— Ничего подобного! — сказала Люся. — Я вас обязательно поздравлю и что-нибудь подарю! Что вам купить, только честно? Коробку конфет? Или большой торт? Или большую хорошую палку колбасы?
— Нет, если можно, пару плиток шоколада.
— И я купила ей ТРИ плитки шоколада, — сказала Люся. — Пришла и принесла. А она такая молодец, ни одной морщинки, легкий румянец играет на щеках, причесочка — а-ля двадцатые годы, грациозно ходит по квартире, пританцовывая, что-то напевает, все у нее старинное, и повсюду фантики от шоколадных конфет.
— Зачем ты отдаешь нам деньги, зачем? — недовольно говорила Люся. — Ты наша дочь, ты нас должна обдирать!
Яков Аким:
— Я был в издательстве «Детская литература», и там такое запустение, как будто бы морили тараканов…
На книжном фестивале один французский издатель, выступая перед первоклассниками, на протяжении сорока минут рассказывал о своих занудных издательских проблемах, конфликтах с начальством, каких-то организационных обломах, финансовых неурядицах и пр. Да еще с последовательным переводом.
— Он что, не понял, что перед ним дети? — удивлялся Леня. — Наверное, подумал, что это взрослые русские так выглядят!..
— Я ел вишни и задумался о смерти, — сказал Леня. — Во вкусе вишни есть ощущение быстротечности жизни.
У нищего на картонке написано:
«Подайте в честь осеннего равноденствия!»
Коваль очень гордился своим неологизмом.
Это был глагол — «олорде́л».
«Мы с Юрой Ковалем облюбовали кафе у Никитских ворот, у церкви, где венчался Пушкин, на открытом воздухе, там ветерок обвевает, — рассказывал Леонид Сергеев. — Сидим, вдруг из ЦДЛ идет молодой человек — увидел Коваля:
— Ой, вы такой писатель — настоящий, скажите, как писать?
— Я тебе сейчас открою секрет, — сказал Коваль. — Иди, бери по сто грамм.
Тот взял, сел с нами. Коваль выпил, закурил и говорит:
— Писать надо о том, где сейчас находится твоя душа. Душа ведь не с нами обычно, а где-то еще. Вот об этом и надо писать.
Тот пожал ему руку, поблагодарил и отправился дальше, по своим делам».
— Пишите о вечном вечными словами, — советовал Коваль.
— Чудовищно усатый рассказ, — он говорил кому-то неодобрительно.
Еще он говорил:
— В этой вещи есть привет, который некому передать…
Видимо, у меня раньше было здоровье очень слабое. Вот запись в дневнике 2 октября 1995 года:
«Начала роман „Гений безответной любви“. Написала одну страницу и потеряла сознание».
Когда я завершила «Гения…», вложив туда все горести-печали своей жизни, и отдала его на прочтение в издательство «Лимбус-пресс», редактор ответил, что не может напечатать мою вещь, поскольку у них нет для меня юмористической серии.
— Так давайте я лягу в основу! — воскликнула я. — Ляжете, ляжете, — мне ответили.
Но больше не позвонили.
Зашли с Бородицкой подкрепиться в ЦДЛ. За соседним столом сидят две прекрасные блондинки. В буфете появляются Бахнов и Калашников, нежно приветствуют блондинок, берут кофе, коньячок и садятся к нам за столик.
Мы страшно обрадовались, но все-таки спросили, почему они сели именно к нам?
— Из политических соображений, — серьезно ответил Калашников. — Потому что Бородицкая похожа на Анджелу Дэвис. А Москвина — на Долорес Ибаррури.
— Это у тебя сага, а не роман, — сказала Дина Рубина, прочитав «Гения безответной любви». — Движение цыганского табора в неизвестном направлении. Куча народу скачет верхом и катится в кибитках, взметая столбы пыли. Только иногда кто-то отлучается, чтобы украсть коня…
Дина уговорила екатеринбургское издательство «У-Фактория» напечатать «Гения…». Но рассеянный Тишков отправил им не последний, шестой, вариант романа, как мы условились, а второй.
Голый, мокрый, взъерошенный, в мыле — «Гений безответной любви» выскочил из дома и буквально был высечен на граните.
— Неужели там всенаписано, что я написала? — я просто боялась заглянуть в книгу.
— Да-да, — отвечал Тишков. — Что ты написала, то там теперь и написано.
Лев Рубинштейн:
— Прочитал ваш роман. Мне понравилось.
— Не может быть! — говорю. — Неужели прочитали?
— Не верите? Там про одну любвеобильную тетку!..
Игорь Иртеньев:
— Поди сюда, душа моя!.. Взял в поезд и прочитал. Порою в голос смеялся. Ни разу не всплакнул, врать не стану. Но в нескольких местах взгрустнулось…
— Ну, такая героиня — законченная идиотка! — сказал одобрительно Игорь Губерман. — Даже порой веришь в искренность того, что эта черта в полной мере присуща самому автору.
Леня и два его брата — старший Валера и средний Евгений — родились в уральском рабочем поселке Нижние Серги Свердловской области в семье учителя Александра Ивановича Тишкова.
У них была своя корова, надо чистить коровник. Отец Александр Иванович, бывало, скажет Валере:
— Иди коровник чистить.
А тот под любым предлогом отлынивал.
Александр Иванович — в сердцах:
— Как ты жить-то будешь, вырастешь, коровник вычистить не сумеешь!
Валера отвечал:
— А может, я другим чем-нибудь займусь, и мне это не понадобится.
Хотя навоз, Александр Иванович отдавал справедливость старшему сыну, Валера Тишков исправно транспортировал на огород.
— Ну, это потрясающе! — удивлялся наш сын Серега. — Возил навоз в какой-то глухой деревеньке, а теперь директор института и академик!!!
Валерий Александрович Тишков рассказал анекдот:
«Встречаются два земляка, вместе родились и провели молодость в деревне, потом один уехал, стал академиком. Вот он зовет к себе своего друга юности. Тот его спрашивает:
— Ну, что ты делал все эти годы? Чем занимался?
Ученый показывает на один шкаф:
— Вот, видишь? Эти книги я написал.
Показывает на другой:
— А эти книги написали мои ученики.
— Знаешь, о чем я сейчас подумал? — спрашивает земляк.
— О чем?
— Помнишь, мы с сенокоса ехали на телеге? Ты правил лошадью, а я с Танькой на копне сена. И она все проваливалась. Я и подумал: вот бы все эти книги— да ей под задницу!..»
— Знаешь, как сказано в Писании, — говорил маленькому Сереже его репетитор по математике Андрей Игоревич, — ищите и обрящете, стучите, и откроется вам. Так это — о математике. Четыре в кубе?
— Тридцать два, — отвечает Сережа.
— Четыре в кубе, Сергей? Боюсь показаться навязчивым! Четыре в кубе — раз, четыре в кубе — два…
— Шестьдесят четыре!!!
— Продано.
Сергей после двух репетиторов за день:
— Вы что из меня, ученого хотите сделать?
— А ты что хочешь, стать грузчиком?
— Зачем быть грузчиком? — он отвечал меланхолично. — Зачем быть ученым?
Меня привели в гости к чуть ли не столетней художнице Наталье Ушаковой в огромную коммуналку, я думала, таких уж и нет в Москве.
— Писатель Зайцев здесь бывал, — она говорила, — Булгаков читал здесь свои рассказы. Вы Чуванова знаете?
— Нет, я Чугунова знаю.
— А я Чугунова не знаю, а знаю Чуванова, ему 95 лет — белый старик с белой бородой весь в белом — открываю дверь, а он — с огромным букетом жасмина… Разбогател на «Диафильме»… Все это было более или менее сейчас. Что-то в последние годы много поумирало. А я человек радостный, хоть и голодов три штуки пережила. Тут упала на улице, руку сломала, встала — радуюсь, что рука-то левая, а не правая!.. Нет-нет-нет, ничего не просите, у меня в 20-е годы Кандинский и Шагал взяли мастихин и штангенциркуль и уехали, не отдали. Я с тех пор ничего без расписки не выдаю…
Показывала свои книжки — очень старые, как сама их иллюстратор. У меня в детстве была картонная коробка-восьмигранник, на ней были изображены Мойдодыр с грязнулей и надпись: «Надо, надо умываться по утрам и вечерам!» Там лежал зубной порошок, мыло, маленький тюбик с пастой, зубная щетка… Так это она, оказывается, коробку с Мойдодыром нарисовала!
— Чуковский увидел и говорит: «Стишки-то я написал…» Все-таки он любил, — сказала Ушакова, — чтобы ему за все платили… А тут Глоцер ко мне приходил — с бородой. Не знаю, по-моему, ему нехорошо, как разбойник. Вот Немировичу-Данченко, помню, что было хорошо, а Глоцеру — нет…
— Вы можете получить десять экземпляров голландских изданий с вашим рассказом, — сообщил Глоцер.
— Зачем мне столько? — я удивилась. — У меня только один-единственный знакомый голландец — это вы.
Архив Владимира Иосифовича Глоцера был настолько всеобъемлющим, что, когда он переезжал на другую квартиру, я слышала, семь грузовиков вывозили его открыточки, записки и вырезки из газет. Свой кабинет, где хранились эти сокровища, Глоцер запирал на ключ и никого туда не допускал.
— Вчера я ходил на кладбище, — рассказывал мне Владимир Иосифович, — и потерял на могиле у мамы ключ от своего кабинета. А он тяжелый, старинный, там такая болванка, никто уже таких не делает, я в разных городах пробовал копии сделать, даже в тех, где еще процветают старинные ремесла. Пришел домой, лег спать. И вечером обнаружил пропажу. Сегодня я снова пришел на кладбище, все обыскал и пошел к контейнеру. Контейнер переполнен. А когда я выбрасывал мусор — он был почти пустой. Я перебрал весь контейнер. Сначала переложил его содержимое справа налево. А это специфический контейнер — кладбищенский, венки, ветки, сухие цветы, листья, иголки, бутылки.