— Теон, — раздался чей-то шепот.
Он резко повернул голову.
— Кто это сказал? — вокруг были видны только лишь деревья да туман, скрывавший их. Голос звучал слабо, как шелест листьев, и от него веяло холодом, словно ненавистью. Голос богов или призраков. Сколько людей погибло в тот день, когда он взял Винтерфелл? И сколько еще — в день, когда он потерял его? В тот день, когда Теон Грейджой умер, чтобы вернуться к жизни Вонючкой. Вонючка, Вонючка, визжащая сучка.
Внезапно ему захотелось уйти отсюда.
Стоило выйти из богорощи, как холод накинулся на него голодным волком и вцепился зубами. Он опустил голову и пошел навстречу ветру, к Великому Чертогу, спеша за длинной процессией из свечей и факелов. Под ногами у него потрескивала наледь, а внезапные порывы ветра скидывали капюшон, словно какой-то призрак хватал его ледяными пальцами, жаждая заглянуть ему в лицо.
Для Теона Грейджоя весь Винтерфелл был полон призраков.
Не этот замок он сохранил в памяти из летней поры своей юности. Это израненное и разрушенное место больше походило на руины, чем на крепость, став пристанищем для ворон и мертвецов. Большая двойная крепостная стена уцелела — гранит огнем не разрушить, но большинство башен и укреплений стояли без кровли. Некоторые строения обвалились. Огонь поглотил солому и балки, где-то полностью, где-то частично. Под осколками панелей Стеклянного Сада виднелись почерневшие, замерзшие фрукты и овощи, которыми можно было бы кормить замок в течение всей зимы. Шатры, наполовину погребенные под снегом, заполнили двор. Русе Болтон разместил свое войско внутри крепостных стен, как и его друзья Фреи; тысячи людей теснились посреди руин, толпились в каждом закоулке, ночуя под сводами подвалов, в башнях без крыш, в постройках, прежде заброшенных веками.
Струйки серого дыма поднимались вверх от перестроенных кухонь и заново покрытых кровлей крепостных казарм. Зубцы стен и башен венчали короны из снега и сосулек. Все цвета в Винтерфелле поблекли, остались лишь серый и белый. Цвета Старков. Теон сомневался, к добру ли это. Даже небо было серым. Серое на сером, и еще серее. Весь мир окрасился в серое, куда ни глянь — все серое, но только не глаза невесты. Глаза невесты были карими. Большие, карие, полные страха. Она ошибалась, пытаясь найти в нем спасение. Неужели она думала, что по его первому зову явится крылатый конь, и на нем Теон унесет ее прочь, словно герой сказок, которые она и Санса любили слушать в детстве? Он и себе помочь не мог. Вонючка, Вонючка, жалкая кучка.
По всему двору на пеньковых веревках висели замерзшие мертвецы, их распухшие лица были покрыты белым инеем. Когда авангард Болтона достиг Винтерфелла, замок кишел поселенцами, самовольно устроившими себе жилища посреди полуразрушенных строений и башен. Их согнали с насиженных гнездышек — набралось больше двух дюжин человек. Самых бесстрашных и отчаянных повесили, оставшихся привлекли к работе. "Служите хорошо, — пообещал им лорд Болтон, — и я буду милостив". Недостатка в камнях и древесине строители не испытывали: до Волчьего леса рукой подать. Сперва возвели новые крепкие ворота, взамен тех, что сожгли. Затем разобрали обвалившуюся крышу Великого Чертога, и в спешке соорудили новую. Когда работа была завершена, лорд Болтон повесил рабочих. Верный своему слову, он проявил милосердие и не стал сдирать с них кожу.
К тому времени прибыла оставшаяся часть армии Болтона. Под завывания северного ветра они подняли над стенами Винтерфелла оленя и льва короля Томмена, а чуть ниже — ободранного человека Дредфорта. Теон приехал в свадебном обозе Барбри Дастин вместе с ее светлостью собственной персоной, ополчением из Города-на-Кургане и будущей невестой. Леди Дастин настояла на том, что она сама будет опекать леди Арью вплоть до замужества, и теперь это время истекло. Теперь она принадлежит Рамси. Она произнесла слова клятвы. Этот брак сделал Рамси лордом Винтерфелла. У него не будет оснований причинять ей вред, пока Джейни не разозлит его. Арья, ее зовут Арья.
Даже в подбитых мехом перчатках руки Теона начали пульсировать от боли. Чаще именно руки болели сильнее всего, особенно отсутствующие пальцы. Неужели действительно было время, когда женщины жаждали его прикосновений? Я сам сделал себя принцем Винтерфелла, подумал он, и с этого все началось. Он рассчитывал, что о нем будут слагать песни и сотню лет спустя рассказывать истории о его отваге. Но если кто-то и вспоминал о нем сейчас, то как о Теоне Перевертыше, если и рассказывали истории — то лишь о предательстве. Никогда это место не было моим домом. Я жил здесь заложником. Лорд Старк никогда не обращался с ним жестоко, но длинная тень его двуручного меча всегда пролегала между ними. Он был добр ко мне, но никогда не любил. Он знал, что может прийти тот день, когда ему придется меня убить.
Теон не поднимал глаз, пока пересекал двор, лавируя между палатками. Я научился драться в этом дворе, думал он, вспоминая теплые летние дни, проведенные в состязаниях с Роббом и Джоном Сноу под присмотром старого сира Родрика. В то время, когда он еще был цел и невредим, когда мог сжимать рукоять меча не хуже любого другого. Но этот двор вызывал у него и мрачные воспоминания. Именно здесь он собрал людей Старка в ночь, когда Бран и Рикон сбежали из замка. Тогда Вонючкой был Рамси. Стоя рядом с Теоном, он нашептывал ему, что нужно содрать кожу с нескольких пленников, чтобы заставить их рассказать, куда убежали мальчики.
"Не будет никаких сдираний кожи, пока я принц Винтерфелла", — ответил Теон, не предполагая, насколько коротким будет его правление. Никто из них и не подумал помочь мне. Я знал их большую часть своей жизни, и никто из них мне не помог. Тем не менее, он сделал все возможное, чтобы защитить их, но Рамси сбросил личину Вонючки и перебил всех мужчин, включая железнорожденных. Он сжег моего жеребца. Это было последнее, что Теон увидел в день, когда пал замок: Улыбчивый с объятой пламенем гривой и побелевшими от ужаса глазами, кричащий и встающий на дыбы. Здесь, в этом самом дворе.
Перед ним показались двери Великого Чертога, новые, сделанные взамен сгоревших. Они выглядели грубо и уродливо — впопыхах сколоченные необработанные доски. Их охраняла пара копьеносцев с бородами, покрытыми ледяной коркой. Ратники съежились и дрожали под толстыми меховыми плащами. Они смерили его недобрым взглядом; Теон проковылял вверх по лестнице, толкнул правую дверь и проскользнул внутрь.
Благодарение богам, зал был согрет и освещен горящими факелами. Никогда прежде он не видел, чтобы здесь пировало столько людей. Теон подождал, пока нахлынувшее тепло окутало его, и стал пробиваться к передней части зала. Мужчины сидели а на скамьях колено к колену, так тесно и плотно, что слуги с трудом продирались между ними. Даже рыцари и лорды, что сидели на верхнем конце стола, были вынуждены довольствоваться меньшим, чем обычно, местом.
Около возвышения Абель перебирал струны лютни и пел “Непорочных дев лета". Он называет себя бардом. На самом деле, он скорее сводник. Лорд Мандерли привез музыкантов из Белой Гавани, но ни один из них не пел. Поэтому, когда Абель появился у ворот с лютней и шестью женщинами, его приняли с радостью. “Две сестры, две дочери, одна жена и моя старая мать”, — заявил певец, хотя они не выглядели похожими. — “Кто-то танцует, кто-то поет, одна играет на трубе, а одна — на барабане. Ну и они неплохие прачки, кстати”.
Бардом он был или сводником, но пел и играл Абель весьма неплохо. Здесь, посреди развалин, лучшего ожидать не приходилось.
Вдоль стен развесили знамена: лошадиные головы Рисвеллов в золотых, коричневых, серых и черных цветах; ревущий великан дома Амберов; каменная рука дома Флинтов из Кремневых Пальцев; лось Хорнвуда и водяной Мандерли; черный боевой топор Сервина и сосны Толхарта. Но яркие цвета полотнищ не могли скрыть ни почерневших стен, ни досок, которыми были забиты оконные проемы. Даже крыша выглядела иначе — из неструганных, еще светлых новеньких балок. Прежние стропила потемнели от оседавшей на них столетиями копоти.
Самые большие знамена находились за помостом: лютоволк Винтерфелла и ободранный человек Дредфорта висели за новобрачными. Вид знамени Старков задел Теона сильнее, чем он ожидал. Все не так, не так, как и ее глаза. Эмблемой для дома Пуль служил круглый голубой щит на белом поле, обрамленном серой каймой. Этот герб они должны были вывесить.
“Теон Перевертыш”, — кто-то сказал ему вслед. Другие мужчины, заметив его, отворачивались. Один из них сплюнул в его сторону. Почему бы и нет? Он был предателем, который обманом захватил Винтерфелл, убил своих названных братьев, обрек собственных людей во Рву Кейлин на истязания и уложил названную сестру в постель лорда Рамси. Русе Болтону он, может, и пригодится, но настоящие северяне должны его презирать.
Из-за отсутствия пальцев на левой ноге он неуклюже ковылял, что со стороны выглядело довольно комично. Он услышал женский смех за спиной. Даже в этом промерзшем склепе, в который превратился замок, окруженный снегом, льдом и смертью, — даже здесь были женщины. Прачки. Так, соблюдая приличия, величали лагерную обслугу, под чем, в свою очередь, подразумевали шлюх.
Откуда они взялись, Теон не знал. Они будто возникали из ниоткуда, как личинки на трупе или вороны после сражения, и тянулись следом за каждой армией. Были среди них и закаленные шлюхи, которые могли перетрахаться с двадцатью мужчинами за ночь и пить с ними наравне. Другие выглядели невинными, словно юные девицы, но это была всего лишь уловка, к которой прибегали в их ремесле. Лагерными невестами называли тех, кто связал себя с солдатами клятвами, шепотом произнесенными разным богам. Как только война закончится, о них и не вспомнят. Эти женщины согревали мужчине постель по ночам, чинили дырки в его ботинках по утрам, готовили ему ужин после захода солнца и обирали его труп после сражения. Некоторые даже иногда занимались стиркой. Порой подле них крутились маленькие бастарды, жалкие, чумазые существа, родившиеся в одном из лагерей. И даже такие, как они, смеялись над Теоном Перевертышем.