Яков Аким познакомил меня с художником Евгением Мониным.
— Это такой человек, — сказал он, — помнишь у Ильфа? Не пройдет в дверь, пока не пропустит всех.
Евгений Монин:
— Ты знаешь, как меня осаждал один режиссер Одесской киностудии, чтобы я в его фильме сыграл Дзержинского? И не понимал, почему я отказываюсь от роли, где такое количество психологических сцен и крупных планов? Недели две длилась эта осада, мне тогда было не до смеха. Я объяснял ему, что я недосужий человек… А Лия Ахеджакова, с которой мы были тогда дружны, сказала: «Женька, соглашайся, тебе дадут квартиру с видом на Лубянку!»
Художники Николай Устинов и Евгений Монин поселились в гостинице в номере с одной очень большой кроватью.
— Ты можешь мне поклясться, — спросил Женя, — что моей чести ничто не угрожает?
К Тишкову пришли в мастерскую немцы, любители искусств. А у него в шкафу лежит каска фашистская, пробитая пулей. Он им хотел показать. Но переводчица не велела.
— Мы тоже не любим фашистов, — сухо сказала она. — И нам неприятно о них вспоминать и разговаривать.
Леня вернулся из поездки по достопримечательностям Украины.
— Я привез тебе подарок, — сказал он, — каштан с могилы родителей Гоголя.
Или — он говорит:
— Я привез тебе из Лондона… привет от Биг-Бена.
— Вот вас, художников — Лосина, Перцова, Монина и Чижикова, — зовут мушкетерами. Значит, Атос, Арамис, Портос и…
— Артроз! — подсказал Монин.
У меня есть рассказ «Метеорит» о том, как мужик уральский квасил капусту и в качестве гнета капустного, сам того не подозревая, использовал метеорит.
— Тебе надо написать серию таких рассказов, — предложил Тишков. — Например, человек, задавленный нищетой, идет вешаться, то есть не вешаться, а топиться — с веревкой и камнем на шее. А по дороге встречается ученый и говорит: «А ну дай сюда. Это метеорит!..» — и отваливает ему кучу денег.
В Царицыне накрапывает дождь, земля в кленовых листьях. Старик под зонтом, в слегка помятой шляпе и болоньевой куртке, с тряпичной сумкой, крошит хлеб голубям и воронам.
— Что же такое счастье? — он проповедует им. — Счастье всегда противоположно несчастью. Как планомерно достигается счастье? Борьбой против несчастья. Когда долго счастье бывает, тогда своего счастья не замечают, как сказал поэт. Чем же создается несчастье советских людей? Первое: враждебными происками империалистов. Второе: проявлениями эгоизма закоренелых эгоистов. А начало начал — в семье, как гласит пословица — сова не воспитает сокола…
— Я вечно поворачиваю руль не в ту сторону, в какую мне нужно, — сказал нам археолог Грязневич, — зато я всегда вижу что-то неожиданное…
Художник Лепин Анатолий Васильевич — живописец трав:
— Слушай, у меня идея насчет тебя, если выгорит — будешь вся в шоколаде. Ты похожа на Цветаеву, тебе ее только в кино играть. У тебя как с дикцией? Ничё? Это облегчает дело. А чё? Бабки заработаешь!
В какой-то поездке мой папа Лев посетил экспериментальный террариум. Что удивительно, о научной работе их уникальной лаборатории экскурсовод рассказывал с гюрзой на шее.
Все — потрясенно:
— Позвольте вас сфотографировать!
— А я могу и вам ее дать! — лукаво заметил экскурсовод. — Гюрза-то дохлая!
— Сереж, — говорю Седову, — тебе привет от одного художника, он как-то представился, я забыла — то ли Упокой, то ли Неупокой…
— Так НЕ или У? — спросил Седов.
Всю жизнь я мечтала послушать лингвиста Вячеслава Иванова, столько слышала про него от разных почитаемых мною людей. А когда мечта сбылась, в Дубултах, в Доме творчества, он читал неописуемо интересную лекцию о семиотике, я позорно заснула на первом ряду. Единственное меня утешало, что рядом со мной крепким сном спала поэт Марина Бородицкая.
Сергею Седову предложили заключить договор в издательстве на десять лет. Он уже собрался его подписывать. Я еле успела его остановить.
— Вы что?! — вскричала я.
— А в Японии и на сто пятьдесят лет заключают, — ответили они недовольно.
Однажды мы с Седовым придумали детский сериал и предложили его на телевидение. Причем Седов сам хотел все поставить и чтобы мы с ним исполнили все роли.
— И вам не нужен режиссер? — спросили нас изумленно.
— Нет, — отвечаем.
— А что вы уже сняли? — поинтересовались у Седова.
— «Восемь с половиной», — сказал он, приосанившись. — «Романс о влюбленных», «Я шагаю по Москве»…
Знаменитый дизайнер, лауреат Государственной премии Андрей Логвин подарил Лёне авторскую майку с надписью на груди: «Все говно, а я художник». Леня ходит в ней по дому.
— Чистенько и хорошо, — говорит он благодушно.
Однажды Седову позвонили и сказали, что к нему с предложением собирается обратиться продюсер Бекмамбетов.
— Я даже стал скорей бежать отовсюду домой, — говорит Седов. — И когда приходил, спрашивал у мамы: «Бекмамбетов не звонил?»
— Ты знаешь, — сказал он мне через несколько месяцев, — я уже начал волноваться: все-таки богатый человек. Вдруг телохранители зазевались, или какой-то завистник… Прямо хочется позвонить и спросить — все ли с ним в порядке?
Я — нашему издателю:
— Понимаете, мы с Седовым имеем дело только с порядочными людьми, поэтому мы даже друг с другом дел никаких не имеем.
Юра Ананьев замечательно играл на трубе. И научил этому своего гималайского медведя. В трубу Топтыгина Юра закладывал бутылку с молоком, рассчитанную по секундам на основную тему «Каравана». Топтыгин лихо вскидывал трубу на первой ноте и не опускал — до последней.
Однажды кто-то крикнул из зала:
— Медведь халтурит.
— Почему? — спросил Юра.
— На кнопки не нажимает.
— Он вам что, — произнес Юра своим благородным бархатным баритоном, — Армстронг?
В электричку, где едет моя мать Люся с новым веником, торчащим из сумки, входит мужик, достает пистолет и говорит:
— Если я проеду Кубинку, всех уложу.
Люся ему отвечает приветливо:
— Так, молодой человек, сядьте и сторожите своим пистолетом мой веник. А я пойду посмотрю по расписанию, когда будет Кубинка.
Поэт Геннадий Калашников, бесконечно лояльный к людям, с неисчерпаемым чувством юмора, один только раз я видела его возбужденным и разгневанным — когда заговорила о литераторе, которого он подозревал в антисемитизме.
— Поверь мне, Гена, — говорю, — я знаю этого человека много лет, мы уйму времени с ним провели, гуляя, выпивая и размышляя об индуизме и буддизме, и никогда, ни в какой степени подпития, не слышала я ничего такого, о чем ты сейчас возмущаешься. А ведь люди, которых ты имеешь в виду, разговаривают об этом вслух даже сами с собой!
На что Гена воскликнул с неожиданной горечью:
— Да разве с тобой можно поговорить хотя бы о чем-нибудь, что действительно по-настоящему волнует человека?!
Чуть ли не сигнал своей первой книжки, который мне самой-то дали на время — показать родителям, я с трепетом подарила в ЦДЛ Юрию Ковалю. Он ее тут же в трубочку свернул, бурно ею жестикулировал, почесывался, дирижировал, кого-то окликнув, постучал по плечу, кому-то дал по башке, потом вдруг опомнился и спрашивает:
— Слушай, ничего, что я твою книгу… скатал в рулон?
На побережье Балтийского моря в Дубултах Юрий Осич увидел двух высоченных стюардесс. Коваль с ними познакомился, пригласил в гости, выдумал, что у него друг — летчик.
— Все в Доме творчества ахнули, когда их увидели, — он рассказывал, — а они влюбились в нас с Яшей Акимом, расставались — плакали, обнимались, целовались. Одна даже долго мне писала письма.
Тут в наш разговор вмешался Яков Лазаревич — ему показалось, что в обществе столь низкорослых экземпляров, как мы с Бородицкой, невежливо воспевать длинноногих дам, поэтому он сказал:
— Ерунда! В женщине главное… ум.
Коваль искренне рассмеялся.
— Да-да, — настаивал Аким. — И вообще, один мужчина может любить нескольких женщин.
— Скольких, Яков? — посерьезнел Юра. — Говори, скольких? Трех?
— У нас в молодежной редакции радио, — говорила Люся, — был начальник. Он нас собрал, отчитал и в заключение произнес, кипя от возмущения: «Все это способствует разврату и призерватуции!»
Леня сгорел на пляже, спина чешется, он мажется кефиром:
— Посмотри, у меня там не крылья растут? Или плавник?..
В электричке:
— …У него клубника разговаривала и так хорошо выговаривала букву «Р»!..
— С какой стати вы говорите мне «ты»?
— Да тут некого называть на «вы». Тут на «ты»-то некого называть!..
— А что это — вот, я слышал, говорят — «крайняя плоть», «крайняя плоть»?..
— Это пятка, — ответил кто-то со знанием дела.
Художник Узбяков, разведясь с женой и не желая больше встречаться с нею, бросал алименты в форточку — они жили на первом этаже.
Вдруг ему приходит повестка в суд.
— Что такое? — он спрашивает. — Я несколько лет бросал деньги в форточку.
Оказывается, его семья давным-давно переехала на другую квартиру.