Но потом что-то случилось: черная пелена заволокла мое сознание, и важное осталось за его пределами.
Я полгода жила в забвении. У меня была семья, брат, работа. Я падала и поднималась и все не могла понять почему меня не тянет ни к одному мужчине. Потом пережила насилие и утонула в океане боли.
Меня преследовало глубокое одиночество. Хотя в душе все время что-то горело, и я чувствовала, что не одна. Напрочь забыла о Вольном, но его тепло навсегда оставалось в моем сердце. Как невидимый ангел-хранитель, любовь хранила меня и придавала сил.
Кому это нужно было? Зачем стирать наши отношения? Неужели это та самая память, которую заказали изъять Марку?
Зимовский объяснял мне, что вытянутая память станет для меня недоступной навсегда. Копий нет, значит, нет шанса вернуть назад. Маг, который вытащит блок будет восприниматься мною, как враг. И, по теории, Марк этот отсек памяти тоже не сможет открыть. То есть, мы просто исчезнем друг для друга. Растворимся в мыслепространстве.
Вот откуда тот несуществующий трогательный момент, который заставил меня краснеть перед чужим человеком. Это была моя настоящая память! Любовь к Марку — не прихоть и не болезнь. Я — не стокгольмская жертва. Я чувствовала Вольного и подсознательно знала, что могу ему верить. Не могла понять почему, но верила. И любила.
Понимаю, что все, от аварии до сегодняшнего дня, спланированно. Нас обоих ведут к «я даю — он забирает». Моя сущность внутри верещит, как сумасшедшая. Это неотвратимо! Нельзя забирать глубинную память! В тот миг я понимаю, почему. И понимаю слишком поздно. Защитный блок снялся: Марк сможет теперь добраться до блока, но это приведет к тому, что мы друг друга уничтожим ментально. И сотрем навсегда.
— Марк, не делай этого. Даже, если я позволю. Не забирай… нас… — шепчу, глядя в его синие и печальные глаза. Я знаю его таким: родным, отзывчивым и готовым на все ради меня, и теперь все понимаю. Пазл сложился. Нас обоих зачистили, а затем столкнули в таком зверском задании.
Вольный все время думал, что авария — это наша первая встреча и я — просто объект. Иначе он никогда бы не причинил мне столько боли. Его все время кто-то вел, провоцировал и заставлял. Винить стоит того, кто это затеял — заказчика, а не Марка. Загребать жар чужими руками всегда легче, а еще проще, когда подневольный уверен, что у него нет другого выбора. Но несмотря на задание Любимый выбрал другой путь и пошел по зову сердца. Отказался. Один восстал против мощной системы магов.
Аким тянет меня в чащу, а я из последних сил выкрикиваю:
— Вольный, обещай мне!
Но ответ уже не слышу.
Ветки хлещут по лицу. Сухие листья и морозная труха застилают глаза. Все это прилипает к щекам и ресницам. Горячие слезы катятся по щекам, и боль выламывает тело.
Мы выбираемся через лес к воротам.
Навстречу выходит Бенедикт Егорович. А он здесь откуда? На секунду забываю о боли и пытаюсь понять, чего ожидать.
— Она готова, — Аким кивает и, подавая мужчине руку, склоняет голову. — Да и он… тоже.
Перед глазами возникает картинка с интернами, которые так же уважительно лебезили перед врачом. Сглатываю горечь. Все связаны, все замешаны. Кому верить? И к чему готова?
Дергаюсь и намереваюсь бежать, если придется.
— Спокойно, Крылова, — Зуев больно вцепляется в плечо. — Аким, я тебя отпускаю. Можешь даже позволить себе отпуск. С Пестовым сам разберусь.
— Аки-и-им, как ты мо-о-ог? — вою я, выворачиваясь из крепких рук врача, но тот тут же стягивает мои волосы на затылке и заглядывает в лицо. Желтые глаза мне кажутся такими злыми и беспощадными.
— Спокойно, чего ты ерепенишься? Ты знала, что так случится. Чего сейчас вздыбилась?
— Я еще прогуляюсь с вами, — говорит Аким. — Мало ли нужна будет помощь. Да и… есть у меня еще время.
Зуев машет «пойдем» и тащит меня через лес назад к дому.
Кричать больше нет сил. Молча плетусь, стараясь не отставать. Широкая ладонь мужчины все еще удерживает мои волосы. Кожа головы горит от натяжения. Но мне плевать на себя. Я не хочу идти к Марку. Знаю, чем все закончится. Неотвратимость. Неизбежность.
Все это время мы стремительно летим во влекущий нас, словно мотыльков, огонь. Ловушка смыкается и выход теперь только один: в пустоту. Навсегда.
На опушке собираю силы и отпихиваюсь от Зуева. Получается даже попасть ему в живот локтем. Отбегаю, но от внезапного толчка в спину заваливаюсь навзничь. Надломленная ветка расцарапывает ладонь.
Надо мной склоняется Аким.
— Покорись!
— Уйди! Придурок! От тебя плохо пахнет! — переворачиваясь, замахиваюсь ногой, но меня тут же откидывает невидимой силой на несколько метров. В спину впивается очередной остряк. Он вспарывает кожу и, уперевшись в ребро, замирает.
Хриплю и не могу шевельнуться.
— Не люблю бить девочек, но ты заслужила. Никто не может так говорить со мной. Тем более, подобная мелочь.
— Предатель! — выплевываю ему в лицо.
— Да-а-а, — Аким потирает тощие руки и, складывая перед собой пальцы, хрустит ими. — Но чем я хуже Марка? Ведь это он бил тебя и не щадил. Что ты так страдаешь по нему? Секс понравился, что ли?
— Он… — не могу набрать воздуха, чтобы сказать. Ветка подпирает легкие и вот-вот пронзит меня насквозь.
— Аким, хватит, — Зуев, отодвигая Кощея, помогает мне встать.
— Такие, как она, не заслуживают пощады, — шипит тощий. Вижу, как он вытирает слюну в уголках рта.
— Не тебе решать, — небрежно бросает врач, и мы идем к дому.
— Да… Еще не наступило время для моих решений, — бурчит Аким.
Я едва переставляю окаменевшие ноги. Сердце стучит так громко, что кажется кровь сейчас польется из ушей. Царапины на коже саднят, но это мелочь по сравнению с тем, что я чувствую в душе.
Перед нами распахивается дверь.
Издалека слышу грубый голос Николая. Он зол. Вера Васильевна выскакивает навстречу, но Бенедикт останавливает ее рукой.
— Иди займись цветочками, Вера. Не лезь, я тебя умоляю.
Женщина заламывает руки и, ссутулив плечи, пропускает нас в дом.
Дальше я не слышу и не вижу ничего, кроме Марка. У него окровавленное лицо, избитые руки, под распахнутой курткой черное пятно. Он выкрикивает мое имя и теряет сознание. Вырываюсь из хватки Зуева и падаю рядом с Вольным.
Слышу на задворках сознания чужие голоса, но не вникаю в суть. Сейчас нужно достучаться до своего дара и помочь Марку. Даже не хочу представлять, что будет, если не смогу. Я должна.
Набираю побольше воздуха, прижимаюсь к нему крепко-крепко. Понимаю, что для нас нет будущего. Осталось только решить: позволить ли ему жить дальше, но без меня, или вдвоем сигануть с обрыва.
Я выбираю жизнь. Для него.
Долго брожу в темноте своего подсознания и, наконец, вылавливаю во мраке бабочку золотого цвета. Устремляюсь за ней, чувствуя, как тело заливает жаром. Нас с Марком окутывает слабым туманом, будто шифоновой простынею.
— Вика? — он откашливается, затем тяжело открывает глаза.
Дымка медленно рассеивается, а комната погружается в мертвую тишину.
— Ты видел это, Коля? — беспокойно говорит Вера Васильевна.
— Молчи! — огрызается Пестов.
Зуев откашливается в кулак и, склонившись, тихо что-то говорит остальным.
Мы с Марком заняты друг другом. Я не представляю, что будет дальше, но чувствую, что сети расставлены и нам уже никогда не выпутаться.
Замечаю, как маги подходят к нам. Пестов чуть впереди:
— Марк, нужно сделать это, — говорит он строго.
Вольный притягивает меня к себе и поднимает на присутствующих злобный горячий взгляд. Я вижу его ярость. Чувствую ее каждой клеткой.
— Пошли вы все! — цедит он сквозь зубы и вдыхает запах моих запачканных волос. — Вика, не слушай никого. Ты не обязана это делать. Просто уходи и не оборачивайся.
Приподнимаю голову.
— Нет, Марк. Поздно. Я тебя не брошу. Или так, или никак.
— Глупо. Ты не должна это делать ради меня. Не заслуживаю я.
— Ты ошибаешься, — глажу его по разбитой щеке трясущимися пальцами. Засохшая кровь от прикосновения рассыпается, превращаясь в труху. Излечение получилось. Хотя теперь голова кружится и язык заплетается.
— Вик, прошу тебя, милая, уходи. Оставь все это в прошлом. Я сотру тебе память о нас, и ты вернешься к обычной жизни. Вернешься к танцам.
— Заманчиво… Но без тебя это не имеет смысла.
— Но почему?! — восклицает он, чуть отстраняясь.
Обнимаю его лицо ладонями, целую осторожно в губы. А затем шепчу:
— Потому, что я люблю тебя.
Марк резко меня отталкивает. Я заваливаюсь на пол.
— Нет! Это неправильно! — кричит он.
Мы не замечаем никого.
Я бросаюсь к Марку, а он шарахается от меня и отползает к стене. В глазах синий гнев. Черные волосы падают на лицо и переделяют его полосами на свет и тень.
— Ты не должна мне прощать. Это слишком. Я не смогу так: целовать тебя и знать, что уничтожал тебя морально, разбивал в кровь твои губы, унижал. И все это только ради задания. Ты слабая и хрупкая, нежная и беззащитная. Переступал через себя, давил на самое больное твое воспоминание. И ради чего? Призрачного поручения, которое нужно неизвестно кому и неизвестно зачем. Это бред. Чувство вины, как известь, съедает мою душу. Я знал до последнего, что смогу избавиться от этого: стерев память. Знал, что выйду чистеньким и незапятнанным. А ты мне говоришь, что любишь? Прощаешь мне?! Так не должно быть! Я не прощу себе!
— Да прощаю, потому что не могу иначе. Ты думаешь, что авария и все что было после — это все, что нас связывает? Все, что есть у нас?
Марк хмурит брови и всматривается в мое лицо. Вороньи волосы трепещут от его движения. Он приподнимает ладонью длинную челку и выдыхает:
— О чем ты говоришь?
Я хочу открыть ему тайну, но не успеваю…
— Достаточно! — вмешивается Пестов. — Начнем.
— Стойте! Не подходите! — Марк вскакивает на ноги и разбивает локтем окно около себя. Один из осколков приставляет к своей шее. — Я не буду этого делать!