— Запомни, — сказал он. — Пепел — он стерильный. Любой пепел!
Еще будучи уральским художником, Александр Шабуров приехал с выставкой в Москву.
— Как тут у вас, в М-москве, медленно из гостей в гости п-передвигаться, — ворчал он недовольно. — Вчера был т-только в восьми гостях, а в Свердловске усп-певаю за вечер в гостях д-двенадцати-п-пятнадцати побывать. Причем из восьмых пришлось уйти уж очень быстро. Мой д-друг, у которого я живу, — мы с ним вместе ходили — так нап-пился (я-то не п-пью и не к-курю), что через десять м-минут упал лицом в салат. И н-нам пришлось удалиться к себе домой, рискуя обидеть хозяев столь стремительным визитом.
— Ты счастлив? — спрашиваю я у Шабурова.
— Да — в общем и целом, — он отвечает. — …А куда деваться-то?
Старый приятель попросил написать добрые напутственные слова на книгу его подруге.
— Да ты напиши сам, — сказала я ему, — и поставь мое ничем не скомпрометированное до этой просьбы имя.
Едем в машине — Татьяна Бек, Дина Рубина и я. Таня говорит:
— Я была на вечере Окуджавы, и там все закричали «браво», и я тоже крикнула «браво». А мне женщина рядом сказала: «Надо кричать не „бра́во“, а „браво́“, иначе вы не прорветесь, не выделитесь… Я старый квакер, я знаю!» Можете взять это себе, — предложила нам Таня, — использовать в романе.
Пауза.
— Я тебе уступаю, — величественно сказала мне Дина.
Мы с Диной Рубиной заглянули в буддийское издательство «Открытый мир», а там на стенке висит большой портрет далай-ламы.
— Ой, как на Стасика Митина похож! — обрадовалась Дина.
— Да ничего подобного! — воскликнула я, чтобы хоть как-то сгладить ситуацию.
— Похож, похож, — говорит Дина, — ты не видела, как он постарел.
Марина Князева, мастер устного слова, кавалер ордена русско-французских культурных взаимоотношений:
— Ты знаешь, какой со мной в Страсбурге случился конфуз? Я с детства любила Гете. И вот иду по улице и неожиданно в тумане на площади возникла фигурка с длинными развевающимися волосами, в пальто с поднятым воротником… Я подошла, а это памятник Гете. И я разрыдалась. Я плакала и в голос причитала: «Ну, вот мы с тобой и встретились, Вольфганг!»
Докладываю радостно Седову, что по моему письму его рукопись включили в Федеральную программу, теперь дадут деньги на издание, выйдет книга.
Седов — с негодованием:
— Кому ты рассказываешь об этом?! Нет, ты соображаешь? Если ты заглянешь ко мне в душу, ты увидишь, что там горит костер, и на этом костре горят книги, все до одной, в том числе и моя!!!
— Зачем ты выбросила мои ботинки? — кричит Леня. — Да, молния на них сломалась, ну и что? Утром встал, надел, скотчем прихватил и пошел, а вечером отодрал и лег, потом утром опять прихватил!..
— Я такой была красильщицей раньше, — говорила Люся. — А сейчас развожу краску, завариваю, кладу предмет, а когда вынимаю — вода стекает, а он остается такого цвета, какого и был. Так что теперь у меня художественный свист выходит на первое место.
Позвонили из Союза писателей и спросили — какого я года рождения?
— А то у нас тут написано — 1854!
— Так и есть, — я им ответила.
Не стала разочаровывать.
Мой издатель Надежда Холодова иной раз пропадет куда-то, не пишет, ничего, а ты сидишь без пфеннига и уже хотел бы продвинуть дело. Вот она звонит после такого перерыва, а Леня тянет мне трубку и говорит:
— Иди, это твоя последняя Надежда…
Сережка — маленький — спрашивает:
— Я не пойму, мы хорошо живем или плохо?
Вернулась домой, рассказываю:
— Захожу в журнал «Дружба народов» в отдел прозы: «Новые писатели нужны в литературе?»
Серега, не дослушав:
— …Нет, что вы! Старых-то никак забыть не можем.
— Если б ты знала, — сказал Леонид Бахнов, — как мне пришлось из-за тебя сражаться с корректором. Она хотела у тебя переменить все знаки препинания — на противоположные!
В 80-е годы художник Анатолий Орехов и Леня Тишков отправились на заработки в Тюменскую область — расписывать детские сады. Толя был толстяком, решил худеть, да и вообще они старались поменьше тратиться. Письма шли очень долго, поэтому я им послала телеграмму:
«Кампанию похудения одобряю и поддерживаю».
Им ее отдали на почте, они смотрят — одно слово заклеено. Что такое? Оторвали бумажку — а в слове «похудения» пропущена буква «д».
Карикатурист Виталий Песков шагает по Цветному бульвару, а ему навстречу бывший сотрудник «Литературной газеты», немного спившийся — в обеих руках авоськи с бутылками, брюки расстегнуты.
Виталий ему:
— Ты б хоть ширинку застегнул!
А тот развел руки в стороны и отвечает:
— Не на что!
Якову Акиму принесли телеграмму от Марка Соболя и Григория Граубина — из Забайкалья, из города Красный Чакой:
«Пока еще глотка глотает, пока еще зубы скрипят тчк»
Дочь Якова Акима, Ира, зашла в Чите к писателю Григорию Граубину. Ее сопровождала церковная женщина, знавшая Граубина исключительно понаслышке и даже не мечтавшая очутиться у него в гостях.
Обе они были поражены непритязательностью быта известного писателя на фоне его очевидного духовного богатства.
— Жилище Гоши, — сказала Ира, — можно было бы назвать приютом отшельника, все ветхое, полуразрушенное, — если бы не шкура питона, висевшая на стене и своим экзотическим видом нарушавшая представление о запредельной бедности простого читинца. Хотя церковные люди умеют скрывать эмоции, моя спутница не выдержала и выказала свое изумление. На что старик Граубин воскликнул горделиво: «Это я его убил!..»
Про Марка Соболя кто-то отозвался уважительно:
— Он хоть и старый был, но ухажеристый.
В Нижнесергинский книжный магазин, к удивлению односельчан Лени Тишкова, завезли книгу «Самоучитель стриптиза», внизу помельче — подзаголовок: «Стриптиз в домашних условиях». Новенькое, с иголочки, глянцевое издание. А рядом на полке — выцветшая от времени, пожелтевшая брошюра: «Грибы у дома».
— Вот как в разные времена манипулируют нашим сознанием! — заметил Тишков, глядя на это странное соседство.
Я рассказала Ковалю, что была на приеме у психотерапевта и мне установили два синдрома: синдром Отелло и синдром «перелетных птиц».
— У вас, Юрий Осич, — спрашиваю, — нет ли подобных синдромов?
— «Перелетных птиц» — пожалуй, — ответил Коваль. — А вместо синдрома Отелло у меня синдром Дездемоны.
Яков Аким и Юрий Коваль после открытия «Книжкиной недели» пригласили нас с Бородицкой в ресторан под названием «НИЛ» («Негодяи и Лизоблюды», — Коваль расшифровал), вроде филиала Дубового зала Дома литераторов.
Сначала все было на широкую ногу: соленая форель, борщ, хаш, мы наелись, напились, а нам все подносят закуски, горячее на необъятных тарелках, графинчики с коньяком. В какой-то момент Юрий Осич заерзал и стал намекать, дескать, здесь, вообще-то, все очень дорого. Но внезапно проголодался и заказал долму. Потом Бородицкая ушла. Мы пировали втроем. Тут пробил час расплаты и обнаружилось, что им не хватает. Я достаю кошелек.
Яша — гордо:
— Я у Марины не возьму.
А Юра:
— Яш, ладно тебе, давай возьмем! Не будем ее обижать. Маринка — это же человек, а не девушка!..
Яков Лазаревич Аким поздравил дочь Иру с Рождеством. Она поблагодарила, но заметила:
— Хотелось бы, чтобы это поздравление было более осмысленным.
В доме ремонт, я упаковываю вещи, смотрю — у Лени сумка какая-то потрепанного интимного вида. Заглянула, а там пожелтевшие письма — пачки! Выудила одно, объятая ревностью, на конверте адрес: «Мурзилка», «Чемоданчик»… Это были письма детей в редакцию про инопланетян.
— Какой тебе роскошный свитер Маринка связала! — сказала Дина Рубина Тишкову и спросила у меня: — А почему ты не свяжешь ему штаны? И пояс верности туда бы ввязала, опять же — от радикулита хорошо.
— Да пусть она скажет спасибо, — вскричал Леня, — что я ей в жизни доставил хотя бы мало-мальские страдания! А то вообще было бы не о чем писать!
«Цыганский» писатель Ефим Друц:
— Вы когда-нибудь слышали пенье цыган? Уверен, что никогда! Так я вам это устрою! У меня жена была цыганка, я кочевал с их табором. Вы должны прочитать пять моих книг — и вы все обо мне поймете. И позвоните мне.
— А в ваших жилах течет цыганская кровь? — спросила я, затрепетав.
— Ни капли! — вмешалась в разговор Ира Медведева. — Фима — просто еврей. И сколько можно доить одну корову? Там в вымени не осталось ни капли!
Подруга моего брата — про их одноклассницу:
— …Она может не смочь прийти на вечер выпускников. Ведь у нее восемь собак. Она была врачом, а потом стала экстрасенсом и поняла, что не в состоянии жить с людьми. Теперь живет с собаками. И она там не самая главная! Самая главная у них — одна большая и умная собака…
Приехала в Переделкино и сразу передвинула мебель в номере — по-своему разумению наладила «фэн-шуй».
На что горничная мне сказала строго:
— Будете уезжать — поставьте все на место.
Оказывается, в этой комнате всегда останавливается слепой поэт Эдуард Асадов — тут каждая вещь для него должна быть привычна и под рукой.