Лина быстренько все перепробовала и, утолив первый голод, отодвинула тарелку. Голубцы, с виду довольно аппетитные, по вкусу напоминали замазку. Начинку составлял несоленый слипшийся рис, он был даже без морковки, не говоря уже про мясо и помидоры… Салат тоже оказался недосоленным, а картошка была холодной и даже уже слегка подсохшей. Дешевое домашнее вино типа бражки, налитое в керамические кувшины, довершало картину. Впрочем, Любомир пригласил их на шоу за свой счет, так что не имело особого смысла привередничать. Лина мило улыбалась болгарину и поддерживала непринужденную застольную беседу «ни о чем». Топалов рассыпался в комплиментах даме и не спешил переходить к деловой части переговоров.
Первый тост Лина с Башмачковым выпили «за прекрасную Болгарию», второй — «за нашего гостеприимного друга Любомира», а третий Башмачков галантно провозгласил «за нашу прекрасную даму». Тут уже и болгарин встрепенулся, уставился на Лину своими жгучими, как черносливины, глазами и хищно впился губами ей в руку.
«Как хорошо, что Петр скоро прилетает, а то этот издательский «Казанова» начинает казаться опасным, — подумала Лина и не без кокетства улыбнулась издателю.
Было еще довольно светло. Топалов шепнул, что придется немного подождать, потому что основное действо происходит в темноте. А пока «на разогреве» у нестинаров поработают артисты народных ансамблей.
Танцы оказались по-балкански зажигательными, однако зрители на сцену почти не смотрели. Туристы пили, ели и разговаривали, предвкушая огненный «десерт». Не ради же народных танцев, в самом деле, приехали они сюда издалека и отвалили нехилые денежки. Сотни зрителей с нетерпением ожидали обещанный «аттракцион». Наверное, столь же нетерпеливо два тысячелетия назад жаждала выхода гладиаторов и диких зверей толпа, заполнявшая Колизей. Чуть позже первые ученики Иисуса так же истово ждали от него Чуда.
Лина почувствовала, что воздух постепенно заряжается, как током, волнением и ожиданием толпы. Вскоре невидимая дрожь передалась не только ей, но и Башмачкову. Чтобы не чувствовать приближение этого мощного «цунами» и заглушить волнение, буквально разлитое в воздухе, они принялись громко шутить, поднимать бокалы, смеяться и постоянно перебивать друг друга. Лишь Топалов ничуть не волновался. Он сидел, прикрыв глаза, и, похоже, тихо дремал. На него, видевшего волшебство нестинаров сотни раз, мысль о предстоящем шоу навевала лишь смертельную скуку.
— Бездельники со всей Европы явились поглазеть на этот незатейливый цирковой трюк, — принялся разглагольствовать Топалов, — и упорно ждут чуда. Им по сути важно лишь одно: обожгут артисты в этот раз свои огрубевшие ступни или не обожгут. Толпе нужны простые и грубые зрелища. Допустим, если я завтра хоть нового Достоевского, рожденного в конце двадцатого века, издам или, например, нью Шекспира откопаю и приведу за ручку в издательство — вся эта публика и ухом не поведет… Интеллектуалов приходится «сливать» оптовикам по три лева за штуку. Какие-никакие — а все же денежки. В общем, коллеги, литература как бизнес умерла, народ жаждет только шоу. Вернее, грубых зрелищ, как в Древнем Риме. Между тем «танцы на разогреве» вошли в пиковую фазу. Девушки и парни из местных танцевальных коллективов выделывали ногами такие замысловатые па, что гости, устав приплясывать за столами, едва дождались приглашения выйти в круг. Сначала робко, а потом все активнее туристы кинулись плясать. Лину тоже долго упрашивать не пришлось. Она схватила Башмачкова за руку и потащила упиравшегося литератора в разноязыкий хоровод. Потом спохватилась, вспомнила про Любомира, стала энергично махать и ему, приглашая в общий круг. Болгарин обдал Лину жаром своих южных глаз и… остался на месте. Похоже, танцы навевали на него такую же скуку, как и «шведский стол» с болгарским акцентом, и в особенности — нестинары. Кроме того, он слыл здесь человеком известным. А местной знаменитости, наевшей на местных вкусностях круглый животик, не пристало легкомысленно дрыгать ногами на глазах у довольных соотечественников.
Башмачков тоже поначалу вышел танцевать без охоты и теперь топтался рядом с Линой без всякого энтузиазма, сохраняя довольно хмурую физиономию.
— Терпеть не могу все эти дрыганья, особенно по команде туристического «группенфюрера», — кричал беллетрист Лине в ухо, стараясь переорать звуки музыки. Однако ноги Башмачкова помимо его воли ловко повторяли замысловатые па танцоров. Лина оторопела: писатель выписывал кроссовками такие кренделя, так далеко выбрасывал свои длинные, как у страуса, голени, так размахивал в танце руками, что иностранцы опасливо шарахались в сторону. Но Башмачкова уже было не остановить. Да и кто и вас, дорогие читатели, смог бы усидеть на месте, когда музыка с каждым тактом проникала в душу все глубже, поднимала там такие первобытные пласты чувств, не подвластные ни разуму, ни возрасту, ни житейскому опыту, что Лина даже диву давалась. Во всяком случае, ни она, ни литератор не могли совладать с собой и дрыгали ногами, как хватанувшие напитка-энергетика подростки на дискотеке.
Лина внезапно почувствовала себя абсолютно счастливой. Она послушно повторяла движения артистов вместе с разноязыкой публикой, крепко сжимая потную ладонь Башмачкова, чтобы не затеряться в толпе. Но едва она успела подумать, что навсегда запомнит и этот теплый вечер, и темпераментное соло скрипки, и разгоряченные лица людей из дальних стран, и даже большую горячую, слегка влажную лапищу Башмачкова, как музыка стихла.
Почти сразу же над сценой погас свет. Внушительная толпа, догадавшись о том, что сейчас начнется «то самое», устремилась к небольшой площадке в углу огромной сцены. Лина с Башмачковым оказались невольно прижатыми к ограждению, и тут же позади них вырос второй, затем третий, а потом и четвертый ряд зрителей. Теперь уже и те, кто не танцевали, вскочили со своих мест и рванули со всех ног сюда, поближе к тлеющему кострищу.
— Кажется, сейчас будет гвоздь программы! — шепнула Лина Башмачкову. Ночь и погасший разом на всей площадке свет подействовали на нее довольно странно. Внезапно тоска засосала душу, заныла где-то под ложечкой, и, чтобы успокоиться, женщина вновь схватила литератора за руку.
— Вижу, не дурак, — буркнул в ответ писатель, однако живо отозвался на рукопожатие Лины. Ей вдруг на секунду показалось, что где-то в районе живота еле слышно зазвенели маленькие колокольчики… Этот сладко-мучительный, знакомый с юности звон, не на шутку напугал ее. Лина вдруг заметила, что ее рука живет своей, отдельной, независимой от нее жизнью. Лина всерьез испугалась этой «морально неустойчивой» и неподвластной ее воле руки и осторожно высвободила ладонь из горячей и влажной лапы Башмачкова. Литератор неохотно отпустил дрогнувшие женские пальцы и уставился на костровую площадку со слегка оскорбленным, наигранно-равнодушным и непроницаемым лицом.
Между тем обещанное шоу все никак не начиналось. Лина поежилась. Она вдруг почувствовала, как по голым пальцам ног, зажатым тесными босоножками, пробежали волны ночного холода. Однако прижаться к Башмачкову плечом все той же «легкомысленной» руки женщина не решилась. Не хватало еще, чтобы по телу пробежали волны не холода, а желания, и в животе вновь зазвенели предательские колокольчики.
Лина изо всех сил постаралась отвлечься от коварного соседа и сосредоточиться на том, что происходило на площадке. Не без труда, но ей это удалось. Неожиданный магнетизм Башмачкова отошел на второй план. Лина наконец всей кожей почувствовала нараставшее напряжение толпы, нетерпеливо дышавшей в затылки друг другу. С каждой минутой загадочное действо приближалось, и ожидание чуда сгустилось почти до плотности магнитного поля.
Паренек в болгарской вышитой сорочке тщательно ворошил граблями догоревшие угли, и при каждом его движении вокруг разлетались искры, словно в разгар лета наступил Новый год, и кто-то решил зажечь бенгальские огни.
Наконец в динамиках зазвучала молитва на старославянском, и откуда-то из темноты возникла босая девушка с распущенными волосами и в белой ночной рубахе. К груди она прижимала большую икону. Девушка сосредоточенно помолилась и решительно ступила на горячие угли. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее она стала наматывать босыми ногами круги по все еще дымившимся углям. Было видно, что она совершенно не обжигает ноги. Молитву, которая поначалу неслась из динамиков, сменил ритмичный стук барабанов, и Лина почувствовала, что против собственной воли впадает в гипнотический транс. Надо сказать, что это испугало ее не меньше, чем опасная близость руки Башмачкова несколько минут назад. Лина усилием воли стряхнула с себя наваждение и скосила глаза на литератора, прижатого к ней толпой.
— Ну, как вы там? — шепотом спросила она.
— Класс, — прошептал Башмачков, не отрывая глаз от магического действа. — Балдею! Вот бы и мне попробовать… Правда, боюсь, охрана не подпустит.
— Конечно, не подпустит, — подтвердила Лина. — Я бы тоже хотела быть там. Почему-то мне кажется, что я смогла бы сделать несколько шагов… Но это, Башмачков, типичный самообман. Я читала, что нестинары — древняя религиозная секта, и прежде чем ступить на раскаленные угли, они впадают в транс при помощи духовных практик, которые осваивают с детства. Между прочим, этого состояния они достигают лишь после чтения специальных молитв. Однако подобный дар есть далеко не у всех. Говорят, некоторые из них, «допущенные», даже могут предсказывать будущее. Повсюду в Болгарии, даже в их родном селе, этих людей считают особенными. Вот и эта юная девушка, похоже, подключилась к Вечности, как маленький индивидуальный компьютер к божественному серверу. Потому она и не чувствует боли, а ее нежная кожа — нестерпимого жара.
— Тихо, погодите умничать, смотреть мешаете…, — шикнул на Лину Башмачков, и женщина обиженно замолчала.
Что-то вроде электрического разряда вновь пробежало по пальцам Лины, словно искра от погасшего костра упала между нею и Башмачковым. Это полузабытое ощущение слегка напугало верную жену, и Лина на всякий случай отодвинулась подальше от литератора, магнетизм которого нынче, похоже, был не меньше, чем у мистических огнеходцев. Уже давно она слышала тихую мелодию колокольчиков только рядышком с Петром, а тут…