Он кивнул:
– Надо грить… Риказ… – Он прикоснулся к своим губам, потом обвел рукой комнату. – Сполняют.
– Вот как? – Она насмешливо приподняла брови, но глаза смотрели пристально и серьезно. Подвинувшись, она поставила между ними столик. – Ну, садись, я принесла тебе игрушки.
– Торое децво, – мрачно пробормотал он, снова поднимаясь на постели. Грудь все еще немного ныла. Ну что ж, по крайней мере он вроде бы избавлен от наиболее отталкивающих аспектов своего детства. И что дальше? Второе отрочество? Боже упаси. Может, через этот этап удастся перескочить. «Почему меня так пугает отрочество, которого я не могу вспомнить?»
Он рассмеялся, когда она вытряхнула из мешка на столик детали различного оружия.
– Тест, да? – Он начал собирать оружие. Парализатор, нейробластер, плазмотрон, игольник… Засунуть, повернуть, щелчок, ударом вогнать на место… Раз-два-три-четыре – и он выложил их рядом. – Кумуляторы пустые. Не даете мне ружия, а? Эти – лишние. – Он сгреб с полдюжины запасных элементов и ненужных деталей в отдельную кучку. – Ну вот. Теперь все.
И он довольно ухмыльнулся.
– Ты ни разу не направил их ни на меня, ни на себя, пока собирал, – с любопытством отметила она.
– А? Не заметил. – Но он сразу понял, что так оно и было. Потом неуверенно прикоснулся к плазмотрону.
– Когда ты это делал, у тебя ничего не включилось? – спросила она.
Он покачал головой, снова почувствовав бессильное беспокойство, но тут же оживился:
– А седня утром спомнил. Фанной. – Стоило только попробовать говорить быстрее, как слова отказывались повиноваться и путались.
– В ванной, – перевела она, подбадривая его. – Расскажи-ка. Попробуй говорить медленно.
– Медленно. Это. Смерть, – четко произнес он.
Она только моргнула:
– Ладно. Все равно расскажи.
– А. Да. Будто я маленький. Еду рхом. Старик тоже. Ферх на гору. Хлодно. Лошади… пхтят, как я. – Даже самого глубокого дыхания ему не хватало. – Деревья. Гора – две, три, росли деревьями – и единились новыми пластиковыми трубами. Ведут к домику внизу. Деда доволен… тому что трубы эф-фек-тивны. – Он постарался выговорить последнее слово полностью – и у него получилось. – И люди тоже довольны.
– И что они делают в этой сценке? – озадаченно спросила она. – Те люди.
Он снова представил себе картинку: воспоминание о воспоминании.
– Жгут дерево. Делают сахар.
– Получается бессмыслица. Сахар получают в биокотлах, а не сжигая деревья, – сказала Вербена.
– Деревья, – уверенно возразил он. – Коричневые сахарные деревья.
Выплыло еще одно туманное воспоминание: старик отламывает кусочек чего-то похожего на бежевый песчаник и кладет ему в рот попробовать. Он ощущает прохладное прикосновение узловатых старческих пальцев, сладость с привкусом кожи и лошадей. «Это было на самом деле. Деда». Но он по-прежнему не мог вспомнить никаких имен.
– Горы мои, – добавил он. Почему-то от этой мысли стало грустно, хоть и не понятно почему.
– Что?
– Собственность. – Он мрачно нахмурился.
– Еще что-нибудь?
– Нет. Все.
– А ты уверен, что все это тебе не приснилось?
– Нет. Фанной, – твердо повторил он.
– Очень странно. Это-то вполне понятно. – Она кивнула на собранное оружие и снова сложила его в мешок. – А то, – мотнув головой, она обозначила его рассказ, – не укладывается. Деревья из сахара, сдается мне, похожи на сказку.
«Не укладывается куда?» В порыве отчаяния он схватил ее за руку и умоляюще выговорил:
– Не кладвается куда? Что ты знаешь?
– Ничего.
– Ненчего!
– Мне больно, – спокойно сказала она.
Он сразу выпустил ее руку, но настойчиво повторил:
– Ненчего. Что-то. Что?
Вздохнув, она закончила укладывать оружие и пристально посмотрела на него.
– Мы и правда не знаем кто ты. А еще точнее – не знаем, который из двух.
– Есть выбор? Скажи!
– Ты на… опасном этапе выздоровления. Амнезия после криооживления проходит обычно не сразу. Типичная кривая Гаусса. Сначала понемногу, потом все больше. А потом снова очень мало. Несколько последних пробелов могут остаться на годы. Поскольку у тебя не было серьезных повреждений черепа, мой прогноз – что ты в конце концов восстановишь личность полностью. Но…
Очень страшное «но». Он умоляюще посмотрел на нее.
– На данном этапе криооживленный настолько жаждет вернуть свою личность, что может подобрать неверную и начать собирать свидетельства вокруг нее. И тогда придется потратить несколько месяцев, чтобы снова все исправить. В твоем случае присутствуют некоторые дополнительные факторы и подобный поворот событий вполне возможен. Я должна быть очень-очень осторожной, чтобы не сказать тебе что-то, в чем я не уверена полностью. А это трудно, потому что я тоже гадаю – и так же настоятельно, как ты. Мне необходима уверенность, что все твои воспоминания действительно исходят от тебя, а не подсказаны мною.
Он разочарованно вздохнул и откинулся на подушки.
– Но существует возможность ускорить процесс, – добавила она.
Он снова стремительно сел:
– Какая? Гри!
– Существует препарат, который называется суперпентотал. Одна из его производных применяется как успокоительное при душевных расстройствах, но в основном его используют как средство для допросов. Называть его «сывороткой истины» неверно, но непосвященные настаивают на таком наименовании…
– Я… знаю спертотал.
Он нахмурился. С суперпентоталом связано что-то важное. Что именно?
– Он действует очень расслабляюще, а иногда у пациентов после криооживления включает механизмы воспоминаний.
– А!
– Но он вполне может поставить в неловкое положение. Под его воздействием люди охотно говорят все, даже самое потаенное, даже очень личное. Врачебная этика требует, чтобы я тебя предупредила. А еще у некоторых к этому препарату аллергия.
– А где… вас научили… чебной этике? – с любопытством спросил он.
Как ни странно, она поморщилась, а потом, пристально глядя на него, сказала:
– На Эскобаре.
– А мы сейчас?
– Пока мне не хотелось бы говорить.
– Как это может портить мою память? – возмутился он.
– Наверное, я уже скоро смогу сказать, – успокоила она. – Совсем скоро.
Он стиснул зубы и глухо застонал.
Вербена вытащила из кармана небольшую белую наклейку.
– Протяни руку. – Она приложила наклейку к сгибу его локтя, объяснив, что это проверка на аллергию.
– Судя по тому, что мне известно о твоей работе, у тебя высокий шанс иметь аллергию. Искусственно вызванную.
Отклеив нашлепку, она пристально посмотрела на его руку. Там появилось розовое пятнышко, и она нахмурилась, с подозрением спросив:
– Зудит?
– Нет, – соврал он, сжимая вторую руку в кулак, чтобы не начать чесаться. Препарат, который вернет память! Ему он просто необходим. «Побледнее, чтоб тебя!» – мысленно приказал он розовому пятнышку.
– Кажется, у тебя наблюдается повышенная чувствительность.
– Ну, пжалуссста!
Она с сомнением покачала головой.
– Ну, ладно… Что нам терять? Сейчас вернусь.
Очень скоро она принесла два инъектора и положила на столик у кровати.
– Это – суперпентотал, а это – нейтрализатор. Сразу же скажи, если вдруг почувствуешь себя как-то странно, может быть, появится зуд или трудно станет дышать или глотать, или язык начнет отниматься.
– Уже тнялся, – пробурчал он. – Ткуда смогу знать?
– Сможешь. А теперь просто ляг и расслабься. Скоро будешь вроде в полусне: тебе покажется, что ты паришь в воздухе. Считай обратно с десяти. Ну, начали.
– Десс… Вять… восьми… Семь. Шесть. Пять, тыре, три-два-дин. – Никакого полусна: он напряжен, нервничает и расстроен. – Это тот прат?
Его пальцы сами забарабанили по столику. Звук неестественно громкий. Все предметы в комнате видятся слишком резко, слишком четко. Лицо Вербены – незнакомое и жуткое – какая-то белая маска. И эта маска угрожающе придвигается.
– Твое имя? – прошипела она.
– Я… я… йа-йа… – Язык не слушался.
– Странно, – пробормотала маска. – Давление у тебя должно бы снижаться, а не повышаться.
И тут он вспомнил, что такое важное связано с суперпентоталом.
– Спертотал меня ждает… – Она покачала головой, показывая, что не понимает. – …Збуждает… – заставил он повторить свой непослушный язык. Ему хотелось говорить. Тысячи слов рвались наружу, подталкиваемые нервным возбуждением. – Та-та-та!!!
– Это необычно. – Она хмуро посмотрела на инъекторы, которые все еще держала в руке.
– А то. – Лицо Вербены стало хорошеньким, кукольным. Сердце у него колотилось. Стены колыхались, словно он находился под водой. Огромным усилием воли он попробовал заставить себя расслабиться. Ему необходимо расслабиться!
– Ты что-нибудь вспомнил?
Ее темные глаза как озера, влажные и прекрасные. Ему хотелось окунуться в ее глаза, хотелось сделать ее счастливой, танцевать с ней, нагой, под звездами… Его бормотание вдруг вылилось в поэзию… в некотором роде. На самом деле это был крайне непристойный стишок, в котором обыгрывался очевидный символизм п-в-туннелей и скачковых кораблей. К счастью, выговорился стишок очень невнятно.
К его облегчению, она улыбнулась. Но с этим было связано и что-то совсем не смешное…
– Гда я прошлый раз его чтал, хто-то теня трашно збил. Тоже был под спертоталом.
Все ее прекрасное стройное тело вдруг напряглось.
– Тебе уже вводили суперпентотал? А что еще ты помнишь об этом?
– Его звали Гален. Лился на мнея. Не знаю чему. – Он вспомнил, как над ним колыхалось багровеющее лицо, источавшее смертельную ненависть. Как на него сыпались удары. Он поискал воспоминания о страхе и обнаружил, что страх почему-то был связан с жалостью. – Не пнимаю.
– А о чем еще он тебя спрашивал?
– Нпомню. Сказал ему еще стих.
– Ты читал ему стихи под суперпентоталом?
– Нсколько часов. Чертовски злил.
– Ты не поддался допросу под суперпентоталом! Потрясающе. Ну, тогда давай поговорим о поэзии. Но ты помнишь Сера Галена. Ага!