– Тоже рад тебя видеть, Любо, – сказал Шустер, покачав головой. – Но ведь не тебя надо благодарить за моё спасение?
– Нет. Это Канга увёл бурю.
– Да, только он и мог это сделать…
Шустер помолчал, а затем произнёс с небывалым пиететом, как будто говорил о кумире:
– Он был совсем не таким, каким мы привыкли его видеть. Высокий, сильный, благородный воин. Не шаман, а именно воин. Охотник. Такой не испугается ничего…
Последние слово он едва ли не процедил. Я на секунду задумался о причинах, но почти тут же понял, что вряд ли разберусь в этом с первого раза. Я слишком мало знал о Шустере, несмотря на то время, которое провёл рядом с ним.
– Чем собираешься заняться? – поинтересовался я. – Вернёшься в управление?
– Да, там надо навести порядок. Малышу Бобби требуется помощь, – Шустер облизнулся. – Может быть, потом исчезну, как собираешься это сделать ты. Увы, но моя миссия в этом городе окончилась грандиозным провалом.
– Я не собираюсь никуда исчезать…
Вместо ответа он неопределённо махнул рукой. Сделал два тягучих шага и присел на кровать. Жёлтые глаза оказались совсем близко от меня.
– Ты изменился, Любо. Даже не знаю, кто мне больше по нраву. Тот страдающий слюнтяй, что ошивался возле с десяток лет, или же тот, кто не отворачивает взгляда.
– Я не собираюсь быть кому-то по нраву.
– Теперь – да, но ведь раньше хотел…
– Наверное, хотел, но и что с того? То было раньше. Лучше расскажи, что стало с Легбой?
– Не волнуйся, она жива. Хотя её сила возвращается куда медленнее, чем моя, но я оставил её в живых, несмотря на то, что эта сучка пыталась сделать. Не по доброте душевной, разумеется. Просто там был Рабби. Или Элох, как он себя называет. Старик слишком быстр со своим песком и совсем меня не боится, представляешь?
В последних словах Шустера мне почудилась обида. Но почти тут же он наклонился ко мне и оскалился.
– Я тоже тебя не боюсь, Шустер, – я умудрился не дёрнуться.
Крополь кивнул, затем встал, прошёл к окну и отворил его, позволяя песку прорваться внутрь.
– Да, ты не боишься. Как не боится Барон, не боится Легба, не боялся Канга… и Док. Он тоже не боялся, – произнёс Шустер тоскливо. – Я похитил голема у нашего доброго Рабби. Оживил эту тварь, чтобы напугать Дока, но всё пошло не так. Я перестал им управлять, представляешь? Я ведь всего-то хотел напугать его, но… ты спрашивал меня, Любо, не я ли убил Дока. Вот мой ответ – надеюсь, что нет. Я только хотел напугать… В убийстве нет ничего интересного, в отличие от страха…
Затем Шустер позволил воплю-вою вырваться из горла. Душераздирающий звук пролетел над домами, отражаясь эхом, а после затих. Когда Шустер обернулся, глаза его горели ещё ярче, а на губах играла довольная улыбка.
– А потом ты убил голема, чтобы он случайно на тебя не вывел.
– Смекнул, да. Не поздновато ли, Любо? Да, я это сделал. И я же заставил нашего дружка позвонить в полицию. Хотел свалить всю вину на Рабби, а заодно испугать его. Кто же знал, что старый интриган продумал всё гораздо лучше моего. Этот его самолёт… отличный ход!
Я не стал говорить, что Рабби отрицает свою вину в падении самолёта. Даже если Шустер это признает – ничего не изменится. К тому же, я не был уверен, что слова «просто попугать» были правдой.
– Ты умеешь менять внешность? – спросил я. – Среди твоих талантов есть такой?
Он помедлил немного, но кивнул. Кажется, я нащупал ту нить разговора, которая была неприятна Шустеру.
– Тогда почему ты не уберёшь глаза? Ты ведь мог сделать их нормальными, и тогда никто бы ничего не заподозрил. Уж я тем более не заметил бы.
– Это память, – Шустер вздохнул. – Иногда я начинаю заигрываться в крутого детектива. Тогда достаточно снять очки, посмотреть на себя в зеркало, и снова ясно, кто я.
– И кто же?
– Не знаю! – он взорвался криком и одним прыжком оказался рядом со мной. – Не знаю, Любо. Есть смутные догадки, есть предположения, есть миллионы вариантов, но я не знаю, кто я и что я. Но в той, первоначальной форме, которая у меня была при появлении на этом свете – можешь понимать, совсем не такая, как сейчас, – у меня были жёлтые глаза. Жёлтые, понимаешь?
– Понимаю…
– Брехня! Но я не обижаюсь на тебя. Ты ведь тоже не знаешь, кто ты есть, Любо. Даже сейчас ты не знаешь, потому что так и не выбрал, кем быть, а предпочёл, чтобы другие выбирали за тебя. Иногда я насмехаюсь над тобой, а иногда завидую. Неведение, что может быть прекраснее?
Я промолчал. В груди что-то всколыхнулось, завертелись вопросы и смутные догадки, но мне не хотелось озвучивать их Шустеру. Этот человек пока ещё оставался моим другом, поскольку жила память о том, кем он был для меня раньше. Но чем больше он говорил, чем больше я наблюдал за ним, тем лучше я понимал, что наши дороги расходятся. Они уже разошлись, а теперь мы всё дальше.
– Не надо трагедий, – Шустер поморщился. – Я прям чувствую, что сейчас ты начнёшь нести какие-нибудь прописные истины. Пожалуй, пойду прогуляюсь. Ненавижу быть рядом с тем, кто впадает в сентиментальщину.
– И это говорит мне тот, кто оставил глаза, чтобы помнить? – огрызнулся я. – А может быть, это вовсе не для того было, а просто ты устал прятаться? Хотелось, чтобы кто-нибудь всё обнаружил и начал задавать вопросы. Чтобы кто-то догадался о твоих способностях. Разве не так всё было?
– Великий психолог Любомир Грабовски, спокойной ночи.
Дверь захлопнулась. Я откинулся на подушку и с ненавистью посмотрел в потолок. Разговор оставил тягостное впечатление. Мне захотелось поскорее заснуть, чтобы избавиться от привкуса разочарования во рту.
Когда у меня это наконец-то получилось, мысли завертелись с бешеной скоростью, рисуя странные, но очень живо перекликающиеся с реальностью картины. А после, когда одна из картин на секунду остановилась, я увидел гигантскую узорную паутину и понял, где в ней место для меня…
Солнце вновь стояло над Мединой. Если не приглядываться, то ничего не напоминало о катастрофе, которая почти произошла вчера. Люди возвращались к привычному ритму жизни, очищая память от неприятных событий.
Пройдут месяцы, и чёрная буря, что едва не обрушилась на город, превратится в легенду. Обрастёт ненужными подробностями, приобретёт новых героев и потеряет тех, кто в действительности сделал всё, что было необходимо.
Подобно своим жителям Медина избавлялась от всего, что могло ей навредить, превращая любую беду в победу. В этом была часть её силы и в этом же намёк на то, что происходит в действительности.
Я шёл к особняку барона, чтобы превратить свой намёк в уверенность. В отличие от города я хотел знать, что именно произошло.
У дверей вновь не стояла стража, а внутри особняка я застал гигантскую перестройку. Барон в чёрных брюках, сандалиях и белой рубашке с отворотами, выставлявшей напоказ густые седые волосы на груди, расхаживал между прислужниками и командовал:
– Перенесите кресло сюда. Шкаф сдвинем к окну. Вот эта колонна мне не нравится, так что у вас есть время до вечера, чтобы её снести…
Было необычно видеть, как последователи Перуна-Апостола двигают мебель из одного конца в другой, что-то сверлят, что-то пилят, а что-то с остервенением крушат. Впрочем, думаю, они любую работу, которую поручал им барон, делали с остервенением.
– Не стойте на пороге, княже, – Рюманов приглашающе махнул рукой. – Подойдите ближе и скажите, что вы думаете насчёт этого трюмо.
Трюмо выглядело так, словно оно было старше меня раза в три. Массивное, деревянное, слегка потрескавшееся, с потемневшим лаком. Я не знал, что о нём думать, но барон ждал ответа с таким напряжением, будто от этого зависела вся его жизнь.
– Я думаю, что оно неплохо бы смотрелось в спальне.
– Отлично! – Барон вскинул руки, а затем разом погрустнел и опустил их. – Однако именно из спальни его недавно вынесли. Надоело, знаете ли. Ума не приложу, что с ним теперь делать.
– Отдайте кому-нибудь.
– Вы с ума сошли? Это же раритет! Впрочем, вы правы. Не стоит цепляться за всякую древность, как это принято у стариков. Передвиньте трюмо ко входу! Если ничего не придумаю, вам будет легче вытащить его на улицу.
Прислужники молча подхватили трюмо и двинулись к выходу. Я заметил, как по вискам одного из них катятся капли пота, однако глаза стражника по-прежнему смотрели на мир с небывалым ледяным презрением. От этого взгляда я поёжился.
– Ну-ну, – барон посмотрел на меня сочувственно. – Вы, часом, не заболели, княже? Могу предложить чай с малиной, мёдом или даже с девкой. Девка, правда, слегка не в себе, но, может, вы таких и предпочитаете?
Я посмотрел в ту сторону, куда он указывал, и вздрогнул. То, что я поначалу принял за стопку белья, выгруженного из шкафов, оказалось той самой девушкой, что я не раз видел рядом с бароном. Думаю, даже Бобби не узнал бы её сейчас. Тело девушки раздулось, словно от водянки или слоновьей болезни, и сейчас она походила на огромную жабу.
– Если где-то что-то убавляется, то в другом месте должно прибавиться, иначе нельзя, – барон усмехнулся. – Не волнуйтесь, это пройдёт, но не сразу. Всё-таки наказание должно быть поучительным и болезненным. В следующий раз будет куда разборчивей в людях. Я ведь, знаете ли, доверился ей, когда она призналась, что Бобби уже в наших руках. А потом, когда всё вскрылось, выяснил, каким же образом проучить их обоих.
– Бобби скорее обрадовался внезапному подарку, – мне хотелось подразнить барона.
– Вот как? Тем лучше, – он пожал плечами. – Давайте пройдём из этого бардака. Вы же пришли поговорить.
Мы двинулись по лестнице. Второй этаж также оказался заставлен мебелью, которая образовала тесный лабиринт.
Барон на пути подхватил два стула, а после, ругаясь негромко и незлобно, тащил их, выставив один вперёд, а второй держа позади. На моё предложение помочь Рюманов лишь покачал головой.
Настаивать я не стал.