Глава 17. Гори ясным пламенем!
Прихожу в себя от жуткого холода, что забрался под одержу, проморозил мышцы и, кажется, выламывает кости. Меня бесконечно бросает в дрожь, тело — настоящий камень.
Открываю глаза и упираюсь в темноту. Ресницы бессмысленно хлопают по векам. Затекли ноги, по рукам ползет жуткая и противная слизь. Смахиваю. Вода?
Нащупываю то на чем лежу. Кажется, бетонный пол. Шероховатая поверхность, местами колючая.
Почему я здесь?
Голень простреливает резкой болью. Я вскрикиваю и хватаюсь за ногу. Пытаясь как-то себе помочь, переворачиваюсь на спину. Вязну в холодной влаге.
— Марк, что происходит?! — кричу, что есть силы. Неужели это он меня сюда бросил?
Прислушиваюсь. Тишина режет сознание, впивается в мозг клокотанием в горле и глухим стуком сердца.
Немного привыкаю к темноте и начинаю видеть едва различимую полоску света в одной из сторон. Когда судорога немного отпускает, встаю на четвереньки и подползаю ближе. Приподнимаюсь с помощью стены. Нога все еще тянет и стать на нее не получается.
Что это за место?
Внизу источник света: явно дверь. Колочу рукой. Второй придерживаюсь, чтобы не завалиться. Металлический гул врывается в уши и оглушает на секунду. Вою и скриплю зубами. Больно как!
— Ма-а-арк! Что это за шутки? Выпусти меня! — бью сильней, хотя сил хватает всего на десятки ударов.
Слышу издалека скрип, затем приближающиеся тяжелые шаги.
Кто-то подходит с другой стороны и заслоняет собой спасительную полоску света: помещение погружается во тьму и без того непроглядную.
— Марк, выпусти меня, — тихо причитаю я. Заношу руку, чтобы грохнуть снова, но замок вдруг щелкает. А вдруг это не он. Я пячусь назад и, от слабости в ноге, заваливаюсь, больно приземляясь на копчик.
В проходе появляется высокий мрачный силуэт. Из коридора в глаза бьет свет. Я невольно прикрываюсь руками.
— Марк?
— Ты созрела уже?
Вольный. Неужели он настолько больной, что бросил меня в это место? Я бегло осматриваюсь. Подвал или погреб, кроме стен нет ничего.
— О чем ты? Я… не понимаю, чего ты хочешь… — боюсь грубить, чтобы «муж» не закрыл дверь и не отрезал меня от внешнего мира. Ненавижу полную темноту, дома всегда на ночь оставляла ночник. Дома? Сердце сжимается от воспоминания о двух трупах в коридоре. Теперь дома больше нет. Как и нет прошлого.
— Вика, — Марк опирается о косяк и складывает руки на груди, — будешь сидеть в этой темнице пока не раскроешься. У меня нет желания играть в эти игры. Ты что-то скрываешь. Если тебе есть что сказать, давай лучше сейчас, или я тебя оставлю здесь очень надолго. Когда ты наорешься, вымотаешься, сотрешь руки в кровь, переохладишь на бетоне почки и захочешь есть так, что готова будешь грызть камень — тогда я с легкостью проникну в твой разум и все узнаю и сам, но, боюсь, ты останешься инвалидом. Ну, или твой мозг накалится так, что тебя уже никакая психлечебница не спасет.
Он говорит спокойно, а у меня волосы дыбом вставали. Я сглатываю горечь во рту, подавляя урчание в животе.
— Я ничего. Не. Скрываю. Марк, зачем мне это?
— А вот не знаю. Твой блок говорит о другом.
— Какой блок? Что мне нужно вспомнить? Может ты меня путаешь с кем-то? Это невероятно, — я отползаю к стене и съеживаюсь от ее холода. Подтягиваю ноги к себе. Хорошо хоть в джинсах, хоть немного теплее.
— Невероятно то, что еще никто не держался так долго. Ты и себя мучаешь и меня. А всего-то надо: отдать часть глубинной памяти. Зачем она тебе, если все равно ты не помнишь? Просто открой и все.
— Ты говоришь так, словно это — чиркнуть спичкой, — я упираюсь взглядом в пол, рассматривая длинную тень Вольного. Он не шевелится.
— За восемь лет я ни разу не сталкивался с подобным. Время поджимает, а я не смог вытянуть из тебя ни мегабайта. И меня это жутко злит.
— Так ты решил, что бить меня бесполезно, просто нужно заморить голодом от отморозить мне внутренности?
— Не дерзи, — он делает шаг вперед.
Я смотрю на колыхание его тени.
— А то что? Убьешь меня? Ты меня уже убил! Раздавил, как таракана.
— Не прибедняйся, — еще шаг в мою сторону.
— Пошел ты!
Остановился.
— Как скажешь, — три стаккато-шага и дверь оглушительно закрывается. Я погружаюсь во тьму. Плакать устала — кричать тоже. Мерзкий холод забрал все силы. Пусть лучше вернется пустота. Я с головой ныряю в похожее состояние и забываюсь на какое-то время.
Прихожу в себя от запаха гари. В горле так прогоркло, что меня выворачивает скопившейся слюной: в желудке пусто.
Отхаркиваюсь, затем встаю и бреду в ту сторону, где предположительно есть дверь. Сейчас не видно даже полоски света. Робко стучу, боялась оглушить себя звуком. Горло дерет удушающий кашель. В голове такой туман, что я едва понимаю, что делаю. Стучу еще, снова закашливаясь. Кричать не могу: голос осип, в трахее настоящий пожар. Голова кружится, ноги все время уходят куда-то в сторону, но я хватаюсь за дверь и, прислоняясь горячим лбом к холодному металлу, просто пытаюсь дышать. Редко и осторожно. Но получается точно, как у девяностолетнего дедушки, который решил прогуляться по лестнице на шестнадцатый этаж.
— Марк… — шепчу я, без надежды, что меня кто-то услышит.
Заношу руку для удара и, собрав последние силы, шваркаю по железяке. От громоподобного звука меня скручивает, и я тут же заваливаюсь. Не чувствую уже ничего: словно в замедленной съемке на меня летит пол и припечатывается ко лбу.
Сквозь пелену слышу скрежет. Он неприятно врезается в сознание. Из глотки вырывается протяжный стон.
— Вика-Вика, что с тобой столько проблем? Ну, как можно было так упасть? — сильные руки поднимают и прижимают к себе. Я слышу знакомый запах и не могу вспомнить, что он мне напоминает. Не что, а кого…
Марк несет меня куда-то наверх. Я все еще тяжело дышу и не открываю глаза. Яркий свет даже через закрытые веки режет так, что хочется истошно кричать. Но голоса нет.
Мужчина укладывает меня на что-то мягкое, подкладывает под шею подушку, затем льет что-то на лоб. Меня подкидывает от острой боли.
Запах гари есть и здесь, но немного меньше.
— Виктория, ты меня слышишь? — спрашивает Марк, прикладывая к ране мокрую вату, отчего мне хочется выматериться. Мотаю головой.
Марк дует на рану и резкое жжение отступает. Вспоминаю, как в детстве я гоняла на велике и папа так же дул на разбитую коленку. Но Вольный забрал у меня все — теперь даже воспоминания не имеют смысла. Одергиваю его руку, все еще боясь открыть глаза.
— Уйди…
— Мы связаны, хочешь ты этого или нет, но ни ты ни я не можем этого избежать. Выход есть только один: вспомнить.
Я откашливаюсь, поворачиваясь на бок. Марк приподнимает меня. Наконец, открываю глаза. Весь дом задымлен.
— Пей, — Вольный заставляет меня сделать глоток. Горло немного отпускает.
— Что произошло? Ты решил нас спалить? Хоть бы форточку открыл, — сиплю я.
— Неплохая идея — спалить, но это не я, к сожалению. Ты сейчас готова открыть память?
— Нет, я никогда не буду к этому готова.
Марк ставит чашку на стол и вдруг хватает меня за горло.
— Говори все! Ты что-то не договариваешь! Кто за нами следил, кто были эти двое в квартире?
— Ма-арк, отпусти! Ты мне шею сломаешь, — беспомощно хриплю я, вцепляясь в его пальцы.
— Отпущу, но ты должна сказать правду! — у него яростно горят глаза, чувствую, как сжимаются кончики пальцев и одно движение отделяет меня от смерти. Может позволить ему сделать это? Зачем жить, если твоя жизнь уже не имеет смысла?
— Делай, что хочешь, но я устала говорить тебе одно и тоже. Ты словно не слышишь. Видишь свою правду и только свою, читатель памяти хренов. Ничего ты не можешь прочитать, если дальше своего носа ничего не замечаешь!
Марк приподнимает бровь. Ослабляет хватку, опускает ладонь на мое плечо.
— Вика, мы не выберемся отсюда, — вдруг шепчет он и склоняется ко мне. Целует в макушку. Я замечаю, что он бледен и вспотел.
Осматриваю комнату. Дверь заперта, под ней одеяло. Из-под щели валит дым и тряпка не сильно спасает.
Марк опускается на диван возле меня и подтягивает к себе.
— Вика, наверное, это конец. Если ты не знаешь кто охотится на тебя, то я точно не знаю. И спастись мы уже не сможем.
— О чем ты? — отпираюсь, но Марк удерживает в железных объятиях. — Ведь можно же окно выбить.
— Наивная, — Марк тепло улыбается, забирает пальцами несколько упавших мне на глаза прядей и перекидывает их на одну сторону.
Не обращаю внимание на его минуту нежности. Уверена, что Вольный, как всегда, просто меня испытывает. В нем не может быть искренности.
— Отпусти! Я сама это сделаю! — вскакиваю.
Одеяло под дверью занимается маленькими языками пламени, комнату быстро наполняет едкий дым и копоть.
Я подбегаю к форточке и дергаю щеколду. Она не то, что не двигается, она просто вросла в подоконник.
Марк глядит на меня стеклянным взглядом, затем опускает голову в ладони и проводит ими по всей шевелюре, замерев на затылке. Слышу его надрывный кашель.
Я хватаю стул и замахиваюсь в окно, но Марк на лету перехватывает.
— Глупая дурочка. Отойди, вон в тот угол, — его голос понижается, лицо покрывает красными пятнами, но вискам дорожками сбегает пот.
Становится невыносимо жарко, словно мы две рыбины, которую поджаривают на сковороде. За окном — свежий воздух и прохлада, но здесь — настоящий ад.
Вольный бьет стулом в окно. Слышится треск, затем во все стороны разлетаются щепки. Я невольно жмурюсь, чтобы осколки не попали в глаза. Затем гляжу ошарашенно на целое окно и не понимаю.
— Это не просто пожар, Вика, — Марк хватается рукой за подоконник, чтобы не упасть.
Воздуха все меньше. Сбрасываю под дверь все, что вижу. Одежду, покрывало, скатерть. Огонь все это сжирает и тут же перекидывается на мягкую мебель.
Я отхожу в сторону. Марк тянет меня к себе. Он хрипит и тяжело дышит.