Глаза застилает едкими слезами, легкие рвет на части.
— Прости, Крылова. Ничего личного, — сипит Марк в ухо.
Мы опускаемся на колени. Он роняет голову мне на плечо, и я чувствую, как тяжелеет его рука. Затем она и вовсе ниспадает, цепляя больно волосы.
— Вольный, не сдавайся! Ты же маг, придумай что-то!
— Всего лишь маг памяти, — шепчет он, затем небрежно целует в висок и опрокидывается назад. Я ловлю его на лету, удерживая от падения. Его голова безвольно упирается в мое плечо. Что я делаю? Пытаюсь спасти своего мучителя, хватаясь за призрачное внутреннее чутье, что не все еще потеряно? Если бы можно было все изменить.
Комната качается, воздух плавится, пламя уже заползло далеко внутрь. Слышу, как оно шепчется, как оно требует большего.
Я уже не могу стоять на коленях. После подвала ломит кости и болят ягодицы. Присаживаюсь.
Марк без сознания. Осторожно отпускаю его, стараясь придерживать от резкого падения, и он плавно падает на пол. Его волосы рассыпаются по ковру, по которому стремительно ползет огненная змея.
Вскакиваю. Оттягиваю Вольного в угол, справляясь с головокружением. Стараюсь не дышать. Но после тяжести, сердце заходится, и я глубоко вдыхаю едкий горький дым.
В голове затуманивается — падаю рядом с Марком. В последний момент хватаюсь за его теплую руку.
Я могла бы его любить, если бы не все эти обстоятельства: авария, больница, странный заказ. Я могла бы любить, если бы прожить другую жизнь: без магов, погонь и убийств. Но этому не бывать никогда. А, впрочем, мне уже все равно.
Глава 18. В конце тоннеля нет света
Слышу настойчивый стук чашек и тихую песню над ухом. Мелькает мысль, что я провалилась в старые воспоминания: снова пахнет бабушкиными булочками.
— Мама, тетя Вика плоснулась! — кричит над ухом мальчишеский голос: очень знакомый. Это же Даня!
Тру глаза, чтобы хоть немного навести резкость. Кажется, веки намертво слиплись. Тело горит, особенно правая сторона. Я лежу на левом боку и хлопаю ссохшимися ресницами.
Слышу колебание воздуха. Кто-то подходит совсем близко и кладет руку на лоб.
— Как ты? — спрашивает девушка.
Перед глазами все плывет. Вижу лишь слабый силуэт.
— Мама, с ней все в полядке?
— Данил, успокойся, — строго говорит она: — Иди пока поиграйся на улице.
— Холосо, — обиженно выдавливает мальчик, и его топот удаляется.
— Вика, тебе что-нибудь принести?
Понемногу начинает проявляться изображение. У девушки пышные волосы. Она пухленькая и миловидная.
Мотаю головой.
— Где я? — голос сипит, но есть.
— Мы с Русланом вытянули вас из огня. Данька заметил дым. Вы чуть не погибли.
— А…
— Твой муж жив, но еще не пришел в себя. Мы хотели отвезти вас в больницу, но сломалась, как на зло, машина. А скорая еще не приехала. В такую погоду к нам редко кто может добраться.
Я приподнимаюсь. Тело, словно не мое — жжется и ломит так, что от боли наворачиваются слезы.
— Тише, не дергайся. Ты сильно плечо обожгла и немного спину. А еще слегка подпалила волосы: их придется остричь.
— Мне не привыкать, — смеюсь сквозь слезы.
Девушка отходит в сторону. Замечаю какие огромные у нее глаза и как разительно сходство с сыном.
— Вика? Правильно? Даня сказал, что ты уже знакома с ним. Он любит общаться. Всех соседей оббегал, — она следит взглядом за движением в окне.
Я судорожно глотаю.
— Телефон родных помнишь? — вдруг вспоминает незнакомка и подходит ко мне. — Могу мобилку принести.
Ее слова впиваются в мозг острым кинжалом.
— У меня нет никого. А где Марк?
— Сможешь идти? — она подходит ближе и помогает мне подняться, стараясь придерживать слева.
При каждом движении хлопковая ткань рубашки прилипает к коже и мне хочется кричать от боли. Я терплю, но на повороте не могу сдержать свист стона, который прорывается свозь сомкнутые зубы.
— Не спеши, — шепчет девушка и ведет меня дальше.
Когда вижу Марка чуть не падаю: подкашиваются ноги. Вспоминаю больницу, реанимацию, капельницы и пикающий аппарат поддерживания жизни. Все — фарс! Но сейчас мужчина лежит на диване, прикрытый белой простыней. Его голова чуть повернута, а на лице мертвенная бледность. И все по-настоящему.
— Вика, ты закрыла его собой, — вдруг говорит девушка, а у меня от бессилия сводит судорогой мышцы.
Падаю около него и опускаю голову на крупные руки: руки моего врага и мучителя, руки, которые рвали на части и заставляли харкать кровью, руки, которые ласкали нежно, а потом все разрушили в один миг.
Кольцо на его пальце холодит лоб. Я поднимаю глаза и смотрю на странные буквы, мерцающие по кругу. Может они что-то значат? Сравниваю со своими: слишком мелко, но отчетливо видно, что на моем выбито тоже самое. Не могу настроить зрение так, чтобы разобрать написанное и бросаю эту затею. Сейчас это не так важно.
Слышу шорох одежды. Девушка выходит из комнаты.
— Марк, как я тебя ненавижу, — шепчу, не сдерживая слез.
Я знаю, что палач проснется и продолжит издеваться, но не могу ничего с собой поделать. То ли мысль, что он может вернуть память моим родным, то ли что-то другое, тревожит и сводит с ума. Вольный стал какой-то необратимой доминантой в моей жизни. Я не смогла бы его убить, не смогла бы оставить в огне. Знаю, что он не заслуживает этого, но не владею собой. Поставь меня перед выбором — снова кинулась бы спасать Марка. Глупая дурочка.
Я — настоящий мотылек, который добровольно летит на пламя. Теперь не я танцую на паркете, не я взлетаю от поддержки партнера. Теперь всепоглощающий огонь ведет меня к пропасти: танцует на струнах души, сжирая изнутри все, что осталось от меня прежней. Той, которая безумно любила музыку и жизнь. А сейчас от нее остались только воспоминания. Я не уверена теперь, что, одев пуанты, смогу танцевать. Не физически, а морально.
В этот момент понимаю, что, даже вернув память всем, кого знаю, Марк навсегда оставит отпечаток на сердце. Он навсегда заклеймил мою душу собой. Разве что с мясом вырвет воспоминания о себе из моей головы.
— Я не знаю зачем ты это делаешь. Не знаю зачем спасала тебя, но ты — урод, за все заплатишь. Ты очнешься, и я заставлю тебя ответить. Только очнись, Марк, — сжимаю его кисть и с надеждой смотрю в худое лицо. Тонкая сеточка морщин возле глаз, несколько шрамов на лбу и небольшая черточка на губах.
Он не шевелится, не отвечает. Дыхание призрачное, почти не слышное, пульс под пальцами едва прощупывается.
— Не смей бросать меня… Ты должен выжить и раздать долги, — хриплю и реву. Если он не очнется — я останусь одна — никому ненужная сломанная вещь. Бабочка без крыльев.
Марк не отвечает и, когда я почти засыпаю на его руке, меня окликает хозяйка дома:
— Вика, пойдем. Ты ему ничем не поможешь сейчас. Просто нужно время. Руслан заведет машину и мы отвезем вас в город — может будет шанс. Как раз уже солнце вышло и дороги подсохнут. Есть надежда.
— А такси? Вы вызывали? — я оборачиваюсь и смотрю умоляюще на девушку.
— Да. Но пока никто не приехал. Все не так просто.
— А может еще у кого есть машина? Неужели на всю деревню у вас у одних есть авто?
Девушка пожимает плечами. Помогает мне встать. Я отпускаю руку Марка, заляпанную моими слезами. Кольцо отбрасывает блик, когда одна из капель соскальзывает вниз. Привиделось? Да. Слабое солнце из окна играет на золотой поверхности.
— Здесь одни трактора. У старого мельника вазик был, но тот давно стоит разобранный. Там дети играют в прятки. Я — Соня. Пойдем. Накормлю тебя, а то ты совсем зеленая. Все образуется. Главное, верь в лучшее.
Если бы это было так просто. Бесшумно иду за ней.
На кухне светло и просторно. Под окном большой стол, по периметру кухонный гарнитур сиреневых оттенков: куча ящиков и отсеков.
— Сядь пока сюда, я тебе обработаю ожоги, — девушка пододвигает табуретку.
Ноги словно поленья Пинокио, хрустят и не хотят сгибаться. София приспускает осторожно края ночнушки и распыляет чем-то над моим плечом. Белая пена холодит, и жжение, постепенно становится терпимым.
— Марку повезло с тобой. Ты его очень любишь, — говорит девушка и расставляет передо мной тарелки.
Я поджимаю губы, чтобы не болтнуть лишнего. Не могу навлекать на чужих людей опасность. Не знаю, что будет, если признаюсь. Не знаю, кто поджег дом. Не знаю, кому верить. Так что, я решаю молчать, как и в тот раз, когда решила не признаваться в больнице. Это необъяснимое внутреннее чутье, что нельзя болтать — нужно просто переждать. Хотя был ли смысл молчать тогда?
Пюре и котлеты очень вкусно пахнут. Чувствую, что сейчас наброшусь на тарелку и, как голодный зверь, буду рычать, чтобы не забрали. Но сдерживаюсь.
— Спасибо вам огромное.
— Не за что. Любой бы так поступил. Вот только меня твой муж беспокоит: слишком долго не приходит в себя. Ты ведь с ожогами — понятно, сутки провалялась в бреду. А вот он — без единой царапины, но его дыхание и пульс, — Соня на миг замолкает, качая головой. Она садится возле меня и кладет руку поверх моей. — Его пульс отдаляется. Понимаешь, о чем я?
Я недоуменно смотрю в светлые глаза девушки. Мотаю головой.
— У нас в деревне знахарка есть — Зоя. Я ее сразу позвала. Она к тебе зашла, что-то почитала над тобой и попросила не тревожить пока не очнешься, а к Марку в комнату только заглянула…
Задерживая дыхание, шепчу:
— Не понимаю…
— Бабулька сказала, что уже не может помочь.
— Как это?! — я подрываюсь, но Соня тянет меня вниз и усаживает на место.
— Погоди, не волнуйся. Руслан уже второй день из-под машины не вылезает. Верь, что все будет хорошо.
— Нет, не будет. Без него ничего не будет хорошо, — я заламываю руки. Плечо начинает свербеть и печь. Кусаю губы. Сердце снова бьется слишком громко.
— Сейчас нужно поесть, а там решим, что делать. Вдруг скорая доедет.
— Ну, нас же привезли сюда как-то! У вас же здесь не край мира?!