— О чем ты, мама? — Лора спросила это самым невинным тоном. Она могла позволить себе невинность, поскольку на самом деле не представляла, что узнали родители. Алле Константиновне, преподавательнице хореографии, Лора так и не позвонила, а потому та, исходя из договоренности, не могла бы ее выдать. С Галиной Федоровной, учительницей вокала, Лора усиленно занималась. Они вовсю готовили новую программу, а дома для конспирации все еще периодически продолжал звучать несчастный «Соловей».
— Как это о чем? Мы с папой в фойе театра столкнулись с Аллой Константиновной! Я хотела ей сразу заплатить за следующий месяц, раз уж мы так удачно встретились… не надо через весь город ехать… а она… — Антонина Борисовна запнулась, нервно и очень некрасиво дернула шеей, зачем-то вытащила из кармана плаща и надела на одну руку перчатку, потом снова сняла ее и продолжила: — А она вдруг начала говорить мне такое… Я, конечно же, ей не поверила… Я ей так и сказала: «Алла Константиновна! Вам просто надо освободить место для какой-то другой, более выгодной ученицы!» Вот и папа подтвердит, что она сразу покраснела, потому что я ее раскусила! Но ты не волнуйся, Лорочка! Мы найдем другого педагога! Еще лучше этой Аллы Константиновны!! Слишком много она о себе думает! Зря ты мне не сказала, что уже не ходишь на занятия… Понимаю, что ты не хотела меня огорчать, но…
Антонина Борисовна, безвольно прислонившись к дверному косяку, говорила и говорила какую-то ерунду. Лора понимала, что мама пытается успокоить саму себя. Она не может не понимать, что Алла Константиновна сказала ей правду, но принимать ее не хочет. Она, говорит без остановки, чтобы Лора не смогла вставить ни слова, потому что те слова, которые Лоре вдруг захочется вставить, могут оказаться совсем не теми, которые ей хотелось бы от нее услышать.
Лора не осуждала Аллу Константиновну. Хоть они так и не договорились о том, когда ей стоит поговорить с Антониной Борисовной, но лучшего случая трудно было бы и ожидать. Театральный антракт имеет обыкновение быстро заканчиваться, а потому разговор наверняка волей-неволей пришлось строить очень конкретный, без лишних эмоций, и свернуть его, как только прозвучал третий звонок к началу действия. Конечно, зная Антонину Борисовну, Алла Константиновна не могла не понимать, что та не высидит до конца спектакля, но что такое какой-то спектакль по сравнению с тем, что надо наконец как-то решить судьбу дочери.
Лора взглянула на отца. Тот смотрел на жену мягким, бесконечно любящим взглядом. Он давно все понял правильно и, похоже, принял как должное, поскольку и раньше не очень-то одобрял стремление своих женщин к покорению театрального Петербурга. Сейчас он не знал, чем облегчить боль своей Тони, а потому просто стоял с ней рядом, готовый в любой момент броситься на помощь, если ей она потребуется.
Лора подошла к маме, обняла ее за напряженные плечи и тихо сказала:
— Мамочка, что-то мне расхотелось танцевать. Вот честное слово.
Антонина Борисовна, передернув плечами, попыталась освободиться от рук Лоры, но та обняла ее еще крепче и горячо заговорила в ухо:
— Мамочка, дорогая ты моя и любимая! Не хочу я быть артисткой! Передумала!
— То есть как это передумала?! Разве можно передумать, когда столько сил отдано… столько денег…
— Тонечка, не в деньгах дело! — тут же вставил отец и приобнял свою жену с другой стороны. — Денег мы еще заработаем! Не пенсионеры поди! В силах!
— Нет! Что вы такое говорите?! — Антонина Борисовна самым решительным образом освободилась от объятий своих домашних и, заметавшись по комнате, заговорила о Лоре почему-то в третьем лице: — Да… конечно… дело не в деньгах… Но я всю жизнь мечтала, что моя дочь… что у нее все получится… что ей будут рукоплескать… что мы будем гордиться… что это будет нам наградой… А моя дочь взяла и все это одним махом порушила… И получается, что я зря прожила жизнь… что все мои усилия и самоограничения были напрасными… что я ничего в этой жизни не добилась…
— Зачем ты такое говоришь, мама?! — крикнула Лора. — Неужели гордиться можно только артистками?! Неужели, если я стану, например, хорошей… медсестрой… мной нельзя будет гордиться?
— Медсестрой… — прошептала пораженная в самое сердце Антонина Борисовна, прекратив бессмысленно метаться по комнате. — Почему вдруг медсестрой? С чего это вдруг медсестрой? Кто тебя подучил? Алла Константиновна?!
— Тонечка, не выдумывай! — не мог не встрять Эдуард Николаевич. — Причем тут ваша танцовщица? Она наверняка даже не знает о существовании каких-то там медсестер! Она вся в эмпиреях! А ты, Лора… — Он с осуждением взглянул на дочь. — Думай, что говоришь!
— Вот интересно! — еще громче взвыла Лора. — Можно подумать, будто я сказала, что вместо того, чтобы блистать на сцене, собираюсь всю жизнь мыть туалеты!
— А медсестры и моют туалеты! — взвизгнула Антонина Борисовна. — Да! Санитарок сейчас не хватает! И медсестрам в больницах приходится и туалеты мыть, и горшки выносить!
— Ну и что! Кто-то ведь должен это делать! Ведь если вдруг ты заболеешь…
— Я-а-а… — протянула вконец утратившая всякое соображение Антонина Борисовна, ноги ее подломились, и она опустилась на вовремя подставленный мужем стул. — То есть ты хочешь сказать, что я непременно должна заболеть…
— Папа! Ну скажи хоть ты ей, что… — начала Лора, но продолжить не смогла, потому что раздался звонок в дверь, от которого все трое одновременно вздрогнули.
— Кого там еще несет… — недовольно буркнул отец и пошел открывать. Вернулся он с Тахтаевым, о котором Лора уже совершенно забыла.
Антонина Борисовна очень обрадовалась свежему человеку и тут же взяла его в оборот:
— Как хорошо, что ты, Максим, пришел! Ты только представь, Лора совершенно сошла с ума и прекратила брать уроки танцев! А я ведь помню, какое впечатление на тебя производил ее «Танец с вуалью»!
— Да? — По лицу Тахтаева было видно, что он очень удивился сказанному Лориной матерью, но тут же взял себя в руки и довольно уверенно произнес: — Ну… вообще-то… да… хороший такой танец был… как же… как сейчас помню… вуаль там была… да… Но, честно говоря, мне гораздо больше нравится, как Лора поет.
— О да! — Антонина Борисовна чрезвычайно обрадовалась, что хоть кто-то с ней соглашается. — Особенно ей «Соловей» всегда удается, не правда ли?
Пока Макс обдумывал, как бы не ударить в грязь лицом своим ответом, Лора решила вывалить на маму и остальные нерадостные новости. Пусть сразу все переживет и успокоится.
— Я больше никогда не буду петь «Соловья», мама, — сказала она.
— Как не будешь?! — Лицо Антонины Борисовны сделалось совершенно белым, и она с трудом прошептала дрожащими губами: — Ты что, и пение бросила?
— Нет, не бросила! Но мы решили, что мне надо поменять репертуар!
— Кто это «мы»? Как поменять?
— Мы с Галиной Федоровной! Я буду петь партии для контральто. И вообще… она говорит, что мне с классики лучше перейти на популярную музыку.
— Это точно! — встрял Тахтаев, обрадовавшись тому, что хоть чем-то может принести пользу Лоре. — Она в клубе так поет «Бабочку», что зал просто рыдает!
Бледнеть лицу Антонины Борисовны было уже некуда, а потому оно сделалась голубоватым. С трудом сфокусировав свой взгляд на дочери, она уже совершенно потерянно спросила:
— Как в клубе? В каком еще клубе?
Лора понимала, что выступление в клубе для мамы было сродни пению в вагонах пригородных электричек или жалобному подвыванию на церковных папертях, а потому поспешила ее разуверить:
— Мамочка! Макс шутит! Ты же знаешь, какой он шутник! Ну ты сама-то подумай, разве я могу петь в каком-то клубе! Да я и не знаю, где эти клубы находятся! Вот разрази меня гром!!
Она обняла маму за шею и сделала Тахтаеву страшные глаза. Тот мгновенно как-то съежился и жалким, виноватым голосом произнес:
— Ну да… пошутил я… значит… неудачно как-то… Вы уж меня простите, Антонина Борисовна! Хотел разрядить обстановку, а получилось… неумно…
— Господи! Максим! Что вы со мной делаете! — заголосила Антонина Борисовна, и по ее синюшному лицу заструились обильные слезы. Лора вздохнула с некоторым облегчением. Слезы — это все же получше столбняка. От них человеку всегда делается как-то полегче.
Антонина Борисовна всхлипнула пару раз, вытерла лицо полой плаща и с большой надеждой обратилась к Тахтаеву:
— Максимушка! Я тебя прошу, хоть ты Лорочку убеди не бросать балет! Меня она не хочет слушать, а тебя послушает! Ты же вон какой красивый! Молодой! Умный! Ты же хочешь, чтобы твоя жена выступала на сцене Большого театра? Ведь хочешь?
Макс с Лорой одновременно вздрогнули и уставились друг на друга. Еще месяц назад эти слова не произвели бы на них никакого действия. Лора пропустила бы их мимо ушей, потому что всегда была убеждена: когда-нибудь, в каком-то необозримом и очень туманном будущем, она непременно станет женой Тахтаева. А Макс наверняка отделался бы какой-нибудь залихватской шуткой. Сейчас же они стояли друг против друга и понимали, что шутить на этот счет больше нельзя, что они ничего не знают о своей дальнейшей судьбе, которую никто и никогда за них решать уже не сможет.
— Тоня, оставь ты Максима в покое! — вступил в разговор Эдуард Николаевич. — Ерунду какую-то напридумывали с его мамашей! Лорке еще и шестнадцати нет, а Макс вполне взрослый человек! Не сегодня-завтра женится на какой-нибудь ровеснице и будет прав!
Антонина Борисовна опять некрасиво сморщилась, и слезы снова залили ее лицо. Лора понимала, что прямо сейчас рушится тот шикарный замок, который в своих мечтах мама выстроила для нее, своей единственной и горячо любимой дочери. Но он когда-нибудь все равно рухнул бы, ибо стоял на песке. Пусть это случится сегодня. А уже завтра они все начнут жить сначала. По-другому. Лора набрала в грудь побольше воздуха и сказала:
— А еще, мама, я не покупала годового абонемента в бассейн, потому что…
Она не успела закончить, так как ее перебил Тахтаев: