Тем не менее, никто не спрашивал Торвальда напрямую. Пару раз вопрос звучал вскользь, один раз в лоб, но вроде как в шутку. Невысказанных вопросов, светившихся во взглядах, накопилось куда больше.
И вот Торвальд, и ещё трое: Хельмир, Гуннар и Олаф – все они сидят в одной лодке. И всем им править ей, как и Хусавиком.
– Должен вам кое-что рассказать, – говорит Торвальд. – И вы знаете о чём.
Остальные молчат и даже не кивают в знак понимания. Смотрят на Торвальда сурово и спокойно, и тот вдруг осознаёт, как будет тяжело рассказывать, глядя им в глаза. И тем не менее, Торвальд рассказывает о гигантском древе и гигантском кабане. Об альве-спасителе и альве-искусителе. О сделке и о цене, которая должна быть уплачена.
Трое других старейшин молчат, не прерывая, пока Торвальд не заканчивает. Он смотрит на них и ждёт ответа, но теперь уже трое других отводят глаза.
– Ты правильно сделал, – наконец говорит Хельмир. – Я бы тоже не отказался. Быть может, думал бы гораздо дольше, но не отказался бы.
– И я не отказался бы, – говорит Гуннар.
Олаф только спокойно кивает.
Теперь уже молчат все четверо. Чайки кружат и кричат, вернувшись небывало рано из тёплых краёв. Солнце потихоньку начинает припекать одетых тепло мужчин. Волны мерно плещутся о борт лодки.
– Я тебе ничего не скажу, – говорит Хельмир опять. – Выбор пал на тебя и твой род. Все мы знаем, что продавать своих в рабство запрещают закон, боги и честь. Все мы знаем, что альвы – странные, а поступки их далеки от понимания людей. Но давай посмотрим на это с другой стороны. Давай посмотрим на это, как на начало крепкой дружбы. Тогда мы увидим не рабство, но честь. Альвы не так часто удостаивают людей приглашением в свой род.
И вновь молчание, нарушаемое плеском волн. Торвальд поглаживает бороду и смотрит на солнце. Остальные мужчины переглядываются. Торвальд знает, о чём они думают. О том, что он обязан согласиться. Потому что процветание Хусавика куда важнее какой-то там девки. Если надо будет – женщины других нарожают. За двадцать лет уж справятся как-нибудь.
– Я отдам свою дочь, Брунд, за твоего сына, – произносит Олаф неожиданно. – В знак признательности отдам с хорошим приданным.
– Я уступлю тебе право первого китобойного похода, – замечает Гуннар как бы вскользь.
– Я готов построить дом для твоего сына и дочери Олафа, – говорит Хельмир. – Если действительно и дальше будет так тепло, нам понадобятся новые дома.
Слова утихают, а Торвальд всё молчит и поглаживает бороду, глядя на солнце. Он не раздумывает – слова остальных троих лишь укрепили его в решении, которое было принято. Вместо раздумий Торвальд пытается уловить какой-либо знак от богов Севера или от бога Иисуса, про которого рассказывал им каждое лето странствующий монах.
Но, как и люди в лодке, боги предпочитают, чтобы Торвальд решал сам.
– Поворачиваем к берегу, – говорит он, вставая к рулю. – Сети обещают хорошую ловлю.
Остальные трое садятся на вёсла и мощными гребками под молчаливый счёт ведут лодку к берегу. Там стоит город Хусавик, и теперь его судьба переменилась окончательно.
Время бежит вроде бы неспешно, но неумолимо. В тот год Торвальд как нельзя лучше понимает эту поговорку, которую раньше слышал от стариков. Сам он знает, что и его время придёт. Быть может, даже через пару лет мышцы одряхлеют, волосы поседеют, а то и он не дождётся этого момента и отправится в Вальгаллу. Всякое может произойти.
На смену необычайно тёплой весне приходит необычайно тёплое лето. Местность вокруг Хусавика расцветает пуще прежнего. Торвальд женит сына, и смотрит, как строят новый дом для молодой семьи. Его возводят неподалёку от креста огромных домов, чтобы зимой было легче перебраться в свой угол в старом жилище. Однако Торвальд отчего-то уверен, что и зима будет необычайно тёплой. А раз так – сын может и не захотеть возвращаться в общий дом.
И это станет только первым примером. Вскоре вся молодёжь предпочтёт съехать подальше от любящих, но порой слишком сильно, до синяков, отцовских рук и материнской заботы. Всего чуточку тепла, и вот уже городок начинает расползаться вширь и вдаль, чтобы вскорости стать чем-то большим.
Дочь Торвальда, рыжеволосая Сольвейг, которой тоже предназначено стать чем-то большим, мучает отца невысказанными вопросами, застывшими во взгляде. Но чем ближе конец лета, тем более она становится спокойной. Торвальд поначалу думает, что это спокойствие – признак закравшейся истерики или тихого помешательства от измучивших невысказанных слов. Однако, приглядевшись к ней и расспросив её подружек, мать и братьев, которым Торвальд поручает смотреть за сестрой, он понимает, что всё не так.
Сольвейг спокойна и смирилась со своей судьбой. Она знает. О, она безусловно знает – трудно сдержать что-то в секрете, когда вокруг так мало новостей и так мало людей. Все друг другу братья, сёстры или ещё какие родственники, Один их побери.
А раз все родственники, как же не обсудить нечто интересное вечерком, сидя в тесной компании?
И если та, которая стала предметом обсуждения, и сама сидит в этой компании или же прогуливается неподалёку, так что, не обсуждать её вовсе?
Когда Торвальд понимает, что Сольвейг никуда не сбежит и ничего с собой не сделает, он успокаивается, но ненадолго. Поскольку самому Торвальду чужда подобная покорность, он ищет тайную причину, по которой дочь приняла новую судьбу со смирением.
Однажды, за пару ночей до конца лета, когда должны прийти альвы, Торвальд не выдерживает и вызывает дочь на откровенный разговор.
Они стоят вдвоём, в лесу. С моря веет вечерней прохладой, солнце исчезает, заваливаясь за горизонт. Торвальд смотрит на дочь исподлобья, а та отвечает кротким взглядом и лёгкой улыбкой.
– Почему ты хочешь уйти с ними? – спрашивает Торвальд.
Он уверен, что сейчас вопрос нужно ставить так. Сольвейг именно «хочет» уйти.
– Разве ты сам этого не хочешь? Разве остальные жители Хусавика этого не хотят? Разве вокруг нет разговоров о прекрасных тёплых деньках и ничтожной цене в одну дочь Одина, которую заплатят за это?
– Ты не дочь Одина, – Торвальд багровеет. – Ты дочь Локи, дочь великого обманщика. Огневолосая, как и он, и такая же острая и скорая на язык.
– Не волнуйся, – говорит Сольвейг вроде бы дерзко, но вместе с тем всё с той же спокойной улыбкой. – Скоро я покину твой дом и буду отравлять жизнь альвам.
– Почему ты хочешь уйти? Отвечай!
– Им я нужна хоть в каком-то качестве, в отличие от родной семьи…
От удара Торвальда останавливает лишь короткая и быстрая как молния мысль о том, что альвы могут не обрадоваться, если он испортит лицо их будущей жертве. Занесённая рука замирает у самого лица Сольвейг, а порыв ветра от замаха заставляет всколыхнуться волосы цвета меди. Торвальд сплёвывает, отворачивается и уходит, качая головой.
Сделав шагов десять, он оборачивается и видит всё тот же кроткий взгляд и спокойную улыбку.
Чувство, которое охватывает Торвальда в этот момент, весьма неожиданно.
Торвальд Торвальдсон вдруг ощущает, что он в этой сделке продешевил…
С того разговора до самого последнего дня лета Торвальд и Сольвейг не обмениваются и словом. Они существуют отдельно друг от друга, по-настоящему расставшись ещё до того, как Сольвейг покидает дом.
В последний день лета Торвальд выходит во двор ранним утром и видит перед собой альва. Вновь, как и в прошлый раз, взгляд Торвальда приковывают ярко-красные губы. Однако он мотает головой в сторону, как медведь, и разве что не рычит. Кивнув головой альву в знак приветствия, Торвальд заходит в дом.
К его удивлению, Сольвейг уже готова. Волосы она заплела в косу и накрыла платком. Платье одела самое простое. В руке котомка, в которой угадывается булка хлеба. Возможно, там ещё и сыр, но вряд ли нечто большее. Торвальд сомневается, что дочь заберёт из дома что-то ценное. Она и без того забирает саму себя.
Торвальд берёт её за руку, ведёт на улицу, а затем толкает вперёд, не дойдя до альва несколько шагов. Девушка едва не спотыкается о куст под ногами, но восстанавливает равновесие и подходит к альву спокойно. Тот кивает в ответ Торвальду и медленно бредёт в сторону леса, даже не оборачиваясь на Сольвейг.
Дочь Торвальда так же медленно идёт за альвом следом и не удостаивает отца прощальным взглядом.
Он смотрит им вслед. Пожалуй, меньше минуты. Затем разворачивается и идёт в дом. Крепким тумаком разбудив жену, требует завтрак, бранится на разбушевавшихся детей и смотрит на всех словно разъярённый хищник.
Если два дня назад Торвальд думал, что продешевил, то теперь чувствует себя обманутым. Словно кто-то тайком украл его сердце и ест у него за спиной, посмеиваясь.
Впрочем, уже к вечеру весь этот порыв гнева проходит, и Торвальд не может понять, что было ему причиной. Скорее всего, решает он, всё прошло не так представлялось. Совсем не так.
Он ещё будет вспоминать то утро, но с каждым разом происходящее будет казаться всё более тусклым. А однажды, одним из необычайно тёплых летних деньков следующего лета Торвальд успокоится окончательно.
Однако ни он, ни город, не будут знать, что это отнюдь не конец сказки. И что «долго и счастливо» когда-нибудь непременно заканчивается…