Луна была большой и полной. По черному небу катились звезды. Дождь падал и замерзал, и ветви деревьев ломались под весом льда. Бран и Мира придумали прозвища для тех, кто пел песню земли: Ясень и Листва, Весы и Черный нож, Снежные Локоны и Уголь. Листва сказала, что их настоящие имена слишком длинные для человеческого языка. На общем языке говорила только она, и Бран так и не узнал, что думают другие о своих новых прозвищах.
После пробирающего до костей мороза Застенья в пещерах было блаженно тепло, а когда из камней выползал холод, певцы разжигали огонь, чтобы снова его прогнать. Здесь внизу не было ни ветра, ни снега, ни льда, ни мертвых созданий, пытающихся схватить тебя, — только сны, слабый свет и поцелуи воронов. И шепчущий в темноте.
Последний зеленый провидец — так называли его певцы, но в снах Брана он оставался трехглазой вороной. Когда Мира Рид спросила его о настоящем имени, он издал жутковатый звук, который, возможно, был смешком.
— При жизни я носил много имен, но даже у меня когда-то была мать, и имя, которым она меня нарекла, держа у груди, было Бринден.
— У меня есть дядя Бринден, — сказал Бран. — На самом деле он дядя моей матери. Его называют Бринден Черная Рыба.
— Твоего дядю, возможно, назвали в честь меня. Некоторых все еще называют. Не так часто, как раньше. Люди забывают. Только деревья помнят.
Его голос был так слаб, что Брану приходилось напрягаться, чтобы расслышать.
— Большая часть его стала деревом, — объяснила певица, которую Мира называла Листвой. — Он прожил отведенный ему срок, и все же задержался. Ради нас, ради тебя, ради человечества. В его плоти осталось совсем немного силы. У него тысяча глаз и один, но за многим еще нужно уследить. Однажды ты узнаешь.
— Что я узнаю? — спросил Бран у Ридов позднее, когда они пришли с ярко горящими факелами в руках, чтобы забрать его из большой пещеры в каморку, где певцы соорудили им кровати для сна. — Что помнят деревья?
— Тайны старых богов, — сказал Жойен Рид. Еда, огонь и отдых помогли ему восстановиться после тяжелых испытаний их путешествия, но теперь он казался более печальным и угрюмым, а взгляд его был усталым и обеспокоенным. — Истины, которые знали Первые Люди и которые ныне забыты в Винтерфелле… но не в наших сырых дебрях. Мы живем ближе к природена своих болотах и островках, и мы помним. Суша и вода, земля и камни, дубы, вязы и ивы — они были здесь до нас и останутся, когда мы уйдем.
— И ты останешься, — сказала Мира.
Это опечалило Брана. А если я не хочу оставаться, когда вы уйдете? чуть не спросил он, но проглотил невысказанные слова. Он ведь был почти взрослым мужчиной и не хотел показаться Мире плаксивым младенцем.
— Может, вы тоже могли бы стать зелеными провидцами, — сказал он вместо этого.
— Нет, Бран, — теперь голос Миры был печален.
— Немногим дано испить из зеленого источника еще в смертной плоти, услышать шепот листвы и видеть так, как видят деревья, как видят боги, — сказал Жойен. — Большинство не столь благословенно. Боги дали мне только зеленые сны. Моей задачей было доставить тебя сюда. На этом мое дело сделано.
Луна была черной дырой в небе. В лесу выли волки, принюхиваясь к следам мертвых существ на снегу. Из склона горы с пронзительными криками вырывалась воронья стая, черные крылья бились над белым миром. Красное солнце взошло, и село, и взошло вновь, окрашивая снега в оттенки багрового и розового. Под горой Жойен размышлял, Мира волновалась, а Ходор блуждал по темным туннелям с мечом в правой руке и факелом в левой. Или это блуждал Бран?
Никто не должен узнать.
Большая пещера скрывала бездну, что была черна, как смола, черна, как деготь, чернее перьев вороны. Украдкой проникающий в нее свет казался лишним и чужеродным — и вскоре исчезал вновь; факелы, свечи, лучины ненадолго вспыхивали и затем угасали — их краткая жизнь кончалась.
Певцы сделали Брану собственный трон, подобный тому, на котором сидел лорд Бринден — белое чардрево в красную крапинку, мертвые ветви переплетались с живыми корнями. Они поместили трон в большой пещере у пропасти, где во тьме разносилось эхо от текущей далеко внизу воды. Из мягкого серого мха они сделали сиденье. Его усадили на место и сразу же укрыли теплыми мехами.
Там он и сидел, слушая хриплый шепот своего учителя.
— Не бойся темноты, Бран, — слова лорда сопровождались слабым шелестом дерева и листвы, от которых чуть кружилась голова. — Самые сильные деревья пустили корни в темных местах земли. Темнота станет твоим плащом, твоим щитом, станет материнским молоком для тебя. Темнота сделает тебя сильным.
Лунный серп был тонким и острым, как лезвие ножа. Бесшумно опускались снежинки, укрывая гвардейские сосны и страж-деревья белым плащом. Сугробы выросли так, что закрыли вход в пещеру и создали белую стену, через которую Лето приходилось прокапываться всякий раз, когда он отправлялся наружу поохотиться со своей стаей. Бран нечасто рыскал с ними в такие дни, но иногда, по ночам, он наблюдал за ними сверху.
Летать было даже лучше, чем лазать.
Скользнуть в шкуру Лето у него получалось столь же легко, как когда-то натянуть штаны — прежде чем его позвоночник был сломан. Сменить свою кожу на черные как ночь перья ворона было труднее, но не так трудно, как он боялся, не с этимиворонами. “Дикий жеребец будет лягаться и брыкаться, когда человек станет объезжать его, и попытается укусить руку, которая пропускает удила между его зубами, — сказал лорд Бринден, — но лошадь, знавшая одного наездника, примет и другого. Молодые или старые, эти птицы носили многих. Выбирай же любую, и лети”.
Он выбрал одну птицу, а затем другую, и все безуспешно, но третий ворон посмотрел на него проницательными черными глазами, наклонил голову и каркнул — и вот он уже не мальчик, глядящий на ворона, а ворон, глядящий на мальчика. Песнь реки внезапно стала громче, факелы вспыхнули чуть ярче, и воздух наполнился странными запахами. Когда он попытался заговорить, у него вышел крик, и свой первый полет он закончил, врезавшись в стену и опять оказавшись в своем изувеченном теле. Ворон был невредим. Он подлетел и сел ему на руку, Бран погладил эти перья и скользнул в них снова. Поначалу он облетел пещеру, уклоняясь от длинных каменных зубов, свисающих с потолка, без колебаний пролетел над пропастью — и бросился в ее холодные черные глубины.
Затем он осознал, что не один.
— В вороне был кто-то еще, — сказал он лорду Бриндену, когда вернулся в свое тело. — Какая-то девочка. Я почувствовал ее.
— Женщина, из тех, кто поёт песнь Земли, — ответил его учитель. — Давно мертвая, но часть ее осталась, как часть тебя останется в Лете сразу после смерти твоей человеческой плоти. Тень души. Она тебе не навредит.
— Во всех птицах есть певцы?
— Во всех. Были певцы, которые научили Первых Людей посылать вести с воронами… но в те дни птицы разговаривали. Деревья помнят, а люди забыли, и потому сейчас они пишут сообщения на пергаменте и привязывают его к лапкам птиц, которые никогда не делили свою шкуру с людьми.
Бран вспомнил, что Старая Нэн как-то рассказала ему такую же историю. Но когда он спросил Робба, правда ли это, его брат рассмеялся и спросил в ответ, верит ли он также и в грамкинов. Жаль, что Робба нет сейчас здесь, с ними. Я рассказал бы ему, что могу летать, но он бы не поверил, и мне пришлось бы ему показать. Могу поспорить, он тоже мог бы научиться летать. Он, и Арья, и Санса, даже маленький Рикон и Джон Сноу. Мы все могли бы стать воронами и жить в воронятнике у мейстера Лювина.
Хотя это просто еще одна глупая мечта. Иногда Бран сомневался, а не сон ли всё это. Может, он заснул в снегах и снится себе в безопасном, теплом месте. Проснись, говорил он себе, проснись сейчас же, или сон перейдет в смерть. Пару раз он ущипнул себя, сильно, но добился лишь того, что заболела рука. Вначале он пытался считать дни, отмечая, когда он бодрствует и спит, но в этом месте сон и явь лишь перетекали друг в друга. Сны стали уроками, уроки стали снами, переходы случались внезапно или совсем незаметно. Действительно ли он делал что-то или ему только снилось?
— Только один из тысячи рождается оборотнем, — поведал однажды лорд Бринден, когда Бран научился летать, — и лишь один оборотень из тысячи может быть зеленым провидцем.
— Я думал, зеленые провидцы — это колдуны из Детей, — сказал Бран. — То есть, из певцов.
— В каком-то смысле. У тех, кого ты зовешь Детьми Леса, золотые как солнце глаза, но изредка среди них рождается один с глазами красными как кровь, или зелеными как мох на дереве в сердце леса. Этими знаками боги отмечают тех, кто избран, чтобы получить дар. Избранные слабы, их годы на земле недолги, потому что у каждого дара должна быть обратная сторона. Но внутри леса они, конечно, остаются надолго. Тысяча глаз, сотня шкур, мудрость, глубокая, как корни древних деревьев. Зеленые провидцы.
Бран не понял, поэтому обратился к Ридам.
— Ты любишь читать книги, Бран? — спросил его Жойен.
— Некоторые. Мне нравятся истории о сражениях. Моя сестра Санса любила книги о поцелуях, но они глупые.
— Читатель проживает тысячу жизней, прежде чем умрет, — сказал Жойен. — А кто никогда не читает, проживает только одну. У певцов леса не было книг. Ни чернил, ни пергамента, ни письменного языка. Вместо этого у них были деревья, и прежде всего чардрева. Когда они умирали, они переходили в лес, в листья, ветви и корни, и деревья запоминали. Все их песни и заклинания, их истории и молитвы — все, что они знали об этом мире. Мейстеры скажут тебе, что чардрева посвящены старым богам. Певцы верят, что это и есть старые боги. Когда певцы умирают, то становятся частью этих богов.
Глаза Брана расширились:
— Они собираются убить меня?
— Нет, — сказала Мира. — Жойен, ты его пугаешь.
— Это не ему надо бояться.
Луна была большой и полной. Лето крался сквозь молчаливый лес — длинная серая тень, худевшая с каждой охотой, потому что живую добычу невозможно было найти. Защита у входа в пещеру все еще оставалась; мертвые не могли войти. Снег снова похоронил большинство из них, но они все еще были там — скрытые, замерзшие и ждущие. К ним присоединились другие мертвые существа — те, что когда-то были мужчинами и женщинами, даже детьми. Мертвые вороны с покрытыми льдом крыльями сидели на голых бурых ветвях. Белая медведица продралась через кусты — огромная и скелетоподобная, половина её головы прогнила и открыла череп под плотью. Лето и его стая напали на нее и разорвали на куски. Потом они жадно глотали плоть, хотя она была разложившейся и полузамороженной и шевелилась, даже когда ее поедали.