– Итак, давайте начнём заседание нашего кружка неудачников, – барон сидел напротив меня, закинув ногу на ногу, и улыбался. Я заметил, что ссадина от моего вчерашнего удара уже зажила.
«Кружок неудачников?» – что ж, я оценил иронию. Не хватало, конечно, многих: того же Бобби, Глафиры, Рабби-Элоха, Легбы, Шустера… Дока. Тем не менее, иначе нас назвать было трудно. Победителем во всей этой истории был, пожалуй, только Канга.
– Зачем вы похитили мальчика? – спросил я.
– Я его выменял, – барон подмигнул мне. – Я выдал ему вездеход, а он, в свою очередь, обязался служить мне, пока не сможет за него расплатиться. Я даже пообещал, что не сделаю ничего плохого ни вам, ни его матери. Продемонстрировал, так сказать, благородство. А потом появилась эта буря, и я захотел сохранить своё капиталовложение, на случай, если дело не выгорит. К сожалению, те, кого я послал, предпочитают действовать, а не размышлять. Они могли просто объяснить мальчику, что происходит, но слегка перестарались.
Я кивнул. Это было похоже на барона. Он разбирался в людях, и, как и я, видел, что Мерк не так прост, как кажется. Из него можно вырастить кого угодно, если постараться.
Возможно, очередного князя Грабовски.
– Думаю, те люди просто похожи на своего хозяина. Вы мне тоже ничего не объяснили, когда потащили за собой, – сказал я.
Барон замер на секунду, а после расхохотался. Заливисто и громко, хлопая себя при этом по коленке. Рюманов походил на паяца в цирке, но я видел, что он и вправду радовался.
– Ну, княже, вы даёте, – он утёр слезу и погрозил мне пальцем. – Смогли порадовать старика. Я даже ваш удар прощаю. Удовольствие отличное.
– Не называйте меня князем, вы же знаете, что это неправда.
– А вот и нет, мой дорогой, – Рюманов разом собрался. Лицо его стало злой маской. – Вот здесь вы ошибаетесь. Вы – князь, и никто не в силах этого изменить. Вы – символ, который у них есть. Если вы начнёте кричать на каждом углу, что это не так, то они просто решат, что вы свихнулись. Найдутся, конечно, и те, кто лишь кивнёт и заявит, что всегда это знал, но так это и будет настоящая правда – они всегда это знали, потому что не верили. А тысячи жителей, которые знают другую правду, будут верить по-прежнему. Разве что к этой вере добавится оттенок горечи. Вы – князь Грабовски. И совсем не важно, кто вы были на самом деле. Я даже сам не помню этого. Мне притащили десяток младенцев, и я выбрал одного из них. Того, в ком чувствовал потенциал и некое будущее сходство с портретными чертами династии Грабовски. Может быть, вы даже были каким-нибудь бастардом. Сейчас это всё уже не имеет значения.
– Я видел свою мать сегодня во сне. Она была ткачихой. Рожала меня дома. В маленьком домике на окраине Любляны. А затем, когда всё началось, она оставила меня у старухи-соседки и куда-то исчезла…
– Избавьте меня от этой сентиментальности, – барон вскинул руку. – Это вовсе безразлично.
– Тогда зачем же вы просили меня прийти?
– Зачем? – барон встал и потянулся. – Даже не знаю, князь. Наверное, хотел понять, что вы будете делать дальше. Теперь, когда окончилась буря, нет никакого чёрного песка и Медине предстоит жить дальше в привычной рутине. Вы ведь наверняка уже привыкли к тому, что жизнь бьёт ключом, адреналин кипит в крови и всё такое. Признайтесь, привыкли ведь?
Я усмехнулся и тоже встал. Теперь мы стояли друг напротив друга, как почти тридцать лет назад стояли друг напротив друга солдаты двух стран перед битвой, которой в итоге не случилось. Пара предательств, несколько подкупов, и вот уже – братания. И солдаты вместе идут свергать Великого князя Грабовски. Тогда барон выиграл, а сейчас?
Сейчас он выиграл тоже, это сложно было не признать. Я был его созданием, его придумкой. Его символом, который он сделал, прекрасно понимая, насколько проще управлять людьми, у которых есть надежда.
Просто лучше, чтобы эта надежда была далеко. Чтобы они верили, что рано или поздно она вернётся. Чтобы жили, привыкали, мирились, а после, когда надежда исчезнет с горизонта, то окажется, что уже не настолько всё и плохо. Вырастет новое поколение, не знавшее другой жизни – и всё.
Он очень хорошо всё просчитал. Только вот что Рюманов будет делать теперь, когда узнал, что его надежда больше таковой не является?
Наверное, ничего. В сущности, он прав. Те, кто верил, будут продолжать верить и дальше. Те, кто сомневался, просто подтвердят свои сомнения. Я сыграл свою роль, и по инерции продолжал играть её ещё дальше, хотя надобности уже никакой не было.
– Томаш был вашим человеком?
– Разумеется. У него, конечно, были кое-какие свои мотивы. Он собирался уговорить вас в конечном итоге заявить свои права на престол. Мы бы даже позволили это сделать. Сменить одно правительство на другое – что ж в этом плохого? Наших людей уже было достаточно, чтобы саботировать всё, что нам не понравится. А если бы народ был недоволен… что ж, они в любом случае получили бы то, что хотели. Томаш собирался стать премьер-министром или что-то вроде того. Однако, к счастью или нет, он слишком любил спиртное, чтобы действительно что-то сделать.
Тяжёлый дух выпивки. Запах изо рта Томаша, когда он что-то втолковывал мне в очередной раз. Кривая улыбка и ненависть пополам с вожделением во взгляде. Когда я стал старше, мне казалось, что Томаш вожделел меня, но после объяснения барона становилось понятно, что он вожделел власть.
«Я бы попросил у тебя прощения, но не думаю, что чем-то тебя удивил», – тон Томаша был извиняющимся, а в словах жила правда. Что-то подобное я всегда и предчувствовал. А может быть, хотел предчувствовать, чтобы избавиться от титула, как от бремени. В таком случае не стоит верить всему, что сказал барон. Может быть, это новая игра, чтобы заставить наследника отступиться от трона?
Я помотал головой, вырываясь из воспоминаний и размышлений, а после посмотрел на улыбающегося барона. С удивлением я понял, что не могу его ненавидеть. Раньше получалось, а теперь будто обрезало. Да, передо мной стоял победитель. Человек, который оборачивал себе во благо даже самое тяжёлое поражение, расправлялся с врагами чужими руками, имел тысячи вариантов действий и множество способов достигать поставленных целей… но кое-чего у него не было.
Спокойствия. Внутреннего спокойствия, которое бы позволило наслаждаться результатом. Впрочем, именно его отсутствие и гнало Рюманова вперёд.
– Всего хорошего, барон, – я протянул руку и он, прицокнув с восхищением, пожал её.
– Всегда рад услужить, княже. Обращайтесь, если что-то понадобится.
– Возможно, – сказал я, зная, что именно попрошу. – Возможно обращусь прямо сейчас. Отпустите Мерка. Будем считать, что его долг оплачен мною сполна.
– Вы так думаете? – он склонил голову набок, как это делала Юнь, вот только взгляд был куда выразительней. – Ну что ж, почему бы не согласиться на просьбу августейшей особы. Считайте это дело решённым. Мальчик мне ничего не должен и может оставить вездеход себе. Но если он придёт ко мне ещё раз, то это уже будет иная сделка, и я так просто не отступлюсь.
Я кивнул, развернулся и пошёл назад, пробираясь между коридорами мебели. Руки без перчаток скользили по отполированному дереву. Барон остался в той комнате, не собираясь провожать или идти следом.
Чувства, тщательно сдерживаемые, выплеснулись все разом, заставляя всё внутри клокотать. Я шипел сквозь зубы, терпя эту боль. Спокойно спустился на первый этаж, прошёл мимо уже переставленного к выходу трюмо, задержавшись на мгновение, чтобы взглянуть на себя в зеркало.
Увиденное не разочаровало. Это были глаза человека, который принял решение и только и ждёт, чтобы начать действовать.
Я на ходу нацепил маску, перчатки, плотнее закутался в плащ и вышел на улицу.
Солнце стояло в зените. Медина жила своей жизнью, и рана на сердце города уже почти затянулась, как ссадина на щеке барона.
Глубоко вдохнув и медленно выдохнув, я улыбнулся самому себе, пытаясь вытащить из памяти недавно испытываемое ощущение. Сделал шаг, второй, третий, постепенно ускоряясь, а после бросился бежать, подражая Канга, который мчался, уводя бурю.
Только я уводил самого себя.
Эпилог
Когда от тебя ничего не зависит, нужно перестать зависеть от ситуации, когда от тебя ничего не зависит.
Любомир Грабовски уходит из Медины. Не останавливаясь, на оборачиваясь, не испытывая сожалений или мук совести.
Он бежит, но не из-за страха. Просто сейчас маятник качнулся, и в самой дальней точке есть шанс перескочить куда-нибудь в другое место. Не обязательно, что там будет лучше или хуже, но обязательно будет иначе.
А Любомиру Грабовски очень хочется «иначе», потому что «так» он уже испытал.
Никто не покидает Медину по своей воле, но в каждом правиле должно случиться исключение.
Грабовски не заглянул ни в квартиру, ни в гостиницу. Не попрощался ни с одним из тех, с кем хотел бы. Ему кажется, что уходить нужно именно так – оставляя позади себя всю прошлую жизнь без остатка. Он бы даже имя сменил, но, во-первых, привык к нему за столько лет, а во-вторых – других документов у него нет. Неизвестно ещё, когда удастся наткнуться на своё настоящее прошлое и настоящее имя, и будет ли Любомир Грабовски этим заниматься.
Впрочем, истинная причина куда более прозаична. Шустер Крополь наверняка оценил бы.
Чтобы помнить.
Грабовски уходит из города, стремясь в аэропорт, и на середине пути его вдруг посещает озарение. Он понимает, что и кто правит Мединой. Грабовски постигает истинную суть города, оказавшись от него вдалеке. Рабби-Элох в чём-то был прав, когда считал, что стоит просто постоять в стороне и позволить истории «случиться».
Нужно смотреть не пристально, а чуть вбок, словно и не приглядываясь. Но вместе с тем надо постараться в нужный момент оказаться внутри происходящей истории.