет — мне все равно.
Вольный, отстраняясь, останавливается.
— Вика? — он неотрывно глядит в глаза, а я вижу перед собой лишь бездну и так охота туда сигануть. Марк выдавливает: — Не зли меня, — отпускает руки и дает слабую пощечину. Голова безвольно поворачивается в сторону. — Женушка, че ты удумала? Сдаешься? Кто-то обещал меня ночью задушить. Крылова, очнись!
Он сползает с меня, накидывая одеяло. Я сворачиваюсь назад в спасительный калачик. Лежу на правой щеке. Вижу перед собой дверь, но шевелиться все также нет сил.
Вольный быстро уходит. Я закрываю глаза и окунаюсь в приятную темноту.
Через какое-то время до носа долетает едва слышный сладко-терпкий запах. Слышу дыхание Марка над собой.
Он ругается снова, но чуть тише, почти шепотом и снова уходит. Скрипит дверь.
Проходит еще какое-то время. Я балансирую на грани сна и реальности. То погружаюсь глубоко во тьму, то выпрыгиваю на свет и слышу в ушах биение сердца: оно слишком громкое, слишком утомительное — хочется заткнуть его.
В один из таких вылетов в настоящее слышу глухой говор из комнаты:
— Я не могу больше! Вика не поддается обычным чарам… Но она же сломается! Так нельзя… Если она маг, почему не проявляет ничего? Я тогда знал бы наверняка… Отвечайте! Она маг? Вы прошлый раз так и не сказали… Как это неделю? Вы с ума сошли! Было же больше времени! Я не буду использовать Икс пока не буду уверен, что у нее есть способности. Иначе это… Хорошо, я свяжусь с вами…
Меня подкидывает, когда я слышу грохот стекла из другой комнаты. За ней, как ирландское кружево, разворачивается отборный, красочный мат.
Через минуту Марк влетает в комнату и скидывает меня с кровати.
Упала неудачно — ударилась рукой о край стула. Но даже не застонала. Мне настолько все опостыло, что я просто хочу умереть. Больше ничего не надо.
— Ты будешь сопротивляться. Иначе все это бессмысленно! — кричит Марк мне в лицо.
— Нет… — выдыхаю.
— Ты мне, как заноза под ребром, давай же — дерись, сучка! Или я тебя тут же задушу, — Вольный поднимает меня и усаживает. Начинает одевать. Стягивает остатки ночной рубашки, напяливает какую-то майку, затем джинсы. Они узкие, ему приходится завалить меня снова на матрац. Он пыхтит и все время матерится, а мне даже становится смешно. Так хорошо сейчас: не чувствовать ничего, кроме пустоты. Так легко. И я знаю, что скоро все закончится и невыносимо этого желаю.
Вольный вдруг поднимает меня на руки и несет куда-то. Усаживает на кухне на табурет. Чуть не заваливаюсь от слабости на пол. Марк вовремя подхватывает и подвигает стул к стене, чтобы я могла опереться.
— Пей! — тычет под нос чашкой. Слышу приятный аромат кофе, но мотаю головой. Марк настаивает: — Нет! Ты выпьешь!
Он хватает широкой ладонью за затылок и начинает заливать мне в рот горячий напиток. Я выплевываю, но другая мужская рука сдавливает шею и приподнимает горло. Давлюсь жидкостью, плююсь, но делаю несколько глотков, жгучих и противных.
— Вот так! А теперь ешь! — он сдвигает маленький квадратный стол ближе ко мне и грозит пальцем. — Не заставляй меня кормить тебя. Запихаю силком — будет неприятно.
— Мне все равно…
Он секунду молчит. Смотрю в его синие глаза и ненавижу себя. Где-то в глубине подсознания нахожу нелепую тягу к нему, словно это не я вовсе. Как может так быть? Я же нормальная! Не мазохистка, не сумасшедшая… Но сейчас ненавижу себя за то, что вчера позволила себе отпустить эмоции и потянуться к нему. Так не правильно. Все, что «после» — настоящий бред. И я тону в этом бреду, как в трясине. Давно нужно было сдаться. Давно принять действительность и пасть.
— Не сдавайся, — хрипит Марк и приседает около меня. Мне кажется я слышу в его голосе грусть и боль, но это только кажется. Он одевает тысячи масок: никогда не поймешь, где играет, а где говорит правду. Вольный без единой неискренней эмоции исполнял роль моего мужа. И я ведь поверила. Поверила! Глупо.
— Уже сдалась, — говорю я, опуская голову. Слезы текут сплошным потоком, грудь разрывает на части от боли: не физической, нет, другой боли, от которой нет лекарства.
Марк слегка касается моих рук теплыми кончиками пальцев. Я не съеживаюсь. Даже если будет бить — это не больней того пожара, что внутри. Затем «муж» вдруг сжимает кисть, и я слышу, как хрустят косточки. Поднимает меня за шкирку и тащит на улицу.
— Сейчас проверим, — не узнаю его голос. Впервые за утро пробегает тень страха по телу, медленно расползаясь колючими мурашками.
Падаю ниц прямо в сухую траву, но так и не встаю.
И здесь слышу то, что меня заставляет содрогнуться и поднять голову:
— Тетя Вика? — голос мальчика впивается в мозг острым клинком. Марк не настолько придурок, чтобы вредить ребенку. Или я ошибаюсь?
Приподнимаюсь на четвереньки.
— Ты не сделаешь этого, — сиплю и смотрю на «мужа» исподлобья.
— Сомневаешься? — он хватает Данила за одежду, как котенка, и тянет его по газону. Мальчик верещит, будто раненный поросенок.
Я подбираюсь и, шатаясь, бреду за ними. Вольный не оборачивается.
— Остановись, — говорю я, но получается слишком тихо. Набираю полную грудь воздуха: — Сто-о-ой!
Ребенок истошно кричит. Марк вталкивает его под тень дерева и оборачивается ко мне. Данил вдруг замолкает.
— Ты очнулась? Да неужели? Если ты сейчас же не выйдешь из оцепенения, я заставлю его забыть мать родную и сделаю его отставшим.
— Прошу тебя, оставь ребенка. Не тронь! Я все сделаю, только отпусти его, — подбегаю совсем близко, вцепляясь в руку Вольного. Меня качает от головокружения.
Он торжествует. Вижу это в его глазах. Накрывая ладонью мои пальцы, самодовольно говорит:
— Так-то лучше, а то раскисла. Малец, иди сюда, — Вольный манит его пальцем. Данил встает и покорно идет к нам.
— Марк, умоляю. Ты ведь не такой. Я чувствую. Не тронь малыша, — загораживаю собой ребенка, но «муж» тут же откидывает меня в сторону, как ненужную вещь. Я врезаюсь со всей силы в газон — глубоко внутри резкой болью отзываются трещины в ребрах.
Марк хватает мальчика за шиворот и подтягивает его лицо к себе. Я вижу, как пляшут в зрачках Вольного белые мотыльки.
— Нет! Не смей его трогать! Не смей! — бросаюсь вперед и лезу Марку в глаза. Чертовски красивые, но такие бездушные. Расцарапаю их, и он не сможет никому вредить. Но «муж», словно играя, опрокидывает меня снова. Влетаю лицом в землю, набирая полный рот и нос пыли и травы.
Кашляю и сплевываю грязь. Данил рвано хрипит в стороне. Я снова бросаюсь на мучителя, но на этот раз ногой впиваюсь в его ребра: там точно слабое место. Марк тут же отпускает мальчика и, завалившись на бок, коварно смеется.
— Убегай, Даня! И больше никогда не приходи сюда! — кричу до боли в горле.
Ребенок кивает и, срываясь, со всех ног бежит прочь. Пока Марк корчится на земле, ищу подходящую палку, чтобы его огреть. Вспоминаю, что в беседке есть обломки стола. Мчусь туда, но в миг оказываюсь сбитая с ног.
— Не шевелись, — как-то тепло говорит Марк, и переворачивает меня на спину. Тут же впивается холодным взглядом.
Я шокирована такой реакцией, округляю глаза.
— Вик, просто впусти и больше меня не увидишь. Никогда.
Закусываю губы. Киваю.
Сначала холод идет по лбу, обволакивая виски и темечко, затем опускается ниже и там, где-то на затылке, застывает. Ноющая боль растекается по телу. Мне кажется, что я снова наполняюсь пустотой.
— Держись, еще немного, — звучит в голове голос Марка.
Резкий толчок и внезапный энергетический взрыв. Вольного отбрасывает в сторону. Я кричу от невероятной боли в голове: она накрывает так сильно, что я не могу выдержать. Изгибаюсь, как змея, брошенная на раскаленный лист железа. Переворачиваюсь на бок, а когда напряжение до предела сжимает мои внутренности, меня выворачивает символическим завтраком на землю.
— Вика-а-а… — хрипит в стороне Вольный. Он подползает ближе. — Ну, сколько можно сопротивляться? Ты не устала?
— Я ничего не сделала… — выдавливаю я, вытирая губы.
— Ты меня не впускаешь, — Марк притягивает к себе. Я заваливаюсь без сил к нему в руки.
Перед тем, как мир сократился до маленькой черной точки, я чувствую, теплую руку, что ложится на лоб и нежно гладит волосы.