Но этот явился. Должно быть, чтобы восславить Вуду. Других вариантов попросту не существует.
– Я восхищён, – говорит Рабби, хотя тон его больше свидетельствует об усталости. – Восхищён тем, как вы лихо тратите силу, которую потом не сможете вернуть. Наверное, вы очень щедры.
Легба не верит своим ушам: она слышит насмешку от этого недомерка, который ни на что путное не способен! Сейчас, когда её величие неоспоримо, Рабби смеет появляться здесь и портить праздник своими «восхищениями»?
Да он просто не понимает, что здесь происходит!
Поначалу Легба собирается вышвырнуть вон этого наглеца, но вовремя вспоминает историю, которую ей рассказывали о Шимоне. Историю больше похожую на легенду, особенно принимая во внимание его внешний вид. Но что-то в ней было такое, что отличает перевранные истории от полностью вымышленных. Возможно, всё было не совсем так, и Рабби не измордовал четверых с помощью одного удара, но он может постоять за себя, несмотря на кажущуюся безобидность. Это уж точно не должно вызывать сомнений.
– Что тебе надо? – спрашивает Легба. Голос её низок и глух, как удар в большой барабан.
– Я всего лишь хотел предупредить, – говорит Рабби. – Всего лишь хотел указать на то, какую ошибку вы допускаете. Я бы пришёл раньше, но тогда бы вы мне не поверили. Зато сейчас можете сами взглянуть, что происходит.
– Происходит карнавал, – надменно замечает хозяйка праздника. – И если ты настолько недалёк, чтобы этого не заметить, то ты ещё более жалок, чем я о тебе думала.
– Я вижу карнавал, – кивает щуплый человечек. – Но чей это карнавал?
Поначалу Легбе хочется надменно фыркнуть и расхохотаться. Если Рабби считает, что это шутка, если ему нравится изображать из себя паяца, то она, лоа свидетели, готова это позволить. В конце концов, как раз идиота-шута на празднике и не хватает.
Но Легбу настораживает спокойная уверенность, с которой задан вопрос. Как бы не был силён Рабби Шимон, но здесь и сейчас не то место и не то время, когда его силы могут сравняться с силами Легбы.
А значит, он что-то знает. Или подозревает. Или, что очень маловероятно, но всё же возможно, он говорит правду, которую Легба не замечает.
Хозяйка праздника резко отворачивается от незваного и нежданного гостя и осматривается. На первый взгляд всё действительно идёт, как должно. Действо перед глазами похоже на то, чем оно должно быть – ритуал поклонения священным лоа. И даже на второй взгляд карнавал не отличается от сотен тех, которые Легба видела, начиная с того момента, как её семья отдала дочь на воспитание культистам.
Но Легба, урождённая Лиза фон Гетце, всматривается в третий раз, и тогда понимает, о чём говорит Шимон.
Да, вокруг карнавал. Вокруг празднество и беснования толпы. Вокруг экстаз, блаженство, разврат, порок, насилие, безнаказанность, жестокость, распахнутые настежь души, шум и суета… но вокруг ещё и песок.
Он заполнил собой всё.
Песок устроился на телах танцоров, попал в стаканы с ромом, он подпрыгивает под ритм барабанов и блаженствует вместе с совокупляющимися. Песок повсюду, и его присутствие затмевает то, что должно было стать определяющим в этот момент – присутствие лоа.
Духи здесь, но духи в панике. Они мечутся, не получая силы, которой искали. Легба чувствует их растерянность и не понимает, как она могла до этого считать, что им хорошо. Как не сумела определить, что всё вокруг лишь фарс и комедия? Песок обратил чужой ритуал себе на пользу, и в мыслях присутствующих нет и тени уважения к лоа. Скорее, насмешка над Вуду, которые устроили дармовую вечеринку. Презрение бедняка, который пришёл на благотворительную кормёжку, но который не станет от этого меньше ненавидеть богача, устроившего это.
– Как же так? – бормочет Легба в недоумении. – Как же так?
Она поворачивается к Рабби и видит в его глазах странное выражение – смесь торжества и сочувствия. Ей не хочется верить, но она признаёт, что маленький человечек прав. И потому, на правах растерявшейся и ищущей, она спрашивает:
– Почему так?
– Не знаю, – отвечает Рабби. – Но это происходит со всеми. Песок заставляет нас отдавать последние силы, чтобы продемонстрировать могущества, а затем забирает всё это и оборачивает на пользу себе. Песок ничего не создаёт, он только умело пользуется тем, что есть у других.
– Но зачем мы продолжаем это делать? – спрашивает Легба. – Я же видела, ты продолжаешь свои службы, Шимон.
– Затем же, зачем мы и приехали сюда, – грустно улыбается он. – Ты ведь понимаешь.
Легба кивает. Ей хочется посмотреть, что там с праздником, но она не в силах заставить себя сделать это. Не хочется видеть, как плоды твоих трудов нагло и бесцеремонно забирает кто-то другой.
Она чувствует, как маленький человечек берёт её за руку, смотрит ему в глаза и дожидается той самой мудрости успокоения, которую Рабби, как ей кажется, просто обязан принести сюда.
– Это пройдёт, – говорит Рабби.
На секунду в сердце Легбы вспыхивает надежда, но она тут же гасится ещё одним сказанным словом. Словом, которое способно разрушить все иллюзии:
– Наверное…
Дальнейшая жизнь Легбы фон Гетце превращается в кошмар, которым живут все адепты, приехавшие в Медину. В кошмар, предполагающий поиск ответов на терзающие душу вопросы.
Жизнь, наполненная вопросами, порождает тревогу. Всё вокруг кажется ненастоящим. Полное непонимание того «зачем она?»
Зачем она здесь, когда могла бы и дальше жить на островах, продвигаясь по пути духовного наставника и готовясь к тому, чтобы стать первой белой женщиной, возглавившей Вуду.
Зачем она вообще уцепилась за этот путь, хотя всё её естество противилось тому, чтобы впустить в себя великого Лоа, подарившего ей нынешнее имя? Родители выбрали за неё, но унганы задали вопрос, перед тем как провести обряд, и она – тогда ещё Лиза фон Гётце – согласилась.
Зачем она до сих пор существует, зачем родилась, зачем живёт, зачем пришла в этот мир, который, по правде говоря, не подарил ей ничего такого, что действительно оказалось бы правильным. Хорошего было много, но вот именно правильного – ничего.
Беседуя с Рабби, с Доком, с Бароном, с Даосом, с Кирком Отступником, с Лоренцо Великолепным, со всеми посланниками религий, она натыкается сначала на недоумение, а затем на неприятие. Никто не желает слышать этого вопроса, потому что все вокруг считают, что задавать его можно только самому себе. А в какой-то момент Легба начинает понимать, что даже обычные жители Медины, все те, кого она считала скотом, нуждающемся в пастыре – они тоже каждый день спрашивают себя об одном и том же.
Зачем мы?
В конце концов к Легбе приходит ответ. Он дик, непонятен и абсолютно ей не нравится. Последнее – верный признак того, что ответ верный.
Если вкратце, то он состоит из одного слова: «Доказать». Что именно следует доказывать, каждый решает сам, но жизнь без подобных попыток кажется Легбе игрушечной.
Доказать себе и остальным адептам, что именно твоя религия самая верная. Доказать, что в прошлой жизни у тебя ничего не получилось лишь благодаря неприятным обстоятельствам. Доказать, что ты справишься везде и со всем, едва получишь шанс начать всё с начала.
Медина даёт шанс, но пользуются им лишь единицы.
Легба знает это. Чувствует в молчаливой насмешке песка, который взирает на происходящее действо с одобрением и подначкой. Ему нравится, что весь мир вертится вокруг него, потому что песок не видит других альтернатив. Эта всепоглощающая воля перебивает всё на своём пути.
Но, самое главное, песок заполняет пустоту в душе. Приносит умиротворение и покой, и, как Легбе не стыдно в этом признаваться, она уже не представляет свою жизнь где-то вдали от Медины.
Возможно, именно благодаря этому юная хозяйка бара «Запах мамбо» так хочет познать тайну песка.
Всё, что ты любишь и без чего не можешь представить свою жизнь, ты так или иначе пытаешься себе подчинить.
Наверное…
Глава IX
В баре почти никого не было. Я попытался вспомнить, какой сегодня день недели, но не смог. Возможно – среда, а может – понедельник. И то, и другое ничуть не хуже четверга или вторника. Точно не пятница или суббота, иначе вечером народу было бы больше. Впрочем, может быть и воскресенье – вчера-то публики хватало даже днём.
Все эти размышления, бессмысленные на первый взгляд (ну в самом деле, кого волнует, какой сегодня день?!) помогли мне не отвлекаться на мелькающие тут и там бутылки. Я прошёл по залу, кивнул двум-трём знакомых, которые поспешили отвести взгляды, и занял пустующий столик в самом дальнем углу.
По счастью, голод пересиливал желание выпить. Когда подошла официантка (с таким вырезом, который делал топик просто тряпкой повязанной поверх груди) я заказал овощную похлёбку, куриные крылья без маринада и стакан горячего чая.
Я ненавидел чай и не любил еду без специй, но, помня уроки сегодняшнего утра, постарался выбрать то, что мой желудок должен был усвоить без проблем. Может, это признак подступающей старости? Когда ешь не то, что хочешь, а то, что хоть как-то задержится внутри.
Заказ принесли быстро, и всё остальное перестало меня волновать. Я сосредоточился только на еде, и даже обжёг язык и нёбо, настолько сильным был аппетит.
– Сначала ты пьёшь колу вместо спиртного, а затем ты приходишь в мой бар, чтобы поесть, – Легба возникла за моим столиком столь незаметно, что я вздрогнул и заподозрил в происходящем какой-нибудь колдовской трюк. – Ты всё больше и больше удивляешь меня, Грабовски. Того и гляди, ты станешь примерным семьянином, обзаведёшься выводком детей и будешь приходить сюда исключительно по пятницам, чтобы в компании с другими подкаблучниками насладиться иллюзией свободы.
Я промычал что-то невразумительное в ответ. По счастью, передо мной стояло ещё достаточно еды, чтобы держать рот занятым. Я всё равно не знал, что сказать.
– А между тем, Грабовски, тебе следовало заглянуть вчера вечерком. Рассказала бы одну занятную историю о бароне. Этот уродец пришёл сюда сразу после тебя, будто выжидал, когда ты свалишь. Понимаешь, что это значит?