– Я выбрал свой путь. Я стою в стороне и смотрю на то, что происходит. Я могу помочь Шустеру и Легбе, но не вам. Это плата за то могущество, которое я обрёл.
– Чем больше я на всё это смотрю, тем больше понимаю, что всё могущество – ужасно дурацкая штука. Постоянно приходится платить тем, чью ценность ты понимаешь позже.
Элох-Рабби кивнул, хотя сомневаюсь, что он услышал в этой фразе что-то новое. Я же развернулся и побрёл к вездеходу. Мерк смотрел то на меня, то на странную компанию, рассевшуюся у костра. Смотрел во все глаза, с восхищением, но не задавал вопросов.
Я догадывался, что они последуют позже, но у меня тоже была парочка, которые я хотел прояснить до того момента, как мы окажемся в Медине.
Интерлюдия: Рабби
Люди видят символы там, где их нет. А когда символы оказываются на виду, люди проходят мимо.
При этом многие ошибочно думают, что символы не будут работать, если не обратить на них пристального внимания.
Пятнадцать лет назад небольшой пятачок возле ратуши Медины становится центром пересечения нескольких судеб. В результате происходят события, о причинах которых мало кто догадывается, зато последствия обсуждают всем городом. Типичная ситуация, в общем-то, если не брать в расчёт сущность тех самых причин. Да и последствий тоже.
Первыми к месту действия пребывают пьяные зеваки. Верховодит компанией Ян Портер – крепко сбитый парень с расплющенным носом. Гуляки уже основательно набрались, их карманы опустели, но один из них, разгорячённый выпивкой парень по имени Ланс Вингер, вспомнил, что у его двоюродной тёти есть шкатулка, в которой та хранит сбережения на собственные похороны.
«Гробовые», – так называет эти деньги Ланс.
Имена остальных из этой компании не имеют значения. Ланс Вингер заикнулся о деньгах, Ян Портер предложил одолжить немного, прочие нестройным хором поддержали, а на половине пути компания вдруг остановилась, привлечённая странным зрелищем.
Не обращая внимания на пьяных зевак на пятачке возле ратуши стоят четверо обнажённых мужчин, словно обозначая вершины невидимого квадрата. На лбу каждого из них вытатуирован знак, и только лишь в этом можно увидеть различие между обнажёнными истуканами.
Смысл символов Ян Портер и сотоварищи даже не пытаются понять. Упражняясь в остроумии, они придумывают прозвища для застывших на пятачке. Большая часть шуток бьёт ниже пояса, но, в оправдание Портера и его компании, эта часть обнажённых мужчин действительно привлекает внимание. В первую очередь, своим отсутствием. Принадлежность к сильному полу выражается у истуканов лишь в грубых чертах лица, развитой мускулатуре и позе, свидетельствующей о том, что центр тяжести смещён к крестцу, а не к пояснице.
Впрочем, о последнем различии подвыпившие зеваки не догадываются. Как и не думают о том, что отсутствие полового члена – не единственная уникальная особенность четверых любителей нудизма, выбравших не то время и не тот пляж.
Если заглянуть в ноздри бесполых фигур, то увидишь лишь небольшую выемку и полное отсутствие дыхательных путей. Если раздвинуть ягодицы, то не обнаружишь ануса. Ушные раковины – тоже лишь имитация. Более того, если разрезать собравшихся от макушки и до пяток, то выяснится, что их тела лишены крови и состоят из мягкой субстанции, напоминающей обыкновенную глину.
Собственно, это и есть глина из Иерусалимских карьеров.
Куда больше мог бы рассказать Рабби Шимон, застывший в точке пересечения диагоналей квадрата, образованного обнажёнными истуканами. Однако он пришёл не отвечать, а спрашивать. И ради этого садится на корточки и простой деревянной палкой чертит знаки и символы, покрывая песок вокруг себя письменами, чей смысл понятен лишь самому Рабби.
– Поссать решил, – замечает Ян Портер, и, воодушевлённый зазвучавшим гоготом, тут же выдаёт следующую «остроту». – Те не мужики, а этот вообще – баба!
Зеваки продолжают смеяться, но никто не обращает на них внимания.
Буря, внезапно усилившись, принимается забрасывать рисунки Рабби. Ветер движется по кругу, сопровождая движение палки. Ветер не желает, чтобы Шимон закончил свой рисунок. В какой-то момент Рабби оказывается в оке урагана и даже может, если захочет, снять маску и вдохнуть – в воздухе ни единой песчинки.
Но Рабби Шимон не отвлекается на подобные сентиментальные пустяки.
Никому не видно, но под маской он ухмыляется, радуясь своей предусмотрительности. Рабби достаёт из кармана бесформенного плаща светящийся пузырёк, аккуратно открывает его, пряча от ветра, и окунает самый кончик палочки. После этого Шимон возвращается к вязи символов, но теперь они вдавлены не в песок, а в саму реальность. Словно вырезая на ткани бытия прорехи, Рабби продолжает рисовать, постепенно ускоряясь.
Рычащий от негодования ураган бушует вокруг, но всё без толку. Едва символы обретают необходимый смысл, Рабби втыкает палочку себе под ноги, и всё затихает.
Словно гигантская волна разносится от центральной площади до окраин Медины. Она невидима и нематериальна, но, проносясь сквозь здания, волна задевает людей, и те чувствуют дуновение вечности.
Музыкальный автомат в заведении мадам Клио затихает, бессмысленно мигая огоньками. Тапёр в ресторане «Кушать подано» может лишь злобно взирать на инструмент, не в силах исторгнуть из него и звука. Более того, он и сам онемел, как и все остальные посетители. Как и все жители Медины. Как и Ян Портер, Ланс Вингер и остальная компания.
Впрочем, не совсем все. Заключив себя в магический круг, Рабби Шимон получил право спрашивать, а големы давать ответы в пределах своего понимания, которое разнится, как и надписи на лбах.
– Пшат! – произносит Шимон властно, и тотчас же четверть мнимого квадрата оказывается подсвеченной тёмно-жёлтым, почти коричневым цветом. Один из големов, чьё имя только что прозвучало, падает на колени. Его рот открывается – беззубая впадина, поблёскивающая влажной глиной.
– Спрашивай, – доносится непонятно откуда звучащий голос.
– Где ты? – задаёт первый вопрос Рабби.
Шимон выглядит спокойным, но руки его покрылись потом и мёрзнут под тонкими кожаными перчатками; ноги подкашиваются, а душа трепещет от осознания значимости того, что сейчас происходит.
Глаза Пшата закатываются, затем он закрывает веки, и через секунду лицо меняется, убирая трещины и превращая голема в подобие не имеющего глаз троглодита.
– Я в стране песка, Рабби, но тебе это известно. Я в стране непростого песка, но ты знаешь и это. Я в стране, которой не должно быть, но которая, тем не менее, существует – и здесь я не открою для тебя нового. Твой вопрос не имеет смысла на этом уровне понимания. Мне жаль.
Сказавши это, голем падает лицом вниз. Рабби Шимон догадывался, что не услышит нужного ответа, но должен был попробовать. К тому же, ритуалам присуща степенность и правильная последовательность. Не обратившись к низшим сущностям, не стоит тревожить высшие.
– Ремез! – падает слово. Оно на тон ниже, на тон властнее и на ступень ближе к пониманию сокровенного.
Голем, стоящий по диагонали от упавшего Пшата, опускается на колени в подсвеченный светло-серым квадрат.
– Спрашивай, – произносит он.
Рабби чуть улыбается. Происходящее его веселит тем ощущением силы и вседозволенности, которое обычно веселит людей, подобных Яну Портеру. Рабби Шимон на несколько секунд допускает, что сейчас подобен Богу, удовлетворяет этим допущением гордыню и поворачивается к Ремезу.
– Где ты? – спрашивает Рабби вновь.
Опять закатившиеся глаза и сомкнувшиеся веки – ещё один голем, ставший троглодитом.
– Я в стране, которая создана силой многих, но подчиняется одному. Я в стране, которая чтит чужие заветы, но не забывает собственных. Я в стране, где у каждого есть тайна, но есть и одна, которая объединяет их всех. Не думаю, что открыл тебе что-то новое, Рабби, но ты можешь отправиться по этому пути.
Шимон удовлетворённо кивает, наблюдая, как второй голем опускается на песок.
– Драш!
Действие ускоряется. Тёмно-коричневый квадрат вспыхивает за одно мгновение. Колени очередного голема преклонены, а сам он ожидает вопроса повелителя.
Рабби тоже торопится, потому не тратит время на размышления или попытки проанализировать свои ощущения – всё это случится чуть позже.
– Где ты? – спрашивает он.
– Я в стране, которая создана великой волей ради обыденной цели. Я в стране, которая лежит вне времени и пространства, потому что сама является и тем и другим. Я в стране, которую невозможно покорить, но которая не собирается покорять других, пока они просто живут, не пытаясь познать её тайны.
Голем падает, но перед этим успевает произнести ещё одно:
– Это было предупреждение, Рабби.
Шимон лишь нервно дёргает щекой и готовится произнести последнее слово. Все предупреждения сейчас не имеют никакого толка. Рабби говорит гораздо тише, чем до этого, но слово разносится куда дальше:
– Сод…
Болезненно-бледный свет заполняет последнюю четверть квадрата. Сод стоит на коленях и готов внимать, хотя вопрос не будет отличаться оригинальностью.
– Где ты? – спрашивает Рабби и сам опускается на колени – ноги уже не держат.
Следует долгая пауза, за время которой все собравшиеся на площади успевают достичь наивысшей точки любопытства. А после, едва губы голема раскрываются, как их запечатывает песок.
Он налетает со всех сторон разом. Окутывает, покрывает слоями, запечатывает, словно сосуд. Песчинки умудряются проникнуть между слоями глины и протискиваются всё глубже и глубже, расширяя пустоты для своих собратьев. Рабби растерян и не может поверить в происходящее, но ему приходится это сделать, когда голем взрывается, покрывая всё вокруг ошмётками липкой глины.
«Он заговнякал мою маску резиновым, мать его, дерьмом», – думает Ян Портер, когда ему в маску прилетает один из кусков.