Доктор Хризантема записала что-то и снова ушла, предоставив его на милость нежной Вербы. Сейчас он лежал, распаренный, на ее кровати, в одном лишь полотенце на бедрах, пока она проверяла состояние костно-мышечного аппарата – по всей задней стороне тела, туда и обратно. Когда массаж делала доктор Хриз, пальцы у нее были как щупы; руки Вербы ласкали. Анатомически не приспособленный для мурлыкания, он ухитрялся то и дело издавать легкий, ободрительный и признательный стон. Она дошла по его ног и ступней и двинулась в обратном направлении.
Весьма удобно вдавленный в тот момент лицом в подушку, он начал постепенно осознавать, что о готовности докладывает еще одна система его тела – впервые раз после оживления. Ну конечно, кое-что восстало из мертвых.. Встало. Лицо его вспыхнуло от смеси смущения и восторга, и он как бы случайно подтянул руку, чтобы прикрыть свою физиономию. Она твой врач. Она захочет знать. Будто бы она не свела еще близкого знакомства с каждой частью его тела – внутри и снаружи! Она сейчас была чертовски к нему близка – в буквальном смысле. Но все равно он продолжал прикрываться рукой.
– Переворачивайся, – распорядилась Верба, – я пройдусь по другой стороне.
– Э-э… лучш' не надо, – пробормотал он в подушку.
– А почему нет?
– Гм… помн'шь, ты просила меня сказать, не оживет ли что-то… в памяти?
– Да…
– Ну… кое-что ожило.
Последовала секунда молчания, а затем: – О! Тогда точно переворачивайся. Я должна тебя обследовать.
Он вздохнул. – Что не cдел'шь для науки…
Он перевернулся, и она стянула с него полотенце. – Такое уже случалось прежде? – спросила она.
– Нет. Перв'раз в жизни. Этой жизни.
Длинные прохладные пальцы быстро, по-медицински его ощупали. – А что, неплохо, – с воодушевлением сообщила она.
– Тебе спасибо! – радостно воздал он ей хвалу.
Она рассмеялась. Он не нуждался в подсказке памяти, чтобы понять: если женщина смеется твоим шуткам на такую тему, это добрый знак. Он попробовал нежно притянуть ее лицо к себе. «Ура науке! Посмотрим, что случится.» Он поцеловал ее. Она поцеловала его в ответ. Он растаял.
После этого и наука, и речь были на какое-то время отложены в сторону. Не говоря уж о зеленом халате и всем, что было надето под ним. Ее тело было именно таким прекрасным, каким он его себе воображал, – чистая эстетика линий и округлостей, мягкость цветка, сокровенные местечки. Его собственное тело представляло собой разительный контраст: скелетик, исчерченный отвратительными алыми шрамами.
На него нахлынуло острое осознание того, что недавно он был мертв, и он обнаружил, что целует ее – отчаянно, страстно, словно она была самой жизнью и вот так он мог овладеть этой жизнью, насытиться ею. Он не знал, враг она или друг, хорошо он поступает или нет. Но это было влажным, горячим, полным движения, а не ледяным и неподвижным; безусловно, самая большая противоположность криостазису из всех, что только можно вообразить. «Лови день». Потому что поджидает ночь, холодная и неумолимая. Этот урок словно вспышкой вырвался у него изнутри. Она широко распахнула глаза. Лишь проблемы с дыханием заставили его сбавить темп до более благоразумного и пристойного.
Собственное уродство должно было беспокоить его, но этого не было, и он спрашивал себя: почему? «Любовью занимаются с закрытыми глазами». Кто сказал ему это? Та же женщина, что произнесла: «Это не суть, это движение»? Открывать для себя тело Вербы было все равно что иметь дело с кучей разобранного оружия. Он знал, что делать, какие части подходят, а какие здесь для маскировки, но не мог вообще вспомнить, откуда он этому научился. Инструкции осталось с ним, но инструктора стерли. Такое сочетание знакомого со странным беспокоило его куда глубже, чем все, что он до этого момента успел пережить.
Она задрожала, вздохнула и расслабилась, а он продолжил на ее теле дорожку поцелуев до самого уха, прошептав: – Н'думаю, что я могу отжиматься – пока что.
– О! – Она распахнула подернутые поволокой глаза, ее взгляд сфокусировался. – Боже. Да. – Несколько минут экспериментов, и одобренная с медицинской точки зрения позиция была найдена: он с превеликим удобством лежит на спине плашмя, и никакого давления или напряжения не приходится на грудь, руки или живот. На этот раз наступила его очередь. Это казалось правильным: «дамы вперед», и в него не станут швырять подушками за то, что он заснул сразу после. Ужасающе знакомый рисунок – но все детали не те. Верба тоже уже занималась этим раньше, понял он, хотя, наверное, не слишком часто. Но вряд ли с ее стороны требовался огромный опыт. Его тело действовало превосходно…
– Доктор Д., – вздохнул он, – т'гений. Аск.. Ашк… Эск… этот грек мг'брать у тебя уроки воскр'шения.
Она рассмеялась и растянулась на кровати рядом с ним, тело к телу. «Мой рост не имеет значения, когда мы лежим.» Это он тоже уже знал. Их поцелуй – уже не такой торопливый, изучающий, – отдавал привкусом мятной конфетки после еды.
– У тебя это очень хорошо выходит, – хрипловато выговорила она, покусывая ему ухо.
– Ага… – Его усмешка исчезла, и он уставился в потолок, нахмурив брови в сочетании легкой меланхолии после соития и возобновившейся, хоть и чисто умственной, досады. – … интересно, а я женат? – Она отдернула голову, и он чуть не прикусил язык, видя ее страдающий взгляд. – Н'думаю, – добавил он быстро.
– Нет… нет. – Она снова приняла прежнюю позу. – Ты не женат.
– Кем бы я ни был?
– Правильно.
– Ха. – Он помедлил, наматывая на палец ее длинные пряди, бездумно раскладывая их веером по скоплению красных шрамов у себя на груди. – Так как ты дум'шь, с кем ты сейчас зан'малась любовью?
Длинным указательным пальцем она мягко коснулась его лба. – С тобой. Просто с тобой.
Это было самым приятным, но… – А эт' была любовь или лечение?
Она улыбнулась, поддразнивая его и очерчивая пальцами его лицо. – Я думаю, всего понемногу. А еще любопытство. И удобный случай. За последние три месяца я ушла в тебя с головой.
Это прозвучало как честный ответ. – Каж'тся, ты сама создала эт' случай.
По ее губам скользнула глупая улыбка. – Ну… может быть.
Три месяца. Интересно. Значит, он был мертв чуть больше двух. В таком случае, Дюроны здорово на него потратились. Начнем с того, что три месяца работы этой женщины стоят недешево.
– Зач'м т это дел'шь? – спросил он, мрачно глядя в потолок, пока она осторожно прикорнула у него на плече. – Я хочу сказ'ть, все. Чего ты ждешь от меня? – Полу-калека, заика, пустой и глупый, без единого доллара за своей безымянной душой. – Ты так жадно ж-ждешь моего в'доровления, словно я – твоя н'дежда на рай. – Теперь он понимал, что даже жестоко деловая физиотерапевт Хризантема давит на него ради его же блага. Ему почти нравился ее безжалостный напор. Он откликался на него. – Кто 'ще хочет меня з'получить, раз вы меня прячете? Враги? – Или друзья?
– Определенно враги, – вздохнула Верба.
– М-м. – Он в изнеможении откинулся на спину; она задремала, но он – нет. Он трогал ее разметавшиеся волосы и задавал себе вопросы. Что она увидела в нем? «А я себе ее представляла хрустальным гробом заколдованного рыцаря… Я извлекла из тебя столько осколков гранаты, что практически уверена: ты не просто случайный свидетель.» Итак, нужно выполнить какую-то работу. Вряд ли группе Дюрона понадобился какой-то рядовой наемник. Это Единение Джексона, здесь рядовых громил можно нанять хоть вагон и маленькую тележку.
Но он никогда и не считал себя рядовым человеком. Ни единой минуты.
«О, миледи. Кем я должен быть для вас?»
Глава 23
Повторное открытие секса отчасти приковало его к месту на ближайшие три дня, однако днем, когда Верба оставила его спящим – а он проснулся, – инстинкт побега снова поднял голову. Он лежал с открытыми глазами, водил пальцем по рисунку шрамов на груди и размышлял.
Явно, что «наружу» – это неверное направление. А «внутрь» он пока не пробовал. Похоже, все здесь идут со своими проблемами к Лилии. Отлично. Он тоже к ней пойдет.
Вверх или вниз? Как джексонианский правитель, она традиционно должна располагаться либо в пентхаузе, либо в бункере. Барон Риоваль живет в бункере – или, по крайней мере, смутное изображение физиономии барона ассоциировалось у него именно с этим словом, а также с мрачными подвалами. Барон Фелл занимал пентхауз в высшем смысле этого слова, глядя на все сверху с орбитальной станции. Похоже, у него в голове масса картинок Единения Джексона. Это его дом? Такая мысль его смутила. Вверх. Вверх и внутрь.
Он надел свой серый тренировочный костюм, позаимствовал у Вербы пару носков и выскользнул в коридор. Там он обнаружил лифтовую шахту и поднялся до самого верха, этажом выше апартаментов Вербы. Это был еще один жилой этаж с квартирами. В самом центре была очередная лифтовая шахта, запертая на ладонный замок. Ею могли пользоваться лишь Дюроны. Вокруг шахты спиралью вилась лестница. Он очень медленно поднялся по ступенькам, а почти у самого верха постоял, пока не восстановилось дыхание. Потом он постучал в дверь.
Дверь скользнула в сторону, и на него серьезно взглянул худенький мальчик лет десяти с евразийской внешностью. – Что вам надо? – хмуро спросил он.
– Я хочу видеть твою… бабушку.
– Впусти его, Дрозд, – окликнул мягкий голос.
Мальчик склонил голову и жестом пригласил его внутрь. Его ноги, обутые в носки, ступали по пышному ковру совершенно бесшумно. За поляризованным окном был хмурый серый день, с мрачностью которого боролись лужицы теплого, желтого света ламп. Видно было, что окно прикрыто силовым полем – по едва заметному мерцанию водяных капелек или частичек пыли, которые поле отклоняло либо уничтожало.
Усохшая женщина сидела в широком кресле, ее темные глаза на лице цвета старой слоновой кости следили за его приближением. На ней была черная шелковая куртка с высоким воротом и свободные брюки. Белоснежные и очень длинные волосы падали за спинку кресла; худенькая девочка, в буквальном смысле слова близняшка мальчика, расчесывала их долгими движениями щетки. В комнате было очень тепло. Видя, как старуха смотрит на него, он спросил сам себя: и как он мог принять за Лилию ту озабоченную пожилую женщину? Глаза, которым сто лет, глядят на тебя по-другому.